Мученичество ХХ века

«Белая роза» и «Резистанс»

Опубликовано в журнале «Нева» 2009, № 10.

Благодаря советской пропаганде до недавнего времени в России существовало мнение, что Сопротивление во время войны 1941–1945 годов было исключительной прерогативой коммунистического подполья. Знания о «другом» Сопротивлении всячески замалчивались, потому как эти группы в Европе были сформированы людьми, далекими от коммунистической идеи. Русские-французы и русские-немцы, люди правого толка, верующие христиане любили свою родину и хотели освободить от Гитлера не только Германию, но и завоеванный им мир. Национал-социалистическая доктрина расового превосходства немецкого народа была известна еще до войны. Кто бы мог думать, что она окажется живучей, и что идеи чистоты высшей расы до сих пор будут смущать умы.

Русская эмиграция в Европе была крайне разношерстной и представляла собой слепок русского дореволюционного общества, только в изгнании. Обострились несогласия и противоречия: правые яростно осуждали левых (виня их в победе большевиков в России в 1917 году), монархисты в своих журналах писали манифесты против всех, им отвечали эсеры и меньшевики, единая церковь раскололась на три юрисдикции — РПЦ, РПЦЗ и малую часть, временно перешедшую под Вселенский патриархат.

С началом войны разногласия не устранились, но наметился перелом. Враг занял Европу, потом напал на СССР, и против этого общего врага нужно было объединиться. Каждый, кто считал своим долгом совести встать на борьбу с нацизмом, решились на конкретные действия. Политика коллаборационизма Франции и те компромиссы, на которые пошло правительство Петена, были для многих патриотически настроенных французов неприемлемы. Русскими в рядах европейского Сопротивления двигали сложные чувства в борьбе с Гитлером: долг послужить приютившей их стране (ставшей второй родиной), надежда на победу и освобождение России, поражение не только национал-социалистов, но и крах сталинского СССР. Но победа только укрепила Сталина, репрессии и преступления против собственного народа продолжились, и этот вампир в облике Антихриста до сих пор кое-кому внушает надежды на свою «канонизацию». Мечты о канонизации Гитлера немцам в голову не приходят, а если бы пришли, то вызвали бы наверняка шок и экстренное совещание Совбеза ООН.

В 1942 году, перед русскими во Франции встал вопрос, нужно ли создавать отдельный русский «Резистанс» или вступить в ряды французской организации. По многим причинам, которые излагает один из участников «Резистанса» И. А. Кривошеин в «Вестнике участников Сопротивления» (Париж, 1946–1947), идея создания отдельной русской ячейки была отвергнута. Самым главным аргументом было то, что такое формирование затруднило бы конспирацию и в случае «провала» повлекло бы удар по всему русскому делу во Франции.

Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Вики Оболенская, Тамара Волконская, мать Мария (Скобцова), отец Димитрий Клепинин… Это только малая часть имен из списка русского «Резистанса», блестяще образованных, православных, любящих Францию и Россию, и мученически принявших смерть. О некоторых из них рассказ впереди, а пока я поведаю о малоизвестной молодежной группе немецкого Сопротивления.

* * *

В Германии в 1943 году была раскрыта организация «Белая роза», ее руководители, Ганс и Софи Шоль, Александр Шморель, Кристоф Пробс, Вилли Граф, Курт Хубер, были казнены.

Почему они назвали себя «Белая роза»? В дневниковых записях молодых людей, основавших движение, этому нет четкого объяснения. До сих пор строятся догадки происхождения названия: то ли роман Ф. Достоевского «Братья Карамазовы», где на гроб мальчика была положена белая роза, символ возрождения и вечной жизни, подсказал им его, то ли повесть известного писателя Б. Травена «Белая роза» (1929), в которой он рассказывает о народном движении в Мексике. Нельзя исключить и «Божественную комедию» Данте. Ганс Шоль, его сестра Софи, их друзья и соратники Вилли Граф, Кристоф Пробс, Александр Шморель и профессор Курт Хубер были знатоками поэзии и литературы, и «небесная роза» Данте уже стала однажды символом молодежной группы «Bundisch Jugend» в начале 30-х годов. Членом этой группы был и Ганс Шоль, вплоть до 1933 года, когда пришедшие к власти национал-социалисты ее запретили.

Кто они, эта группа образованных, увлеченных искусством и любящих жизнь молодых людей? Они вышли не из бедняцкой или пролетарской среды, где классовая борьба горячила кровь, а подпольная и конспиративная жизнь была нормой. Все шестеро членов «Белой розы» — выходцы из буржуазной среды. Они были богаты, их научная и медицинская карьера после окончания университета, очевидно, была бы вполне успешной. Родители сыграли важную роль в их духовном воспитании и формировании политических взглядов. Их объединяли христианские принципы морали и вера в Бога. Ганс и Софи Шоль были протестанты, Вилли Граф — католик, Александр Шморель — православный, Кристоф Пробс был верующим, но некрещеным. Накануне казни он попросил креститься, но ему было в этом отказано (в день казни у него родился третий ребенок).

Об этих героях невозможно говорить коротко, наспех, не хочу и я, рассказывая об их подвиге, невольно скатиться в патриотический газетный пафос. Почти все они вели дневники, писали письма; некоторыми отрывками из них я и хочу поделиться с читателем.

Им было всем чуть за двадцать, но, читая их дневники и письма с русского фронта, поражаешься взрослости суждений, осознанности выбора, глубокой вере, молитве за растерзанную родину, сострадания к униженным. Они сознавали опасность, по их пятам шла смерть, но даже накануне казни они скорее утешали своих друзей и близких, говорили о вечной красоте, мечтали о будущей свободной Германии и молились Богу.

За очень короткий срок им удалось многое. Они нашли помощников и единомышленников как среди профессуры и известных литераторов, так и в студенческой среде. Они сумели написать и распространить десятки тысяч листовок по всей Германии. Они действовали рискованно и, как все или почти все молодые люди, порой безрассудно.

По рассказам знавших их людей все они были ребятами веселыми и обаятельными, а по фотографиям, дошедшим до нас, очень красивыми. В студенческие годы, на медицинском факультете Мюнхенского университета, их свели общие интересы — музыка, литература, политика. С приходом к власти национал-социалистов эти мальчики и девочки быстро повзрослели и с ужасом осознали, в какой страшный мрак окунулась их страна.

