Мать Мария, Mère Marie

Из архивов Содружества

Игорь Кривошеин, узник нацистских и советских лагерей

Моя работа в «Резистанс» протекала в нескольких направлениях — социальном, политическом, организационном и, наконец, разведывательном. Мой арест 12-го июня 1944 г. помешал ей осуществиться в плане «военном», в рядах Ф. Ф. И. города Парижа, как это было мной подготовлено заранее. Здесь я коснусь кратко только первых трёх направлений моей резистанской работы и более подробно четвёртой — разведывательной. Именно эта деятельность послужила прямой причиной моего ареста и депортации.

Деятельность социальная

Ещё в период моего первого ареста и заключения в Компьений лагерь, мною был организован совместно с некоторыми другими заключёнными «Лагерный Комитет Взаимопомощи». Первый раз я был арестован одновременно с 1000 русских эмигрантов — в день нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. Главная цель «Комитета» — была помощь семьям заключенных, оставшихся без средств к существованию. По освобождении из лагеря, 29-го июля 1941 г., такой же негласный комитет был мною основан по адресу 77, rue de Lourmel при горячем участии матери Марии (Скобцовой), с благословения о. Дмитрия Клепинина. Он разрешил производить посылки от имени русской церкви на rue de Lourmel, при ближайшем и деятельнейшем участии С. Ф. Штерна, помощи гр. О. Игнатьевой, С. В. Медведевой, Р. С. Клячкиной и др.

За первый год существования «Комитета», вплоть до фактической ликвидации русского отделения Компьенского лагеря, было выдано денежных пособий семьям и послано продуктовых посылок в лагерь примерно на 500 000 франков. С ликвидацией «русского лагеря», деятельность помощи арестованным русским продолжалась и дальше, в уменьшенном размере; она распространялась на всех русских арестованных, семьи которых к нам обращались за помощью, или имена которых нам становились известными. Таковая деятельность была продолжена уже С. Ф. Штерном и после моего очередного ареста и заключения в концлагерь вплоть до окончания войны.

Эта деятельность «Комитета» послужила главной причиной ареста в феврале 1943 года матери Марии, о. Дмитрия Клепинина, Ф. Т. Пьянова и Юры Скобцова.

Я считаю эту деятельность «резистанской», т. к. кроме своей непосредственной цели — помогать арестованным и их семьям, часто спасая их от голодной смерти — была и другая область и очень важная. Нужно было противопоставлять запугиваниям Жеребкова и террору Гестапо — именно русскую акцию! Это давало всем борющимся с немецким фашизмом уверенность, вселяло надежду, что в случае несчастья, что ни они, ни их семьи не будут брошены на произвол судьбы, а получат материальную и моральную поддержку. Цель эта была в значительной степени достигнута.

К области «социального резистанса» отнесу и мою работу в деле спасения евреев от фашистских преследований. Мне удавалось выдавать евреем фальшивые документы, устанавливать связи с соответствующими организациями и переправлять людей в безопасные места. Несомненно мне удалось спасти от депортации несколько десятков человек.

Деятельность политическая

Начало этой деятельности нужно отнести ещё к первому периоду войны (сентябрь 1939 — июль 1940 г. г.), когда нам приходилось бороться с антисоветскими и антирусскими настроениями в эмигрантских и французских кругах. Эти настроения были в прямой связи с советско-германским договором, русско-финской войной и т. д. Более определённой эта деятельность стала в период с июля 1940 по 22 июня 1941 г., когда грядущая германо-советская война становилась всё более и более неизбежной и очевидной.

По освобождению из Компьенского лагеря(август 1941 г.) моя политическая деятельность развивалась по следующим направлениям:

1) Борьба с немецкой пропагандой. Которая велась в частности через Жеребкова и «Парижский Вестник» в эмигрантских кругах.

2) Защита доброго имени русской эмиграции перед французскими, главным образом резистанскими кругами.

3) Попытка установить связь с советским правительством через советское посольство при генерале Де Голле.

Она имела своей главной целью подготовить защиту интересов русской эмиграции в момент освобождения Франции и непосредственно после неё, в переходный период. И затем включиться в жизнь своей родины.

Для осуществления этой цели, а также, как и для рассмотрения всех вопросов, касающихся положения русской эмиграции, в период оккупации, так и в предвидении освобождения Франции, в начале 1943 г., был образован «Триумвират» под председательством В. А. Маклакова, при участии А. Ф. Ступницкого и меня.

