Православное дело
И стал тюрьмою
Огромный город. Сталь, железо, медь
Бряцают сухо. Все подвластно строю.
Для русских в зоне оккупации 22 июня 1941 последовали новые ограничения и испытания. В одном Париже в этот день было арестовано около тысячи эмигрантов. В других городах — еще большая пропорция русских, там проживающих. Среди арестованных были и друзья матери Марии, в том числе Л. А. Зандер, Ф. Т. Пьянов, И. И. Фондаминский. Задержанных отправили в Компьеньский лагерь, находившийся километрах в ста на северо-восток от Парижа. С этим лагерем в дальнейшем суждено было познакомиться и другим членам «Православного Дела».
И. А. Кривошеин. Лагерь в Компьене. 1941 г.
В числе заключенных находился И. А. Кривошеин. В конце июля он был освобожден. Его товарищи по заключению, чья судьба еще не была решена, поручили ему организовать помощь, как заключенным в лагере, так и их семьям, — многие из которых лишились средств к существованию. Чтобы осуществить это задание, И. А. Кривошенин обратился с просьбой о помощи к С. Ф. Штерну (человеку «исключительной душевной доброты и чуткости»), который уже годами занимался сбором пожертвований и оказанием помощи нуждающимся эмигрантам. Штерн согласился помочь и посоветовал Кривошеину обратиться также и к матери Марии. Это была их первая встреча. Мать Мария приняла его ласково и сразу дала свое согласие на совместную работу. На Лурмеле был образован негласный комитет, в который (помимо матери Марии, С. Ф. Штерна и И. А Кривошеина) вошли о. Димитрий Клепинин, С. В. Медведева и Р. С. Клячкина. С разрешения о. Димитрия, продовольственные посылки отправлялись в лагерь от имени лурмельской церкви.
Раз в неделю на Лурмеле собирали и упаковывали эти посылки. В работе принимали участие жены и родственники заключенных. На следующий день О. А. Игнатьева отвозила посылки в Компьень: организация французского Красного Креста предоставила матери Марии грузовик для этой цели.
Комитет занялся также сбором пожертвований и раздачей пособий семьям заключенных. Сергей Федорович Штерн взялся продолжить такую деятельность в пользу всех преследуемых оккупантами. Со своей задачей он справился прекрасно.
И. И. Фондаминский
В Компьеньском лагере совершилось крещение Ильи Исидоровича Фондаминского. Он был евреем. Родился он в 1880 году от состоятельных родителей, правоверный иудаизм которых он уважал, но с юности уже не разделял. Еще в молодости он посвятил себя делу социализма и принимал деятельное участие в только что образовавшейся эсеровской партии. Принадлежность к ней заставила его эмигрировать в Париж, как после революции 1905 года, так и после Октября. Этот человек бескорыстного великодушия и беспредельной доброты, который «никогда никому не читал наставлений, никогда ни от кого ничего не требовал […], ничего для себя не хотел», был ближайшим другом основателей «Православного Дела». «Трудно сказать, кто на кого влиял больше — мать Мария на него, или он на мать Марию, — говорил Ф. Т. Пьянов. — Однако, с уверенностью можно сказать одно: у них были одни и те же мысли, язык, идеал христианской любви […], общая обращенность к страждущему миру и жертвенность. Еврей, в то время некрещеный, он переживал в Церкви то, к чему мы, традиционно-православные, глухи».
Ю. П. Казачкин
Когда знакомые недоумевали, почему он не принимает крещения, он обычно ссылался на личное недостоинство. Возможно, что в его нерешимости некоторую роль играла и лояльность к еврейскому народу: «не болея особенно еврейскими проблемами, он не хотел разрывать связи с еврейским народом, прежде всего с кругом друзей, родных и близких, для которых религиозное и национальное были связаны неразрывно». Теперь настала пора эти препятствия преодолеть.
Т. Ф. Пьянов
После всенощной под праздник Рождества Богородицы (20 сентября 1941 года), священник Константин Замбржицкий, настоятель Свято-Троицкого храма в Клиши, сам находившийся в заключении, крестил его в православной церкви, устроенной о. Константином в одном из бараков. По просьбе Фондаминского, крещение было совершено втайне. На следующий день немцы разобрали церковь. Праздничную литургию, на которой впервые причащался новопросвещенный Илия, пришлось служить в комнате священника. По свидетельству крестного отца, Ф. Т. Пьянова, Фондаминский был вдохновлен и радостен. «Я чувствую себя прекрасно, — писал он сестре, — и уже давно, давно не чувствовал себя таким спокойным, веселым и даже счастливым». Одному парижскому другу он писал, что он теперь готов на все («и на жизнь, и на смерть»): он познал, «что такое — благодать».