Софи Шоль пишет в своем дневнике: «Мы много говорили с нашим отцом. Чаще всего наши беседы проходили во время длинных прогулок. Отец на многое открыл нам глаза. Мы любили Германию, так сильно, что никогда не задавали себе вопросов, «за что и почему» мы любим нашу родину. С приходом Гитлера нас стали учить и объяснять «как и за что» мы должны любить нашу родину. Мы жили как несмышленые зверушки, мы были невинными полевыми цветами, свободно бегущими по небу облаками и легким ветерком ласкающим наши лица, мы обожали музыку и поэзию, зачитывались Гёте и Достоевским, ходили на концерты Генделя и на воскресную мессу, мы молились и читали святого Августина… Но вдруг оказалось, что все это ни к чему. Мы, наши друзья, были такие разные, настолько индивидуальные, в чем, казалось бы, и кроется богатство человеческой личности, и вдруг оказалось, что именно в этом и есть главная опасность для нации, для национальной идеи. Как-то незаметно, нас всех поставили под знамена, мы запели другие песни, нас научили маршировать, ходить строем, не возражать и коллективно думать. К концу тридцатых годов вся Германия была зациклена на шпиономании».

«Скажи отец, — спрашивал Ганс Шоль,— а фюрер знает о существовании концентрационных лагерей? Он знает, как в молодежных отрядах следят за партийной дисциплиной? Знает ли он, что душевнобольных детей увозят из клиник и монастырей в неизвестном направлении? Почему тем, кто освобождается из лагерей, запрещено под страхом смертной казни рассказывать, что они пережили? Почему и как такое правительство и такой вождь смогли укрепиться в нашей стране?»

Отец Ганса и Софи Роберт Шоль был по профессии налоговым советником. В начале 30-х годов он увлекался идеями «великой Германии» и даже вступил в одну из национал-социалистических организаций. Но довольно быстро понял, что политические взгляды и идеи фашизма ему как верующему протестанту совершенно чужды. Он не боялся прямо говорить со своими детьми о том, что происходит с их народом, когда главным становятся богатство и идеология власти. Отец не уходил от ответов и объяснял: «Германия пережила страшные годы бедности, безработицы и унижений. Великая страна практически к началу 30-х годов перестала существовать как великая держава. Фюрер сумел возродить экономику, остановил инфляцию, бедность отступила, люди поверили ему и его партии. Вы родились сразу после Первой мировой войны, вы выросли в бедной стране, но свободной, оглянитесь вокруг, — сегодня нас стали уважать и бояться. Это кое-кому придает уверенность. Но мы не животные, а потому материальное благополучие не может нас сделать счастливыми. С патриотическими песнями на устах и стройными рядами фюрер и его партийцы поведут молодежь на смерть, и вы будете обязаны служить не Господу, а дьяволу. Программа служения и «правильной» любви к родине уже для всех вас прописана. Молодежь призвана под знамена, бить в барабаны, трубить в горн, носить форму, значки, петь патриотические песни. Как детей из сказки о знаменитом гамельнском крысолове, вас заманят в пещеру, где все погибнут…»

«В начале 1942 года мы стали находить в наших почтовых ящиках листовки, — пишет в своем дневнике Инга Шоль (1). — Текст их содержал выдержки проповедей епископа Мюнстерского фон Галена. 12 июля всей Германии стало известно, что орден иезуитов закрыт, а его члены выгнаны из своих обителей с приказом немедленно покинуть провинцию Вестфалию. То же самое постигло и женские обители в Лотарингии и Варте, вплоть до отдаленных границ. В бенедиктинском монастыре святого Иосифа, где обычно находили приют и медицинскую помощь одинокие матери с детьми, был проведен обыск, а вскоре мы узнали, что это место переоборудовано под огромный кинотеатр. «Ненужные, неполезные люди», среди которых много душевнобольных, инвалидов, одиноких стариков, вывозят из больниц в неизвестном направлении, а родственникам сообщается об их внезапной смерти и выдается кучка золы. Мы все больше понимали, что нас хотят перековать душевно, из нас, христиан, хотят сделать другую нацию и свернуть с пути Господа!»

Довольно длинный текст Готфрида Келлера становиться первой листовкой «Белой розы»: «Опустевшая земля проросла бурьяном, народ пребывает в состоянии позора, преступники торжествуют. Слишком поздно мы вспомнили утраченные истины: все добрые люди рассеялись, а имя злым легион…» Эта вольнолюбивая германская поэма XIX века звучит так, будто она написана сегодня. Друзья перепечатывают ее на машинке, рассылают наугад, бросают в почтовые ящики, а уже следующие листовки, размноженные на ротаторах, Александр, Ганс и Вилли в чемоданах развозят по всей Германии. Вскоре к ним подключается Софи Шоль, младшая сестра Ганса (в 1942 году она поступает на биологический факультет, знакомиться с друзьями брата и становится активным членом «Белой розы»).

До отъезда студентов-медиков на Восточный фронт они составили и распространили еще три листовки, а после возвращения в Мюнхен их активная деятельность распространяется уже по всей Германии. Поворотным моментом войны стало поражение вермахта под Сталинградом, оно удвоило силы европейского «Резистанса» (Сопротивления), а «Белая роза» стала продумывать политическую концепцию свободной Германии. Казалось, что победа близка! Но 18 февраля 1943 года, в то время, когда очередные листовки были разбросаны по всему университету, здание оцепляют солдаты, молодых людей арестовывают, увозят в тюрьму, и уже на следующий день их судит знаменитый внесудебный фашистский Народный трибунал.

22 февраля Ганс и Софи Шоль, и Кристоф Пробс были гильотинированы. Александр Шморель и профессор Курт Хубер были арестованы чуть позже и казнены 13 июля, Вилли Граф — 12 октября.

Из воспоминаний сокамерников Софи, Ганса и Александра (2)

«Ты побледнела, твои руки немного дрожали, когда ты в камере перечитывала смертный приговор и, закончив, тихо сказала «Спасибо, Господи!». За что ты благодарила Бога? Наверное, за то, что, несмотря на многочасовые допросы, ты никого не выдала, точно так же держался и твой брат Ганс. Каждый раз, возвращаясь в камеру, он подходил к окну, улыбался и говорил, что «они» так ничего и не узнали. Ты, дорогая Софи, смотрела на «них» своими большими карими глазами, ты была похожа на олененка, которого немного испугал шум в лесу, но который быстро оправился от страха и готов опять прыгнуть в неизвестность, в стихию свободы. Ты вспоминала письма своего брата и Александра Шмореля с русского фронта. Когда к тебе обратился один из следователей и сказал: «Видимо по молодости вы не понимали, что творите беззаконие, выступаете против своей великой нации и против фюрера», — ты побледнела и тихо ответила, что, если выйдешь на волю, то начнешь все с начала и что тебе не за что стыдиться. «А позор и возмездие падет на ваши головы, — сказала ты. — Мы, «Белая роза», не молчим, мы — ваша нечистая совесть! Вы уничтожили 300 000 тысяч польских евреев, для вас это не люди, для вас это скот. Каждого еврейского мальчика в возрасте от 15 до 20 лет вы отправили в концентрационные лагеря и на принудительные работы, а еврейских девушек вы посылаете обслуживать немецкие бордели СС».