«Триумвират» собирался регулярно и существование его оставалось секретным даже для того небольшого кружка очень близких людей, представлявших различные группы эмиграции, с которыми мы поддерживали контакт и совещались по отдельным вопросам, в переменном составе.

Связь с «Южной зоной» поддерживалась нами через Е. Ф. Роговского и А. Ф. Ступницкого, который ездил туда специально. В этой зоне работали также в тесном контакте с нами: В. Е. Татаринов, К. С. Вильчковский и др. Предполагалось, что «Триумвират» продолжит и разовьёт свою работу в момент освобождения Франции и организует представительство русской эмиграции на новых началах. (Но мой арест прервал работу «Триувирата» сразу после высадки союзников.)

Далее хочу сказать о том как развивалась «политическая деятельность», по каким направлениям: с французской стороны контакт был установлен с H. de Fontenay, который был членом Comité Directeur de C. D. L. R., а также мы установили контакт с коммунистической партией и другими.

Отдельными этапами нашей деятельности были:

а) в июле 1943 г. передача представителями Французской Резистанс и пересылки в Лондон и Алжир меморандума, составленного А. Ф. Ступницким и мной, о положении и роли русской эмиграции во время оккупации Франции.

в) В январе 1944 г., при содействии C. D. L. R. была подготовлена моя поездка на самолёте в Алжир и обратно — для установления непосредственного контакта с советским представительством и алжирским правительством. Поездка эта, к сожалению, не осуществилась в последнюю минуту, по чисто техническим причинам.

с) Весной 1944 г. по моей инициативе, В. А. Маклаков подготовлял специальную записку о русской эмиграции, которая должна была быть переслана в советское посольство в Алжире. Записка эта в несколько изменённой форме была окончена лишь после моего ареста.

В этой «политической-резистанской» работе мне пришлось в феврале 1944 года, по указаниям французской коммунистической партии, установить контакт с группой «Русский Патриот», в лице М. М. Бренстеда, И. Т. Михневича и Шклявира, которыми мне было предложено войти в руководящую тройку этой организации. После обсуждения с моими друзьями, я решил, что по тактическим и «резистанским» соображениям, предпочтительней мне действовать только в контакте с этой группой, но в состав её не входить. (К этому вопросу, очень важному, я ещё вернусь в изложении «организационной» стороны моей работы). Считаю тут совершенно необходимым опровергнуть толки и легенды о том, что, подобно тому, как во Французском Резистансе существовали две тенденции — чисто «голлисткий резистанс» и «коммунистический резистанс». И что будто в Резистансе «русском» было тоже две тенденции: «про-советский резистанс» был представлен группой «Русский Патриот», а «правый резистанс» — всеми другими группами. Такого разделения на самом деле не существовало и никаких политических расхождений между группой «Русский Патриот» и отдельными русскими группами, с которыми я был в теснейшем контакте — я не обнаружил в то время. Многое о тенденциях в Резистансе, пришло гораздо позднее, после войны. В то время мы были объединены одной общей задачей и одним общим врагом, с которым и вели борьбу.

Организационная деятельность

С самого начала передо мной и моими друзьями встал вопрос: нужно ли пытаться создать отдельную русскую организацию Резистанса (как, впрочем, впоследствии сделала группа «Русский Патриот») или рекомендовать всем русским, желающим вести борьбу с намцами — вступать прямо во французские организации. В результате, мысль о создании отдельной русской организации была нами решительно отвергнута. Если такая организация могла иметь некоторые преимущества с точки зрения политической, и как бы лишними козырем впоследствии для защиты русской эмиграции, то с точки зрения реальной резистанской борьбы с фашистами, она имела бы целый ряд недостатков. И вот каких:

а) Такое формирование чрезвычайно затруднило бы конспирацию. В случае «провала», (который всегда нужно было предвидеть) повлекло бы слишком большой удар по всему русскому делу во Франции.

б) Оно очень ограничивало возможный круг действий. Мы считали, что вхождение русских в ряды французских организаций было несомненно более полезным для общего дела (в силу, например, знания русскими немецкого языка и т. д.), нежели соединения всех русских резистантов в один кулак. Эта тактика совершенно оправдалась, в особенности в момент «анти-Власовской» акции.

в) При такой системе связь с французским Резистансом на местах происходила совершенно естественно и органически, чего, конечно, не было бы, если бы она сводилась к контакту некоторых руководителей( головок) «на верхах».