Фондаминского вскоре после крещения перевели в местный госпиталь вследствие язвы желудка. Мать Мария могла его навещать. Был обдуман план побега через «свободную» зону Франции в США. Но Фондаминский решительно отказался от этого: он хотел разделить судьбу своих братьев, родных по плоти (Рим. 9:3). Как отметил Г. П. Федотов, «В последние дни свои он хотел жить с христианами и умереть с евреями».
В этом решении он был непоколебим. В августе 1942 года, накануне своей отправки на восток из лагеря Дранси, он также отверг второй, не терпящий отлагательства, план побега, в подготовке которого снова участвовала мать Мария. Характерно то, что в своем последнем письме к матери Марии, растрогавшем ее до слез, он прежде всего выразил заботу о том, чтобы его судьба не причинила боли друзьям: «Пусть мои друзья обо мне не беспокоятся. Скажите всем, что мне очень хорошо. Я совсем счастлив. Никогда не думал, что столько радости в Боге». «Из такого теста святые делаются», отметила мать Мария.
Т. Ф. Пянов и о. Лев Липеровский
Все было подготовлено к его побегу. Все было в порядке. По задуманному плану его должны были переправить ночью из Дранси и устроить в относительно безопасном месте — парижском военном госпитале Валь де Грас. Вместо этого, он был отправлен на гибель — добровольной жертвой — в Аушвиц / Освенцим.
Отец Дмитрий Клепинин
Отец Дмитрий Клепинин с женой и дочерью Еленой. 1940 г.
В то время в Париже требовалось, чтобы русские эмигранты регистрировались у «своего» возглавителя, Ю. С. Жеребкова, молодого нациста-эмигранта, недавно назначенного оккупационными властями на пост начальника Управления делами русской эмиграции во Франции: эмигрантам он выдавал удостоверения личности (в которых еврейская национальность отмечалась особо). Мать Мария и отец Димитрий были в числе тех, которые отнеслись с пренебрежением к жеребковским требованиям. Игнорируя их, они тем самым подвергались риску ареста со стороны Гестапо: Жеребков грозил, что эмигранты, «которые должным образом не зарегистрированы […] будут находиться на положении граждан СССР». Французская же полиция по большей части смотрела сквозь пальцы на нарушение таких правил.
Мать Мария не переносила ни жеребковцев, ни их покровителей. Гитлеровскую Германию она считала великой отравительницей «всех европейских источников и колодцев»; во главе ее «расы господ, — писала она в 1941 году, — стоит безумец, параноик, место которому в палате сумасшедшего дома, который нуждается в смирительной рубахе, в пробковой комнате, чтобы его звериный вой не потрясал вселенной». Она не хотела быть связанной с оккупационными властями даже косвенно. Когда выяснилось, что некоторые из обитателей общежития «Православный очаг» на улице Франсуа Жерар проявили себя как коллаборационисты, исполнительный комитет «Православного Дела», во главе с матерью Марией, предпочел уступить управление домом им самим. И хотя Объединение затратило значительные деньги на ремонт и оборудование дома, оно отказалось возобновить договор об аренде. Дом перестал находиться в ведении «Православного Дела».
В столовую на Лурмеле не раз являлись чиновники и вывешивали объявления, изданные оккупационными властями: объявления приглашали французов ехать в Германию на работу. Мать Мария их срывала со стен.
На Лурмеле появлялись подчас и более неожиданные посетители. Бывал немецкий пастор, член приспособленческой протестантской церкви «Немецких христиан», который как будто искренне интересовался общественной работой матери Марии и «Православного Дела». «Но как вы можете быть одновременно нацистом и христианином?», изумлялась она, когда ее посетитель наивно утверждал, что Христос не был евреем. Она отнюдь не собиралась умалчивать о своем отвращении к нацистской системе. Она также неосторожно проявляла свои симпатии, когда ее посещали какие-то «люди, якобы из префектуры и других [таких] мест — участники сопротивления»: «Я к ним относился недоверчиво, — сухо вспоминал Пьянов. — К. В. Мочульский со мной соглашался». С еще большей недоверчивостью относились они к немецкому пастору.