«Господи, слава Тебе! У нас хватило мужества и сил все взять на себя. Мы никого не выдали. Возблагодарим Господа за силы, которые он нам дает в борьбе с сатаной. Пусть мы погибнем, но зато у многих немцев откроются наконец глаза. Я люблю Россию, я обожаю свою вторую родину Германию, я хочу помочь освободиться от страшного богоборческого правления. Наши листовки достигли Баварии, Ульма, Штутгарта, Регенсбурга, Зальцбурга и Вены. За такой короткий срок мы сделали много. А нас было так мало», — так незадолго до казни говорил Александр Шморель, для которого, как это ни странно, было чуть ли не счастьем попасть в 1942 году на три месяца на русский фронт, то есть оказаться на земле своих предков. Благодаря отцу немцу, известному врачу, и своей русской няне он хорошо знал историю России.

Вкратце биография А. Шмореля такова. Он появился на свет в 1917 году в Оренбурге. Мать — русская, дед — православный священник. Вскоре мама умерла от тифа, и отец женился вторично, теперь уже на немке. Во время гражданской войны смерть подобралась к их семье совсем близко, и в 1919 году семья бежала в Баварию, в Мюнхен.

В письмах с фронта Александр старался рассказать отцу, как он видит и воспринимает Россию. Он и Ганс Шоль оказались в Гжатске и здесь в медбатальоне, работая санитарами, хороня мертвых, облегчая страдания раненым, они читают Достоевского, Гоголя, Шиллера, Гёте. «Сегодня мы с Гансом были в церкви, — пишет Александр. — Нас окружала толпа молящихся стариков, женщин и детей. Как они молились! Как пели! Удивительно, что за все годы страшной богоборческой власти у этого народа осталась вера. Ее не смогли убить ни репрессии, ни лагеря. Когда кончится война, я вернусь в Россию…»

15 октября 1942 года Ганс Шоль пишет в письме своей младшей сестре Инге: «После войны я обязательно повезу тебя в Россию. Ты полюбишь эту страну так же сильно, как и я». Словно вторя словам этих мальчиков, мать Мария (Скобцова) в лагере смерти Равенсбрюк говорила своим солагерницам: «Если выживу, вернусь в Россию и буду бродить по дорогам».

В дневнике, с которым Ганс никогда не расставался, мы читаем следующие строки: «О, Господь, Создатель наш! Ты сотворил не только прекрасный мир, но и человечество, но сейчас я вижу, как это человечество ужасно, — оно разрушает не только Твое создание, но и уничтожает себя. Лживость людская так глубоко укоренилась, что немцы уже не могут существовать без того, чтобы не убить себя до конца. Мой пессимизм ожесточается изо дня в день, безнадежность отравляет мою душу, я бы хотел освободиться от этого, потому что жить с этим греховно. Сегодня немцы — конченая нация… Помоги нам, Господи, и защити детей Твоих!». И далее: «Я в России, мы с Александром работаем с утра до ночи. Хороним, перевязываем раненых, ездим по селам, где очень много инфекционных больных. Моя душа страдает, она не находит места, я больше не думаю о прекрасном искусстве, ни о Достоевском, ни о Генделе… Я окружен красивейшей природой, березы в своем предсмертном, траурном уборе из прозрачной золотой листвы, на фоне синего неба, трепещут на холодном ветру, они прекрасны, но вот-вот их прихватит морозом, и листья опадут, но воспоминание о красоте останется в нас навсегда. Что останется от нас? Я заметил, что личность — не только у нас, но и здесь в России, — стирается, превращается в чистый гладкий лист».

Содержание и стиль листовок «Белой розы» было необычно. Да, в них, конечно, были слова: «Свобода! Долой Гитлера! Гитлер массовый убийца!», но в основном тексты изобиловали выдержками из классиков литературы, из Священного Писания и Аристотеля. Задача состояла в том, чтобы заставить немецкую интеллигенцию осознать весь ужас, в котором пребывает Германия и Европа, попытаться разбудить ее сознание, воззвать к ее совести. «Студенты! — написано в листовке.— На нас смотрит немецкий народ! По Гёте, у германской нации трагическая суть, ее судьба в какой-то степени подобна судьбе греков и евреев. В настоящее время немецкий народ подобен толпе безвольных трусливых людей, послушных воле любого хозяина, немцы готовы к тому, чтобы их согнали в стадо и подвели к краю бездны. Они уже наполовину в этой пропасти. Но можно лишь надеяться, что это лишь кажется. В результате систематического насилия над совестью каждый человек замкнулся в молчании или обороняется ложью. Мало у кого хватило мужества изобличить зло. Тех, которые дерзнули воззвать к общественности, ждала смерть. Предстоит многое рассказать о судьбе этих героев».

А вот и другая листовка: «Кто ведет подсчет погибшим: Гитлер, Геббельс? Конечно же, ни тот, ни другой. Ежедневно в России погибают тысячи наших людей! Горе постигло дома русских, польских, немецких крестьян, некому утешить плачущих матерей. Гитлер отнял у них самое дорогое, подверг их детей абсурдной смерти и продолжает им нагло лгать. Каждое слово, произносимое Гитлером, есть ложь. Когда он говорит «мир», он думает о войне. Когда, богохульствуя, он ссылается на Всемогущего, он думает о силах зла, о падшем ангеле и о Сатане. Его рот есть зловонная адова пасть, его мощь обращена на погибель».

В одном из последних текстов «Белой розы», приводятся слова поэта XIX века Новалиса, которые и сегодня звучат пророчески: «Лишь бы Европа воскресла, образовалось бы государство из государств, сформировалась бы достоверная политическая наука. Неужели объединившиеся государства должны подчиняться силе иерархии? В Европе будет продолжать литься кровь, покуда нации не осознают своего собственного безумия, покуда народы не вернутся к своим древним алтарям, мирному труду и не восславят мира на недавних полях битв. Религия и только религия может помочь проснуться европейскому сознанию и стать гарантом прав народов, и только тогда на наших землях воссияет новым светом христианство, веротерпимость и мир».

Сегодня мы живем в объединенной Европе, но упаси нас Бог позабыть, какой кровью, какими жертвами выстрадано это объединение.