г) Наконец, мои французские друзья были против создания отдельной «национальной» русской организации, и настаивали на нашем вступлении в их ряды.

Поэтому было решено, что русские должны вступать во французские движения и отряды Сопротивления. Отдельно и небольшими группами. Необходим был конкретный элемент связи и взаимной поддержки от общего имени «русских сопротивленцев поэтому мне пришлось взять подобную функцию на себя. Это была роль связующего звена между отдельными русскими группами и возможно большим числом французских организаций — с другой. Я старался по мере возможности и поскольку, это не противоречило только что высказанному принципу отсутствия центрального органа русского Резистанса, выполнять свою функцию связного.

Выполняя это задание, я был в связи со следующими русскими группами Сопротивления или отдельными «резистантами»:

а) С А. А. Угримовым и через него с «Дурданской группой» русских резистантов. Мы действовали с Угримовым в теснейшем контакте и в полном единомыслии, при этом не вникали по взаимному соглашению ни в какие подробности работы друг друга.

б) С группой «Русский Патриот». Как я уже писал выше, я отказался войти в единый состав этой группы и даже войти в руководящую тройку этой группы. Должен, к сожалению, сказать, что конспирация в «Русском Патриоте» была крайне недостаточной. В результате чего мне пришлось прервать мою непосредственную связь с руководителями «Русского Патриота» и держать её в дальнейшем через Вс. Попандопуло. Этот недостаток конспирации вызвал некоторое время спустя, арест М. М. Бренстеда. Он держался на допросах в Гестапо крайне мужественно и героически. Именно это спасло всю группу «Р. П.» от более тяжёлого удара и потерь и позволило ей продолжить свою работу по организации партизанских отрядов.

в) С так называемой «Лионской группой» русского Сопротивления, в лице его представителей В. А. Нарсесяна и В. Б. Подгорного.

г) С работавшим в свободной зоне — Е. Ф. Роговским и, главным образом, по анти-Власовской линии А. В. К-м.

д) С группой бывших русских офицеров, служивших на побережье и также работавших по антивласовской линии.

е) С отдельными русскими резистантами, как например с А. Бенигсеном, работавшим в связи с О. С. М., с Г. Н. Товстолесом, печатавшим для Сопротивления подпольную литературу, а также с Ф. С. Марковым и др.

ж) С группой еврейского Резистанса, через Я. Б. Рабиновича.

Что же касается французских организаций. В силу того же задания, я установил связь со следующими группировками:

а) с C. D. L. R. через уже упомянутого выше Анри де Фонтене. С этой организацией я работал самым тесным образом, входя в одно из её «РЕЗО».

б) Связь с F. T. P.

в) Связь с N. A. P.

О моей работе с этими двумя последними организациями более подробно будет сказано ниже.

г) Связь с O. C. M. через Бенигсена и моего брата Кирилла Кривошеина.

д) Связь с M. U. R. также через Кирилла.

Моя личная резистанская и разведовательная работа

Описанная выше моя социальная, политическая и организационная деятельности не удовлетворяла меня целиком. Она не являлась в моих глазах достаточным вкладом и участием в активной борьбе с Гитлером и немецким фашизмом. В своём сотрудничестве с C. D. L. R. я не находил рационального применения своих сил. Мне приходилось выполнять для них отдельные «миссии», как например, поехать в Берлин в мае 1943 года для изучения на месте ряда вопросов, касающихся положения промышленности и применения иностранной рабочей силы и прочие поручения. Дело в том, что моё совершенное владение немецким языком позволяло мне быть во многом свободнее для подобных «миссий». Но работы регулярной не было и активное участие откладывалось до момента высадки Союзников.