Материалы из фонда Колумбийского Университета США, любезно предоставленные для публикации на нашем сайте
В середине 30-х годов в Париже, около монахини Марии(Скобцовой) образовалась группа, поставившая своей задачей, наряду с практической благотворительной деятельностью, искать и выяснять ХРИСТИАНСКИЕ основания общественной социальной работы.
Католичество с давних пор уделяет большое внимание социальным вопросам, а середины прошлого века Ватикан взял на себя дело выработки ОСОБОЙ КАТОЛИЧЕСКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ДОКТРИНЫ! В Протестантском мире тоже существуют напряжённые искания в этой области, крайним примером которых являются ДВИЖЕНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ХРИСТИАНСТВА.
В православии социальные вопросы прямо не подымались, но зато русская богословская мысль за последнее столетие была глубоко социальна. И именно ею были намечены подходы к православному решению СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ.
Группа матери Марии пыталась посильно выполнить и заполнить этот ПРОБЕЛ.
В 1939 году ею был выпущен Сборник «Православное Дело», который был первым шагом исканий, но жесткие события прервали начатый путь. Мать Мария была депортирована в Германию и погибла в газовой камере. В немецких концентрационных лагерях погибли её ближайшие сотрудники: И. И. Фундаминский, отец Дмитрий Клепинин и Юрий Скобцов. В тяжёлые послевоенные годы скончался председатель «Православного Дела» профессор К. В. Мочульский. Близкий сотрудник «Дела» был Н. А. Бердяев, идейный руководитель о. Сергий Булгаков и митрополит Евлогий, который, несмотря на нападки некоторых кругов, благословил «Православное Дело» и поддерживал его своим личным авторитетом.
Во время оккупации «Православное Дело» было запрещено, после освобождения оно возобновило свою благотворительную деятельность.
Первый сборник «Православное Дело»
Вводная статья матери Марии
Наше Православное Дело существует более трёх лет и именно как организация практической христианской работы. Но только сейчас оно решилось выступить с теоретическим обоснованием своего дела. Конечно, кормить голодных, давать кров бесприютным и больным можно без всякого обоснования, и эта христианская азбука, которую никто не оспаривает. Но если сделать ударение на этой, так называемой, работе социальной, то Православное Дело было приведено к необходимости своего богословского самоопределения. Три года понадобилось для того, чтобы его самосознание созрело, и чтобы оно яснее увидело предназначенное ему хотя бы скромное, историческое место в жизни и предании Церкви. Как часто бывает, внутреннему созреванию содействовали внешние нападки на наше Дело. Это были нападки противников и работа по созданию атмосферы недоверия и подозрения против нас. Мы были вынуждены утверждать наше православие и приводить доказательства нашего правильного пути. Не случайно, конечно что Православное Дело родилось в годы тяжкого кризиса и экономического и социального и политического. Всё это особенно больно ударило по беззащитной русской эмиграции. Не случайно и то что первый «Сборник Православного Дела» появляется в этот страшный год, когда решается судьба мира, и именно христианского мира. Мир наш вступил в полосу катастроф, которые кажутся нам апокалиптическими. Мы незнаем ещё, каков их смысл. Означают ли они СУД БОЖИЙ над старым миром, разрушение его тысячелетней культуры, или в муках крови нашего поколения рождается новое общество и новая жизнь?! Христиане не имеют права в этих обстоятельствах спасаться от бури в укромных местах. Церковь призвана быть Одигитрией, Водительницей человеческого рода, заблудшего народа… Она одна может дать ответ на все вопросы, которыми больно человечество. Церковь одна может указать путь и остановить всеобщую войну и благословить на создание НОВОГО ГРАДА. Если не она, то кто же?
Но в эти смутные времена возрастает старый соблазн индивидуалистической религии: откреститься от мира, предоставить бесам спасать свою душу…«каждый за себя, а Бог за всех».