* * *

В нашей семье сохранились уникальные издания двух выпусков «Вестника участников Сопротивления». Одним из его основателей был Игорь Александрович Кривошеин (3). В одном из сборников он рассказывает и о своем «Резистансе», об аресте, пытках, лагерях Бухенвальд и Дахау и о возвращении в Париж после победы в июне 1945 года. В «Вестнике» приводятся рассказы очевидцев и воспоминания людей, знавших Бориса Вильде (4), Анатолия Левицкого (5), Вики — Веры Оболенской (6), матери Марии (Скобцовой), Ариадны Скрябиной (Сарры Кнут) и других. У многих из них нет могил, они «похоронены в общих гробах», но на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, под Парижем, стараниями русской диаспоры воздвигнут Кенотаф (памятник). На нем выбиты золотом имена русских героев, выгравированы их портреты.

Что же послужило импульсом для этих молодых людей безоговорочно встать на опасный путь Сопротивления? Ведь в оккупированной немцами Франции можно было спокойно существовать при условии, что ты не еврей, коммунист или антифашист. Более того, часть русской эмиграции, поддавшись своим иллюзиям, почти сразу встала на путь сотрудничества с оккупантами. Но были и такие, которые, рискуя своей жизнью и жизнью своих семей, укрывали подпольщиков и евреев, беглых военнопленных, сбитых союзных летчиков, помогали с документами, переводили через границы. Сотни, если не тысячи спасенных людей, сотни спасавших их русских сопротивленцев — имена тех и других исчезли из нашей памяти, остались лишь наиболее яркие из них.

На основании материалов «Вестника», где опубликованы воспоминания очевидцев, я расскажу о двух русских эмигрантах: о блестящем ученом, полиглоте Борисе Вильде и красавице «Вики» Оболенской.

Важно отметить, что первая подпольная организация возникла во Франции в августе 1940 года, как только свастика взметнулась над Парижем. Листовки с призывом «Мы все с генералом де Голлем» уже тогда, в наивысший пик победы нацизма в Европе, расклеивались в телефонных будках, в уборных, на немецких автомобилях, бросались в почтовые ящики. Именно тогда Б. Вильде и А. Левицкий задумали свой первый номер газеты «Национального комитета общественного спасения — Резистанс».

Она увидела свет 15 декабря 1940 года. Через четыре года детище Вильде—Левицкого, ставшее ведущей газетой Сопротивления, публикует статью «Интеллигенция — авангард «Резистанса». Действительно, в эту группу, наподобие немецкой «Белой розы», входили университетская молодежь, ученые, музейные работники, а также крупные писатели: Жан Кассу, Клод Авелин и Пьер Абраам. Общепризнанным вождем этой группы был Борис Вильде, первым его заместителем — Анатолий Левицкий. Кроме печатной и устной пропаганды, которую они вели как в Париже, так и в провинции, Вильде проводил весьма сложную и опасную работу по переправке в неоккупированную зону, а оттуда на испанскую границу добровольцев в армию де Голля. В обвинительном акте Бориса Вильде упоминается еще одно его преступление — «шпионаж», что, по-видимому, относится к двум раздобытым им секретным документам: о строившемся подземном аэродроме и о базе подводных лодок в Сан-Назэре, о существовании которой Лондон узнал именно из этого источника. Многое в этом деле осталось загадочным и по сей день. Главных его героев, которые могли бы пролить свет, уже нет в живых. Известно лишь имя виновника разгрома группы Вильде, крупного немецкого агента, внедрившегося в Национальный комитет общественного спасения, замешанного и в других предательствах.

Личность же самого Вильде еще до войны была окутана некоторой таинственностью. В своих воспоминаниях Борис Сосинский пишет: «Борис Вильде шел среди людей, как завоеватель. Он появился в Париже откуда-то из Прибалтики бесстрашным провинциальным русским мальчиком, полным романтических бредней о «подвигах и славе»; как сам Вильде пишет позднее в своих предсмертных тюремных записках, «жадным к жизни и счастливым, несмотря на нищету и мировую скорбь». Его светлые глаза смотрели на мир и людей открытым, полным беззаветной смелости взглядом. Однажды он сказал мне: «Я всегда живу так, как если бы завтра я должен был умереть». Но, может быть, еще больше, чем предсмертный дневник, самые поступки Вильде позволяют догадываться о содержании этой интуиции, приведшей его к высшей жертве. Подпольная жизнь была его родной стихией: собрания заговорщиков, хранение оружия, борьба со слежкой, вечная конспирация… Если бы не его порою ничем не оправданная любовь к риску, не азартная игра со смертью, он мог бы стать руководителем всего французского движения Сопротивления. Вильде и Левицкий посеяли зерна противостояния фашизму. Их журнал, их деятельность, суд над ними и, наконец, их героическая смерть повлияли на многих».

Известный публицист и историк эмиграции В. Варшавский (8) приводит слова Вильде, которые тот пишет в тюрьме: «Я поклялся самому себе сделать из свой жизни игру — забавную, капризную, опасную и трудную…» И далее В. В. говорит: «Вильде не стал ни искателем приключений, ни ницшеанцем, ни новым Ставрогиным, хотя у него было достаточно для этого силы. Обладая ясным умом, огромной волей и железной выносливостью, всегда бесстрашно идя на риск, он мог добиться всего на любом общественном поприще. Он был щедро наделен для этого способностью подчинять людей своему влиянию, орудовать понятиями и словами и еще в большей степени «математическим разумом», необходимым для научных занятий. Учился он с необыкновенной легкостью. После пьяной бессонной ночи садился за научную книгу с головой совершенно ясной. Уже в тюрьме, в течение восьми недель, занимаясь по два, по три часа в день, он выучивает древнегреческий, достаточно, чтобы при помощи словаря разобрать любой текст. Мне пришлось слышать его доклады по самым разнообразным вопросам этнографии, антропологии, языковедения, социального и экономического строя различных исчезнувших и современных цивилизаций, и по тому, с каким вниманием и интересом его слушали седовласые специалисты, я мог судить, что его доклады были не только блестящи по построению и ясности изложения, но основанными на углубленном знании предмета. Вильде было совершенно чуждо самодовольство «умных людей», самоуверенно говорящих о чем угодно. Все мы чувствовали, встречаясь с ним, как под этой поверхностью «умного человека» скрывалось что-то более глубокое — непосредственная, первородная интуиция жизни, неясная и загадочная. О своих талантах и многочисленных занятиях в разных областях он сам очень редко и очень скупо говорил. Однажды на мой вопрос, почему он занимается сразу столькими науками, он, усмехнувшись, ответил: «Единственная наука, меня интересующая, — это наука жизни». Это меня удивило. Я знал, что он не занимается школьной философией и никогда не участвовал в том беспардонном метафизическом остроумничанье, которое, с легкой руки «учеников» Мережковского, буйно цвело на нашем «Монпарнасе». Но, может быть, еще больше, чем предсмертный дневник, самые поступки Вильде позволяют догадываться о содержании интуиции, приведшей его к высшей жертве, вовсе не к ставрогинской, «так сказать, насмешливой» жизни, чего можно, казалось, было ждать от человека, бывшего в молодости, по его собственным словам, «чудовищем».