О моей неудовлетворённости я неоднократно говорил моему другу проф. В. А. Костицыну (члену нашего Содружества) и однажды он свёл меня в ноябре 1943 года с представителем штаба F. T. P. Была соблюдена высшая конспирация и предосторожность этой встречи. Как я узнал в последствии во главе это штаба (Парижского района) стоял проф. Пренан. В результате этого свидания я был зачислен в ряды F. T. P. (Réseau F. A. N. A.) с псевдонимом «Фернан» и с № Х. Обсудив все возможности наилучшего использования меня в деле, было решено, что к моменту высадки Союзников или началу восстания в Парижском районе, я перейду на нелегальное положение и войду в штаб F. T. P. А пока, в ожидании этой перемены обстановки я буду работать в их «Service de Renseignements» занимаясь добыванием сведений, систематически передавая их раз в неделю моему новому знакомому или его агенту связи. Агент связи была молодая барышня, с которой меня познакомили. В дальнейшем развитии моей работы в поддержании связи с F. T. P. меня дублировал мой брат Кирилл Кривошеин, который был также в Réseau F. A. N. A. Должен сказать что новая моя работа была полной противоположностью тому чем я занимался до сих пор. На мне была большая ответственность за контакты с самыми разными организациями Французского Резистанса, работа давала мне полное удовлетворение своей серьёзностью, деловитостью, чрезвычайной осторожностью, конспирацией и истинно товарищеским духом, которым была проникнута атмосфера в F. T. P.

Скажу для примера, что мои свидания, которые происходили в воскресенье по утрам, назначались всегда в разных местах, вне пределов города. Для этого я выезжал за город на автобусах и поездах, меняя их несколько раз в пути. Свидания никогда не назначались в кафе, а происходили на маленьких улицах, по которым мы иногда разгуливали больше часа и всегда возвращались отдельно и другими путями чем приезжали. Моя настоящая фамилия никогда не стала известна моему «корреспонденту», так же впрочем как и его фамилия до сих пор мне не неизвестна. Во всей работе этой организации чувствовалось бережное отношение к людям и выделяемым материальным средствам, что отнюдь нельзя было сказать про другие организации. Возвращаюсь к самому содержанию представляемых мною сведений. В начале они поневоле носили случайный характер и касались главным образом сведений о промышленном положении дел и т. д. По совету моей организации я стал пытаться проникать в немецкие круги и для этого я использовал те же промышленные связи и знакомства. Это не дало большого результата, но в декабре 1943 года мне повезло, мне удалось найти источники сведений, которые сразу повернули всю мою работу в конструктивное направление. Работа стала крайне интересной и крайне полезной!

Ещё в 1941 году мне приходилось изредка встречать в одном русском доме некоего Вильгельма Б. Он был немец, служил в экономическом отделе «Мажестик» в звании Sonderfuhrer. Это был человек лет 30-40, прекрасно говоривший по-французски, воспитанный в Швейцарии и не имевший близких и родных в Германии. Почти всю свою жизнь (кроме, кажется 4-5 лет) он провёл за границей, занимаясь коммерческой деятельностью. Он много бывал по делам во Франции и Испании, где он был во время гражданской войны в «красной зоне». Постепенно и в результате наших встреч и разговоров, Вильгельм стал высказывать мне своё не согласие с Гитлеровской политикой и не скрывал уже своих антинацистских убеждений и уверенности, что война неизбежно проиграна Германией. Он был крайне пессимистичен в своих высказываниях и суждениях и считал, что чем скорее окончится война, тем легче будут её последствия для немецкого народа. После долгого наблюдения за ним, я пришёл к выводу, что он вполне мог бы пойти на мою вербовку и помогать нам в деле борьбы против фашистов. С согласия моих друзей, я в ноябре 1943 года провёл с Вильгельмом решительный разговор и предложил ему перейти от слов к делу и помочь мне в антигитлеровской работе (и тем самым ускорить конец войны). Удивительно, но Вильгельм сразу согласился на моё предложение. Он сказал, что некоторое время тому назад, у него уже были контакты с представителями Лондона, ныне эти контакты утеряны, о чём он сожалел, потому что уже давно мог бы оказать услуги Резистансу. Для начала В. предложил, что может заняться «доносами», а именно, не передавать доносов, которые ему давали в «Мажестик» для переводов на немецкий язык. Он решительно отказался от какого-либо денежного вознаграждения. Мы условились с ним, что если по ходу работы ему понадобятся деньги для её развития, то таковые я немедленно предоставлю в нужном количестве. Борьбу с национал-социализмом и помощь союзникам он считал своим долгом и перед своей родиной Германией и перед всем человечеством. Единственное, что он потребовал — это обещание, что после победы Союзников, не быть смешанным с общей массой немцев, активно виноватых в ведении войны или пассивно в неё участвовавших. После победы он хотел иметь возможность продолжать жить и работать во Франции. Я всё передал своим товарищам и эти гарантии, с согласия представителей C. D. L. R.+ F. T. P — были мною ему даны при следующем свидании. Нужно сказать, что я не называл Вильгельму организаций, с которыми я работал, только указал, что их две, разного направления, коммунистического и голлисткого, чему В. придавал большое значение.