Эта циничная, мещанская пословица получает мнимое освещение в аскетическо-мистической литературе древнего и нового времени. В Церкви есть разные пути и их несколько. Есть правый путь мистика, отшельника, одинокого молитвенника. Но этот путь в христианстве является скорее исключением, парадоксом — Столпники и Юродивые это украшение Церкви. Невозможно и безумно всем предлагать подняться на столп или юродствовать. То, что праведно для великих и сильных, становиться греховным для средних людей. Средний человек живёт в обществе и этим оправдывает никем не опороченное и отцами церкви признанное, определённое Аристотелем как «человек — существо общественное».
Вот почему Православное Дело разделяет это социальное понимание христианства и общественное предназначение нашей деятельности. Это не есть нечто новое, а скорее исконное и вечно христианское, лишь затемнённое в последних столетиях. Русская Империя насильственно оттеснила Церковь от общественного дела, заперла монаха в келье, а священника в храме. Протестантское понимание религии — как только личного дела, восторжествовало в 18 веке и лишь прикрылось тогда переведённым «Добротолюбием». По существу же это была настоящая измена Церкви Вселенской и лучшим традициям древней русской Церкви. Именно эту традицию мы и хотим попытаться оживить.
Мы не первые, конечно! В сущности, всё то новое, что делается в эмиграции, непосредственно примыкает к жёстко прерванной линии 19-го века. Русская Церковь в конце девятнадцатого века, а особенно в начале 20-го, походила на «апокалиптическую жену в муках родов». Пророческие богословы открывали перед Церковью ослепительные пути, а церковный быт — сопротивлялся со своим затхлым уютом, вековой эстетикой и Лесковскими анекдотами… И всё же Церковь готовилась к своему общему обновлению в 1905 году. Роковые события революции сорвали этот благодатный процесс. И это произошло не только внешне — гонения в России, но и внутренне, — тяжёлой реакцией в умах. Потрясённое революцией церковное общество отвращается от всякого нового, как от ереси, как жена Лота, — люди все оглядываются назад, на милые башни «родного Содома» и не хотят идти в страну обетованную.
Не будем обманываться внешними признаками благочестия. Психологически вполне естественное чувство становиться церковным грехом, когда отказывается от покаяния, — «социального покаяния». Не спасает «нераскаянное благочестие» по крайней мере не спасает целого, церковного общества и народа. А обновление-покаяние для народа тоже, что покаяние для личности, за этим стоит перемена сознания и новая жизнь.
Воскрешая лучшую традицию русской богословской мысли — традицию Хомякова, Фёдорова, Соловьёва, — мы прекрасно понимаем, что она нуждается в пересмотре. Жизнь нас многому научила, а им не дано было проверить свои прозрения в огне испытаний. Уверена, что живи они с нами, то сами от многого бы отказались, а многое заострили бы и углубили. Мы стараемся охранить свою свободу и по отношению к нашим любимым учителям.
В этом великом наследии 19-20 веков русской философской мысли мы отмежёвываем себе отдельную сферу — сферу социальной мысли и действия во всех формах, кроме… чистой политики и чистой экономики. Это означает, что проблемы православного богословия, проблемы православной культуры, проблемы аскетизма и литургии — нас как ГРУППУ, интересуют лишь постольку, поскольку они имеют социальный смысл и социальную направленность. Между работниками церковного обновления необходимо разделение труда. Например МЫ избрали себе участок поля, более других «запущенный» и в настоящее время мало привлекательный и популярный. Надеемся, что время, опыт и надежды на будущее в России, вернут этому участку подобающее назначение.
И, наконец, последнее наше отличие и определение деятельности. Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало учёных, и мы тем не менее хотим поставить нашу социальную идею и мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Вернее, из работы мы исходим и ищем посильного богословского её осмысления. Мы помним, что «Вера без дел мертва», и что главным пороком русской богословской мысли, — была её оторванность и беспочвенность от церковно-общественного ДЕЛА. Этой ошибки мы не хотим повторять. Ошибки, конечно, будут и не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, а Бог, да поможет нам видеть и исправлять их в неустанном нашем покаянии.
Ряд статей, вошедших в этот первый Сборник, связан одной темой, это религиозное обоснование пути «Православного Дела». Исключением являются две статьи отца Сергия Булгакова и Н. А. Бердяева. Статья Бердяева написана по частному поводу, но поднимает общую проблему: христианская совесть и отношение к этой острой политической злобе дня.
Статья о. Сергия Булгакова не имеет видимой связи с темой Сборника, но редакция дорожит ею из глубокого уважения к её автору, богословие которого так богато социальным вдохновением.