Об этой жертве чаяла и Вики Оболенская, казненная через гильотину в Германии, и мать Мария (Скобцова), сожженная в печах Равенсбрюка, и многие другие…

В 1922 года совсем юный Вильде становится зачинщиком движения в пользу автономии ливов. Тюрьма, высылка. В Германии, во времена первых успехов расизма, он ведет прокоммунистическую деятельность. Новое тюремное заключение. Очутившись во Франции, он мечтает присоединиться к испанским республиканцам. Но женитьба и увлечение научной работой в Музее человека, как будто дают новое направление его жизни, уводят его от беспокойных, романтически-революционных порывов юношеских лет. Начинается война. С первых же дней Вильде на фронте. Томится от бездействия месяцев drole de guerre («странной войны») Хлопочет о зачислении в экспедиционный корпус в Норвегию. В 1940 году, после разгрома французской армии, бежит из плена и, уже через несколько недель по возвращении в Париж начинает движение борьбы против немецких оккупантов, движение, которому он первый дает имя Re 2 sistance.

Все это говорит о том, что в действительности это был один из тех постоянно являвшихся в истории русского общества беспокойных, волевых и смелых людей, которых влечет какая-то сила туда, где идет борьба против угнетения и несправедливости, — будь то революционное движение, война за освобождение славян или Трансвааль. Этими людьми, в сущности, двигает та же, видимо, питаемая глубокими течениями народной жизни русская идея, которая нашла свое выражение в творчестве великих русских писателей и мыслителей. Их не останавливают ни страх пыток, тюрьмы и казни, наоборот — они как бы ищут смерти, дабы положить себя «за други своя».

Трагическая развязка повести жизни Вильде — смерть под пулями немецких палачей. Его духовный облик, как и его героическая смерть, говорит о том, что был он из этих людей, о которых классик сказал: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой». Впрочем, люди близко его знавшие, уже и раньше могли об этом догадываться. Появляясь на Монпарнасе, только как случайный гость, он становится одним из самых деятельных участников антитоталитарного кружка, основанного Ильей Исидоровичем Бунаковым-Фондаминским (7) в 1938 году как бы в предчувствии грядущих событий. Это был кружок почти тайный, негласный, в него были приняты единицы. Сам Илья Исидорович называл его «орденом» (В. Варшавский).

Чем занимались в этом кружке, в чем была его цель? На собраниях здесь читались и обсуждались доклады по политическим и социальным вопросам. Но это не был политический кружок в тесном смысле слова. В него входили люди разных взглядов и разных миросозерцаний. Общим было только одно: желание служить идеалу правды, сияющему, как самая яркая звезда на восходящем небе России. Собственно в рассказе об этой звезде было все содержание того предания об ордене русской интеллигенции, которое И. И. Фондаминский старался передать нам, эмигрантским сыновьям.

Когда наступили дни испытания, почти все участники этого кружка доказали на деле, что все эти разговоры не были для них только прекраснодушной болтовней: погибли в Германии сам И. И. Фондаминский и мать Мария (Скобцова) и отец Димитрий Клепинин; расстрелян немцами Б. Вильде. Рискуя не только своей головой, но и жизнью своих жен и детей, принимают героическое участие в борьбе с врагами России и всего человечества В. Алексинский, В. Андреев, Б. Сосинский, А. Угримов, И. Кривошеин.

«Ни один из членов кружка не стал коллаборантом. Теперь нам кажется естественным, что именно в этом кружке Б. Вильде должен был стать одним из самых главных деятелей. Но тогда мы еще сомневались. Нам казалось, он слишком ценит удовольствия, слишком увлечен своей научной карьерой. Однажды в ресторане, когда после плотного обеда он с несколько детской важностью с наслаждением закурил толстую сигару, я подумал: нет, он слишком любит жизнь. Не выдержав, я спросил тогда, как он относится к нашему кружку и к тому, ради чего мы его затеяли. Он посмотрел на дым своей сигары, потом слегка удивленно на меня и с наивностью, всегда в нем появлявшейся, когда он был совершенно серьезен, сказал: «Главная цель моей жизни — это Резистанс». (В. Варшавский)

Мой тесть И. А. Кривошеин, хорошо знавший Б. Вильде, говорил мне, что он был последователен до конца. На суде, когда немецкий обвинитель сообщает ему о своем решении требовать для него смертной казни, Вильде записывает: «Быть расстрелянным — это в некотором роде логическая развязка моей жизни». В предварительной речи председатель суда не может не сказать о факте, который, видимо, его удивляет и вызывает восторг: «Вильде нашел в себе моральную силу, будучи в тюрьме и наверняка догадываясь о смертном приговоре, после японского изучить санскритский язык». Последние слова приговоренного: «Я иду на смерть с высоко поднятой головой: я ничего не сказал при допросе», — были как две капли воды похожи на слова юных Ганса и Софи Шоль из «Белой розы». А через два года казненная в тюрьме Plotzensee в Берлине 4 августа 1944, Вики Оболенская добавит: «Председатель, наверное, заметил, что за все эти одиннадцать месяцев я не произнесла ни одного слова правды, но это нагромождение лжи имело единственную цель: покрыть товарищей, до которых вы никогда не доберетесь».

Подпольная деятельность, железная воля, дисциплина, опасность, риск, казнь… Прошли десятилетия, и для нас, живущих сегодня, кажется, что за этим образом скрывается не человек, а некий абстрактный бездушный герой, на манер киношного Джеймса Бонда или Штирлица. Но не нужны никакие слова (они будут звучать банально), не нужны подробности биографии Вильде и длинный список его подвигов (все покажется холодным и архивным), по сравнению с его предсмертным письмом к жене:

«Простите, что я обманул Вас: когда я спустился, чтобы еще раз поцеловать Вас, я знал уже, что это будет сегодня. Сказать правду, я горжусь своей ложью: Вы могли убедиться, что я не дрожал, а улыбался, как всегда. Да, я с улыбкой встречаю смерть, как некое новое приключение, с известным сожалением, но без раскаяния и страха. Я так уже утвердился на этом пути смерти, что возвращение к жизни мне представляется очень трудным, пожалуй, даже невозможным. Моя дорогая, думайте обо мне, как о живом, а не как мертвом. Я не боюсь за Вас. Наступит день, когда Вы более не будете нуждаться во мне — ни в моих письмах, ни в воспоминании обо мне. В этот день Вы соединитесь со мной в вечности, в подлинной любви. До этого дня мое духовное присутствие, единственно подлинно реальное, будет всегда с Вами неразлучно.