Нечего и говорить, насколько в обеих организациях заинтересовались моим привлечением такого ценного сотрудника, который получил для этой работы имя «Шмидт». От меня организации знали лишь, что это немецкий офицер, близкий к штабу Вермахта.

Однако мои друзья в F. T. P. тут же сказали мне, что они считают эту мою работу чрезвычайно опасной, а мой ранний или поздний провал в ней почти неизбежен. Более того для моей сохранности и безопасности они даже выразили готовность отказаться от получаемых материалов, несмотря на их чрезвычайную ценность, чтобы не подводить меня. Я очень оценил такое заботливое отношение ко мне, но, конечно, не воспользовался им.

Материалы, которые стал передавать мне «Шмидт», оказались ещё более интересными и важными, чем это можно было ожидать. Все эти сведения изымались из документов: как, например, «точное число немецких дивизий во Франции незадолго до высадки».

Это было извлечено из приказа о реформе дивизионных военных трибуналов.

Затем — Выписки или резюме ежедневных рапортов Гестапо, о деятельности её на всей территории Франции. С указанием по всей территории и районам — всех арестов, раскрытия тех или иных отделений организаций, радиопостов и т. д. Часто даже с фамилиями арестованных В этих же рапортах перечислялись и произведённые Сопротивлением террористические акты, действия против «маки» с точным количеством жертв с обоих сторон и т. д.

Ежемесячные сводки этих рапортов, где, кроме перечисления основных фактов, бывали оценки того или другого движения Резистанса (много внимания уделялось коммунистической партии) и таблица всех арестов за месяц с разделением на 17 округов, на аресты (сделанные немецкой или французской полицией), на причины арестов, в трех категориях (резистанской, коммунистической, еврейской и иных). Общее число арестов в течении зимы 1941 года составило 5770 человек в месяц. На первом месте бывали то Париж, то Лион. Французская полиция арестовывала, главным образом, по коммунистической линии, немецкая по резистанской и еврейской.

Мне передавались ежемесячные сводки «Rustungsinspektion» о работе всех французских заводов на немецкую «оборону». По заводам и по отраслям промышленности указывались — задания по плану, его выполнение в%, заказы на следующие месяцы. Общее количество занятых рабочих, анализировались причины от отставания от плана. А так же Важнейшие рапорты 1943 г. с анализом работы французской полиции, характеристикой всех начальников. Главный вывод — что немцы ни в коем случае не могут рассчитывать на французскую полицию в целом, а в случае высадки Союзников, она должна быть разоружена и интернирована. Впоследствии, восстание парижской Префектуры Полиции подтвердило эти выводы. План разоружения, не был приведён немцами в исполнение за неимением технических возможностей это сделать весной 1944 г.

Все Рапорты помечены были как секретные «второй степени».

Вильгельм («Шмидт») в силу своего служебного положения имел доступ к рапортам касающиеся Гестапо, крайне ценные и черпал он их из сейфа стоявшего в кабинете его начальника. К этому сейфу В. удалось подобрать ключи. Все эти бумаги он забирал к себе домой, переписывал, резюмировал для меня, сжато на машинке, на папиросной бумаге. Затем два или три раза в неделю мы с ним встречались на улице, места встречи постоянно менялись. Он всегда был одет в штатское и также как и я всегда на велосипеде. Потом мой брат Кирилл К. переводил всё это на французский, перепечатывал на машинке в нужном количестве экземпляров и далее всё передавалось по инстанции всех отделений Сопротивления. Чем больше я получал сведений, тем чаще возникала у меня мысль о возможности быстрее предотвратить готовящиеся аресты и высылки в лагеря людей. Поэтому я хотел найти связь с «центральной» французской организацией Соротивления, которая сама бы распространяла все эти сведения. В результате содействия А. Ф. Ступницкого я сблизился и сумел выйти как бы на «головной центр» или «основную» организацию, которая могла бы быстро реагировать на доставляемые мной и В. сведения. Мне казалось, что я сумел сократить прохождение, фильтрации документов, а тем самым и возможность быстрого реагирования для спасения жизней людей. Однако, по сделанным мною неоднократным проверкам, я понял, что передаваемые сведения не проникали в другие организации, и от этого мне приходилось самому заниматься их распространением. Тем не менее, чтобы облегчить мою работу и сохранить связь с Вильгельмом в случае моего ареста N. A. P. выделила для этой цели специального агента.