Вы знаете, как я люблю Ваших родителей — они мне стали родными. Благодаря таким французам, как они, я узнал и полюбил Францию. Пусть моя смерть будет для них скорей предметом гордости, чем скорби. Постарайтесь смягчить известие о моей смерти моей матери и сестре. Я часто вспоминал о них и о моем детстве. Передайте всем друзьям мою благодарность и мою любовь… Моя дорогая, я уношу с собой воспоминание о Вашей улыбке. Постарайтесь улыбаться, когда Вы получите это письмо, как улыбаюсь я в то время, как пишу его (я только что взглянул в зеркало и увидел в нем свое обычное лицо). Мне припоминается четверостишие, которое я сочинил несколько недель тому назад:

Comme toujours impassible
Et courageux inutilement,,br />
Je servirai de cible
Aux douze fusils allemands1.

Да, по правде, в моем мужестве нет большой заслуги. Смерть для меня есть лишь осуществление великой любви, вступление в подлинную реальность. На земле возможностью такой реализации были для меня Вы. Гордитесь этим. Сохраните, как последнее воспоминание, мое обручальное кольцо.

Умереть совершенно здоровым, с ясным рассудком, в полном обладании всеми своими духовными способностями, — бесспорно, такой конец более по мне, разве это не лучше, чем пасть внезапно на поле сражения или же медленно угаснуть от мучительной болезни. Я думаю, это все, что я могу сказать. К тому же скоро пора! Я видел некоторых моих товарищей: они бодры. Это меня радует.

Бесконечная нежность поднимается к Вам из глубины моей души. Не будем жалеть о нашем бедном счастье, — это так ничтожно в сравнении с нашей радостью. Как все ясно! Вечное солнце любви всходит из бездны смерти… Я готов, я иду! Я покидаю Вас, чтобы встретить Вас снова в вечности. Я благословляю жизнь за дары, которыми она меня осыпала… Ваш Б. В.

Понедельник, 23-е февраля 1942 года».

* * *

Подпольное имя «Вики» на самом деле Вера Оболенская. Она любила танцевать, все схватывала на лету, много читала и очень любила Францию, свою вторую родину. Хотя вся жизнь ее прошла в Париже, она сохранила прекрасный русский язык и была к тому же добрым, глубоко верующим человеком. Столь же горячо она любила Россию. Тем, кто знал Вики, до того как Гитлер напал на СССР и потом подмял под себя Европу, помнили ее скорее светской, немного сумбурной девушкой. Но после ее смерти знавшие говорили, что легкомысленность ее была чисто внешней, а на самом деле она была сильным и благородным человеком.

Решение ее пойти в «Резистанс» было тесно связано с христианскими ценностями добра и зла, она отвергала насилие а потому ее слова: «Нельзя, исповедуя Христа и понимая сущность Его заветов,— братство людей в Духе Святом, — примириться с религией отбора людей по крови», — эта фраза была естественным ответом Вики на заявления Гитлера о расовой дискриминации.

Прилетев в Лондон из Бордо 17 июня 1940 года, генерал де Голль обратился к своим соотечественникам со следующими словами: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну. Пусть люди во главе правительства, поддавшись панике и позабыв о чести, капитулировали и отдали страну в рабство, но еще ничто не потеряно!». Призывая каждого француза, где бы он не находился, присоединиться к его действиям де Голль закончил свое выступление: «Наша страна в смертельной опасности. Будем же все бороться, чтобы спасти ее. Vive la France!». Слова де Голля стали для Вики определяющими. Довольно скоро она нашла союзников среди французов, для которых расовая доктрина национал-социалистов была столь же неприемлема. Эти люди, с которыми свела ее судьба летом 1940 года, были ей близки и понятны. Подпольная организация «Reseau OCM», во главе которой стоял Жак Артюис, объединяла людей правого толка, далеких от коммунистистических идей. Сам Жак Артюис до войны был успешным предпринимателем, состоял в правой партии и писал трактаты о перспективах экономического развитии Франции. Более того — он мечтал после войны создать Соединенные Штаты Европы. Он был патриотом своей страны, был врагом нацизма, но никак не врагом германского народа. После оккупации его чувство долга за униженную родину нашло отклик в сердцах единомышленников; так родилась подпольная группа ОСМ. Ничего нет странного в том, что эти настроения целиком перекликались с патриотическими настроениями русского белого офицерства из окружения Вики Оболенской. ОСМ доставляла в Лондон военные сведения о немецких передвижениях, набирала и группировала партизан для восстания в день высадки союзников и формировала будущий гражданский аппарат власти генерала де Голля. Вики была не только секретарем Жака Артюиса, но и активной связной вплоть до его ареста в 1941 году. Разгром ОСМ не остановил Вики, и она продолжила свою подпольную деятельность как агент связи между Центром и другими организациями.

Софья Носович, близкий друг и соратник Вики по Сопротивлению, пишет: «Ею была снята квартира на rue Cassete, где она хранила архивы ОСМ, принимала ответственных работников нашего движения, переписывала на машинке все приказы и тайные донесения в Лондон, снимала копии планов, схем мест высадки парашютистов и снабжения оружием. Работала она толково, быстро, весело и без отдыха с раннего утра до позднего вечера; никогда не шифровала и не записывала ни одного имени, ни клички, ни номеров телефонов, не говоря уже об адресах. Эта невероятная память делала ее идеальным агентом и прекрасным секретарем. Как-то раз в метро Вики попала в облаву; при ней был чемодан, набитый планами и секретными документами. На вопрос полицейского, что в чемодане, она с веселой усмешкой ответила: «Mais une bombe, monsieur!» (конечно же, бомба!) — тот рассмеялся и пропустил ее.

Арестована она была у меня на рю Сен-Флорэнтин утром 17 декабря 1943 года. Она зашла на минутку передать мне некоторые сведения и не очень важные документы. Накануне был арестован мой ближайший сотрудник по работе, он не выдержал допроса и дал мой адрес. В 11 часов утра раздался стук в дверь, я пошла открывать и увидела перед собой револьвер, немца и трех французских милиционеров. Выход из моей комнаты был один; бегство Вики, уничтожение документов были немыслимы. Арест сопровождался, как всегда, грубостью, нелепыми угрозами о немедленном расстреле, окриками с неизменной игрой револьверами. Забавна была реакция гестаповца, который при виде удостоверения личности Вики завопил по-немецки и по-французски: «eine echte Prinzessin!» — «une vraie princesse!» (настоящая княгиня!). Найденные в ее сумке документы тоже порадовали его. Вики отвечала ему спокойно и с достоинством. Все это продолжалось недолго. Скованные одной парой наручников, мы спустились во двор, подняв руки над головой, чтобы предупредить друзей, живущих в этом доме о нашем аресте. Никогда не забуду, как Вики, с веселой усмешкой тихонько напела мне: «Сегодня нитью тонкою связала нас судьба»… Повезли нас на avenue du General Dubail в маленький особняк, где сразу же устроили очную ставку с моим товарищем по работе. Мы с Вики никогда не осуждали его, зная всю его храбрость и великолепную работу в «Резистанс». Дюбаль, его кличка, опознал меня и отказался oт Вики, что позволило ей при допросе скрыть и отрицать очень многое. Первой допрашивали меня. Допрос этот прошел гладко, но ночью меня потащили наверх в ванную, и озверелый нацист долго бил меня по лицу. Не могу сказать, сколько времени все это продолжалось. Не успела я вернуться в комнату, где меня ждала Вики, и прилечь рядом с ней, как нацист опять ворвался к нам, и все началось сначала. Слава Богу, мне удалось промолчать и никого не выдать. Вики лежала, закрыв лицо руками. Наконец, он ушел, обещав нам мучительную смерть. Вики, со слезами на глазах, перекрестила меня: «Ну, теперь моя очередь, ты отбыла свое»,— сказала она.

В гестапо их пытали еще два дня, нацисты устали и в бессилии кричали: «Вы все голлисты и коммунисты, так вам и надо!», а Вики ответила: «Если вы все так настроены против коммунистов, то почему бы вам не повоевать с ними на Восточном фронте?». Один из них усмехнулся и, играя наручниками, сказал: «Нет, лично я ненавижу войну, а здесь хороший спорт». Потом их перевели в знаменитую тюрьму Фрэн, где допросы продолжились. Их посадили в разные камеры, и после гестапо тюрьма показалась тихим приютом. Вики сразу вошла в тон тюрьмы. Она попала в интернациональную камеру: француженка, итальянка, австриячка — все политические, все молодые веселые женщины. Она усовершенствовала свой немецкий с австрийкой, давала уроки русского языка итальянке, импровизировала стихи, утешала. Удивительно, что точно так же, словно по сценарию, вела себя в лагере смерти Равенсбрюк мать Мария (Скобцова): она собирала вокруг себя женщин, рассказывала им о России, читала свои стихи. Но это была внешняя жизнь — те, кто помнит и Вики, и монахиню Марию, рассказывали, что параллельно протекала другая жизнь, полная беспокойства о родных и о предстоящих допросах. А вдруг не выдержишь пыток, шантажа и проговоришься? На допросах гестапо особенно упирало на эмигрантское прошлое Вики и всячески уговаривали отколоться от коммунистов. Но Вики объяснила им, что совершенно не разделяет взглядов большевиков и что ее цель совсем в другом: «Я русская, выросла во Франции; не хочу изменять ни своей родине, ни стране, приютившей меня». На их антисемитскую пропаганду она отвечала: «Я верующая христианка и поэтому не могу быть антисемиткой». Как только допрос подходил вплотную к именам, к ее работе, сотрудникам, адресам и т. д., тут Вики отрицала все и путала их, как могла. Ничего они от нее не узнали и создалось впечатление, что они ей поверили. Но 28 марта ее выводят под конвоем из тюрьмы, запихивают в грузовик, до отказа наполненный знакомыми ей людьми. Увидев их, она понимает, что напрасен был ее труд оградить оставшихся на свободе товарищей, спасти дальнейшую деятельность «Reseau». Напрасна была ее сплошь выдуманная история о несуществующем «Жераре», на которого немцы после ее показаний завели дело… Все были арестованы! Гораздо позже стало известно имя предателя: он покончил с собой, оставив жену и четырех маленьких детей…

Вечером их привезли в город Аррас, где было сосредоточено все их подпольное дело. Там и начались главные допросы Вики. Ее допрашивали на протяжении четырнадцати дней, с утра до вечера, и, несмотря ни на какие угрозы, она исполнила свой долг до конца. Военный следователь прозвал ее Prinzessin Ich-Weiss-Nicht (княгиня Ничего-не-знаю).

На одном из допросов дело дошло до денег — ее спрашивали о размере сумм, проходивших через ее руки. «Миллион, а иногда два», — ответила она, поняв по предыдущим допросам, что это им известно. «Вы никогда ничего не взяли для себя из этих сумм?» — спросил ее немец. «Вы спрашиваете у меня глупости! — ответила Вики по-немецки. — Вы понимаете, глупости!» — и следователь замолчал. Каждый раз после многочасовых допросов она возвращалась в камеру, изнемогая от усталости, но и тут она не теряла самообладания, оставалась доброй, услужливой, делилась со всеми, чем могла. До объявления ей смертного приговора она сидела в общей камере, и у всех соседельцев Вики оставляла о себе самую светлую память.

Ее приговорил к смерти военный суд в Аррасе. Обвинение: «Шпионаж. Никаких смягчающих вину обстоятельств». Решение было принято заранее. Председатель объявил смертный приговор и спросил о последнем желании. Вики просила разрешения написать матери — отказали. О муже она не смела и говорить, чтобы не подвести его: ведь на всех допросах она играла роль равнодушной жены. Затем ее перевезли в Париж, и 13 июня Софья Носович и Вики под охраной, в наручниках, оказались в автомобиле, который промчал их на огромной скорости до Восточного вокзала. Их посадили в поезд Париж—Берлин, и через сутки они оказались в берлинской тюрьме Альт-Моабит. Их рассадили в разные камеры, на режим приговоренных к смерти: кандалы круглые сутки и постоянно зажженный ночью свет. Судьба им помогла: камеры находились одна над другой, и они общались перестукиванием по азбуке Морзе. Так в одну из бессонных ночей Вики «простучала» подруге: «Я поставила перед собой цель: по окончании войны ехать в Россию и работать там для родины». Вики всюду заводила друзей и здесь в своей последней тюрьме, где были сосредоточены все немецкие и иностранные смертницы, к ней прониклась немка надзиратель (сама же арестантка). Рискуя, она тихонько приносила ей хлеб с маргарином, газеты; закрывая шторы на ночь, шептала ей последние новости, подбадривала… Тюрьма эта пострадала от английских бомбардировок и пожаров, и многим арестованным удалось бежать из нее, и во избежание этого всех запирали вместе в подвальную камеру.