Первый из них был арестован, совершенно случайно, сразу через несколько дней после нашего начала работы. Он был заменён некоей м-ль Моник — довольно разбитной и толковой молодой дамой, которая исполняла эту роль с февраля по июнь месяц 1944г.

В связи с этой дамой я хочу рассказать совершенно анекдотическую историю, очень характерную для нравов и обстановки царивших в некоторых резистанских кругах. А с другой стороны это показывает насколько ценна была добываемая мной информация и сведения от «Шмидта». Воспользовавшись неурядицей происходившей в рядах N. A. P. после ареста его главного руководителя г. Негр, и заменой его человека под кличкой «Магаллон», эта Моника убедила последнего, что привлечение В. («Шмидта») и вся связь с ним — дело её рук. Она стала зарабатывать на этом фантастические деньги — 60.000 фр. в месяц. Обнаружить эту клевету мне удалось совершенно случайно и уже после ареста «Магаллон», когда в начале июня я познакомился с г. Блан — новым главой N. A. P. Нам предстояла задача «деликатно» устранить Монику, убедившись предварительно, что она никого не выдаст и не продаст меня или В. Тактично и умно она была заменена другим агентом связи м-ль Соланж, которая давно работала с г. Блан. К сожалению, это было сделано поздно и всего за несколько дней до моего ареста, к обстоятельствам, которого я вернусь позже.

Прибавлю к этому рассказу, что с г. Блан я встретился затем в Бухенвальде, где познакомил меня со своими двумя предшественниками. Сам Негр был известный журналист, и Магеллон был блестящей личностью. Оба они были мужественными т бесстрашными людьми, а Магеллон стоявший во главе N. A. P. после Негра, несомненно был человек очень порядочный, но какой-то тихий и имел вид всегда обиженный. Я знал, что во время пребывания в Компьенском лагере он не выпускал из рук молитвенника, он был очень набожным человеком и страдал в Бухенвальде от того, что здесь было строго запрещены какие-либо молитвы. Причём не только общие, но и частные, личные, которые карались смертью. Облик его, доверчивость и кротость совершенно не соответствовал его чину «командана» и посту руководителя резистанской организации. Неудивительно, что такая ловкая дама как Моника сумела окрутить его и устраивала свои личные делишки за его спиной.

Обстоятельства моего ареста

В моём отчёте для архива, я написал подробно об обстоятельствах ареста «Шмидта» и последовавшего за ним моего. Здесь я могу говорить об этом сокращённо, так как дело это находится ещё в процессе судебного следствия. Мне предстоит очная ставка с агентом немецкой контрразведки- лейтенантом Вермахта Рейбеном, меня предавшим.

На его ответственности лежит наряду с другими предательствами расстрел 40 французских патриотов в Булонском лесу в августе 1944 г. Некоторые детали моего ареста и как я был предан, до сих пор не вполне ясны. Не хочу говорить поэтому опрометчиво, дабы не бросить тень на кого-либо в соучастии, в измене и в преступной легкомысленности.

Итак, в марте 1944года, по ходу моей работы, я был познакомлен представителем одной из резистанских групп с неким «Шарлем» (лейтенантом Рейбеном). По словам товарища (которому я доверял и который нас познакомил), «Шарль» был «красный» испанец, коммунист, несколько раз ездивший из Франции в Алжир и обратно, а в настоящее время работавший с англичанами (S. S.)

С момента моего знакомства и до моего ареста, мой товарищ передавал «Шарлю» те самые копии документов «Шмидта», которые я получал от Вильгельма в его частые приезды в Париж. Нечего и говорить, насколько «Шарль» был ими поражён и заинтересован. Два раза в отсутствии товарища, я передавал их ему лично. Кроме этих двух раз, видимо я видел его ещё раза три, и во время каждой нашей встречи он настаивал на личном знакомстве с В. — «Шмидтом». Рейбен считал, исходя из разнообразия и чрезвычайной ценности документов, что только офицер разведки, занимающий высокое положение в штабе Гестапо мог иметь доступ к подобным материалам. Он был прав, но я совершенно не собирался раскрывать В. и знакомить их.

Рейбен засыпал меня каждый раз доводами своего желания личного знакомства, говоря о своей «опытности» в «разведывательной работе» и исходя из неё, возможность лучшего использования «моего источника». Он говорил, что готов предоставить для этой работы неограниченные средства, ускорить передачу сведений в Лондон и, наконец, он приводил довод, что для самого «Шмидта» важно быть непосредственно связанным и «покрытым» англичанами. Хоть я и доверял моему товарищу, который нас познакомил с «Шарлем» (иначе я не поддерживал бы с ним отношений) — я не считал его доводы достаточными, чтобы увеличить для Вильгельма риск его работы через установление личной связи с «Шарлем». К сожалению, я не остался верен этой точке зрения до конца и, на нашем свидании в день высадки, 6-го июня, «Шарль» добился от меня, чтобы я не брал на себя отказа в его просьбе, а предоставил этот вопрос на решение самого Шмидта. Этот последний, считавший, как и все мы, что освобождение Парижа и уход немцев из Франции — вопрос нескольких недель, сразу согласился на это свидание. Он заинтересовался возможностью непосредственно быть связанным с англичанами, а следовательно и пользы Сопротивлению принести ещё больше.

Наше тройственное свидание с «Шарлем» состоялось на следующий день, 7-го июня. Я предварительно взял с В. обещание, что он не откроет своей настоящей фамилии и места службы. Однако, в течение нашего свидания, которое происходило за обедом, «Шарль» и В. делились общими испанскими воспоминаниями, и «Шарлю» удалось настолько завоевать доверие, что В. к моему ужасу, дал ему свой служебный телефон и настоящую фамилию. Это было самоубийственным порывом! В следующий раз я видел В. в пятницу. Он сказал мне, что «Шарль» звонил ему накануне на работу. В субботу, не знаю при каких обстоятельствах, В. был арестован. А уже в понедельник, 12-го июня, я был завлечён в настоящую ловушку французской полицией и выдан ею Гестапо.

Допрос мой, начался немедленно после ареста и им открывается последняя глава моей резистанской, разведывательной работы. Глава, может быть короткая, но весьма интенсивная. Мой допрос и пытки длились с понедельника 12-го по субботу 24-го июня. Прерывались они, лишь в воскресенье, 19-го (ведь и чинам Гестапо, нужно было отдохнуть). За эти одиннадцать дней меня иногда отвозили «ночевать» в тюрьму Френ, но чаще я оставался там же, на рю де Соссэ, в маленькой мансарде, похожей на пенал, с руками, скованными наручниками, за спиной. Не буду описывать мои допросы подробно, я их уже рассказывал в отдельном рассказе. Скажу только, что в этих допросах и пытках были применены все, ставшие уже киношными гестаповские методы: меня избивали, пытали «ледяной ванной», дружескими уговорами, провокациями, высокими рассуждениями о иерархии и понимании долга, подкуп, расчёт на нервное истощение и многодневные бессонницы, аресты друзей и семьи…

С первого же дня мне сказали, что я буду расстрелян! Я имел все основания в этом не сомневаться, поэтому вся одиннадцатидневная борьба мной велась лишь для того, чтобы не дать моему делу «развернуться». Досье было достаточно толстым, а поэтому мне нужно было избежать каких-либо дальнейших арестов по моему делу или даже затруднений в работе товарищей оставшихся на свободе. Это мне удалось достигнуть, ценой, главным образом, очень большого нервного и умственного напряжения. До сих пор для меня остаётся загадкой, почему мой расстрел был заменён на депортацию в Бухенвальд.

Я видел В.-«Шмидта» после моего ареста ещё два раза. Один раз издали в здании Гестапо, другой раз нас вместе привели на допрос в Гестапо, из тюрьмы Френ. Мы были скованы одной парой наручников, говорить мне с ним не удалось, всяческое слово и жест карались мгновенно и смертельно. Вёл он себя на допросах прекрасно, никого не выдал, не сказал ничего, что могло ухудшить моё положение. Вернувшись из депортации, я узнал, что также твёрдо и бесстрашно он держался перед военным судом, который состоялся в июле месяце в отеле «Континенталь». Он взял на себя полную ответственность за свои действия и сказал, что он немец, любящий свою родину, ненавидящий фашистский режим и что он с радостью сделал то, что ему велел долг и совесть. Он не мог пожертвовать своей честью и работать совместно с врагами своей страны. Все остальное, в том числе и вопрос жизни и смерти, — интересовать его уже не может.

О точной дате его расстрела, вероятно, в августе месяце — сведений у меня нет.

Париж, 1946 г., март,
Игорь Кривошеин