«Первую тревогу мы провели вместе с немками, приговоренными к смерти, — вспоминает Софья Носович. — Камера была переполнена ими, сколько их там было, сказать трудно. Когда надзирательница открыла дверь, мы увидали фигуры сидящих на полу женщин, закутанных в одеяла. Тихо позвякивали цепи на их руках. Они мало говорили, неохотно отвечали на вопросы. Мы так и не узнали, за что были приговорены к смерти эти несчастные женщины. Казнили их по несколько сразу. Днем, после обеда, уводили их в черный подвал, где они ждали до глубокой ночи часа смерти. Часто выли они, как звери. Вся тюрьма затихала в ужасе, прислушиваясь к их крику смертной тоски. С нами вместе поместили одну советскую молодую девушку, докторшу по профессии. Более очаровательного внешнего и внутреннего облика трудно было себе представить. Ее приговорили к смерти в Берлине за пропаганду против войны и за связь с немецкими коммунистами. Тихая, скромная, она мало говорила о себе. Рассказывала главным образом о России. Нас поражала она своей спокойной уверенностью, как она говорила: «В необходимость жертвы своего поколения для благополучия и счастья будущего». Она ничего не скрывала, говорила о тяжелой жизни в СССР, о всех лишениях, о суровом коммунистическом режиме, о том что всю ее семью расстрелял Ежов. А потом прибавляла: «Так нужно, это тяжело, грустно, но необходимо, вот увидите, после войны все изменится». Встреча с ней еще более укрепило желание Вики ехать на родину. Они сговорились непременно встретиться там, но обе погибли в Берлине. Сперва — Вики, а потом — она».

Накануне казни, во время прогулки Софья и Вики были вместе. Неожиданно ее вызвала смотрительница. О чем был разговор? Вики удалось шепнуть Носович: «Меня спрашивали, хорошо ли я знаю немецкий, видимо, хотят предложить переводить, сказали, что повезут за город, в дальний лагерь…» Их разводят по камерам, проходят сутки, опять налет английской авиации, всех сгоняют в подвал… Но — Вики нет. И тут Носович понимает, что Вики ей солгала, что история с переводом — ложь.

«Да, ее отвезли, но не в дальний лагерь, а на расстрел, — пишет Софья Носович. — Теперь я знаю, что нашла она в себе нечеловеческие силы, идя на ужас казни, думать о нас, оставшихся, обо мне, о своем друге по заключению. Ведь смертницам читают приговор заранее. Знала она, куда шла…»

В копии документа помечен день смерти Веры Оболенской: 4 августа 1944 года. Она была не повешена и не расстреляна. Она была обезглавлена.

Литература

1. Inga Scholl. La rose blanche. Six allemands contre le nazisme. Les editions de minuit, Paris, 2008.

2. Hans et Sophie Scholl. Lettres et carnets. Tallandier. Paris, 2008.

3. Игорь Александрович Кривошеин (1899–1987) родился в Петербурге. Третий из пяти сыновей А. В. Кривошеина. Штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии в армии генерала П. Н. Врангеля. Окончил Сорбонну, инженер. Узник нацистских (Бухенвальд, Дахау) и советских концлагерей, участник движения Сопротивления. В период с 1939 по 1941 годы активно помогал матери Марии (Скобцовой). Награжден медалью Сопротивления. Скончался в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

4. Борис Вильде (1908–1942) — русский, принявший французское гражданство; окончил историко-филологический факультет и Этнографический институт. Работал при европейском отделе Музея человека, совершил две научные командировки в Эстонию и Финляндию. Был мобилизован в  1939–1940 годах. Во время оккупации был судим по делу «Resistance» и расстрелян на холме под Парижем Mont — Valerien 23 февраля 1942 года. Посмертно генерал Де Голь наградил его медалью Сопротивления.

5. Анатолий Левицкий (1901–1942) — русский, принявший французское гражданство, окончил историко-филологический факультет и Этнологический институт, заведующий одним из отделов Музея человека. Был одним из самых деятельных организаторов этого музея, известен своими трудами о шаманизме. Мобилизован в  1939–1940 годах. Во время оккупации был судим по делу «Resistance» и расстрелян на Mon — Valerien 23 февраля 1942 года. Генерал Де Голь наградил его медалью Сопротивления. «ЛЕВИЦКИЙ. Выдающийся молодой ученый, с самого начала оккупации в 1940 году принял активное участие в подпольном Сопротивлении. Арестован гестапо, держал себя перед немцами с исключительным достоинством и храбростью, вызывающим восхищение. Алжир, 3 ноября 1943 года» (текст, выбитый на памятной доске в Музее человека в Париже).

6. «Вики» — Вера Аполлоновна Оболенская (урожд. Макарова) — родилась в Москве 4 июня 1911 года. Казнена в тюрьме «Plotzensee» в Берлине 4 августа 1944 года. Посмертно награждена орденом Почетного легиона, военным Крестом с пальмовыми ветвями и медалью Сопротивления. Выписка из приказа: «Младший лейтенант F. F. I., основательница, главный секретарь О. С. М.— участница Сопротивления с 1940 года. Будучи арестована, вывезена в Германию и гильотинирована в Берлине, явила собой всем прекрасный пример преданности Франции и героизма в борьбе с гитлеризмом» (подписи: «Бидо и Мишле»). Из приказа фельдмаршала Монтгомери: «Этим приказом я хочу запечатлеть мое восхищение перед услугами, оказанными Верой Оболенской, которая в качестве добровольца Объединенных наций отдала свою жизнь, дабы Европа снова могла стать свободной». 6 мая 1946 года.

7. Илья Исидорович Фондаминский (Фундаминский) (литературный псевдоним: Бунаков (1880–1942). Историк, публицист, редактор. Редактор журнала «Современные записки». Один из организаторов Лиги православной культуры (1930). Оказывал благотворительную помощь многим русским эмигрантам во Франции. Перед приходом в Париж фашистов отказался покинуть Францию и погиб в немецком концлагере 19 ноября 1942 года, приняв крещение незадолго до смерти. Канонизирован Константинопольским патриархатом в 2004 году, причислен к лику святых.

8. Варшавский Владимир Сергеевич (1906–1978). Родился в 1906 году в Москве. Сын известного журналиста. Эмигрировал в 1920 году. Учился в Чехии и в Париже. Участвовал во Второй мировой войне. Писатель и журналист. В 1950 году переехал в США, где проживал до 1968 года. Работал в Соединенных Штатах и в Германии. Скончался 23 февраля 1978 года в Женеве. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Дизайн и разработка сайта — Studio Shweb
© Ксения Кривошеина, 2000–2024
Contact : delaroulede-marie@yahoo.com

Мать Мария