Мать Мария, Mère Marie

Во время войны в ожидании поражения Рейха, а потом в лагере м. Мария говорила о том, что хочет вернуться на Родину и странствовать по дорогам Советского Союза…

Этот возвращенческий порыв, ословесенный примерно тогда же, когда он стал «оформляться» у будущих, послевоенных репатриантов был в корне иным по сути чем у большинства тех, кто с восторгом приняли «репатриационный» Указ Президиума Верховного Совета от  14-го июня 1946 г.

Присущее м. Марии стремление к «справедливости», дискомфорт от собственного благополучия, привели её в молодости к близости c социал-революционерами. Позднее, когда революционная утопия стала овеществляться и стал очевиден её ужасный смысл, безрадельное христианство стало естественным местом внутреннего обитания.

***

О том как будущая м. Мария трезво, без младоросско-евразийских аберраций, представляла обстановку в стране и анализировала её видно по двум её статьям в "Днях "/1928-29 г. г./.

Так что, если многие репатрианты покидали Западную Европу в надежде найти обезопасенность и достаток на социалистической родине, то чего им так нехватало в кризисный и послевоенный периоды на Западе, то м. Марии такого рода мотивы — и так всегда ей совсем чуждые — могли бы показаться лишь смешными.

О том как складывалось общение м. Марии с русско-советскими зеками Равенсбрюка мы знаем по рассказам С. Носович. Наверняка в лагере было преизобилие рассказов упраздняющих всяческие сусальныне иллюзии. У м. Марии не было и тех химер, которыми прельстились многие репатрианты: «закончится эмигрантское прозябание, перестану быть в Европе «чужим»…

И ещё одно, главное, предположение, без сослагательного тут не обойтись: личность с таким безошибочным чутьём на доброе и красивое не поддалась бы на дезинформацию распространяемую после войны во Франции советской пропагандой — «кончилась советская власть, происходит восстановление «единой и неделимой».

И ещё: мог ли человек забыть о быстрой, таинственной и одинокой гибели почти сразу по возвращению в довоенную Москву любимой дочки Гаяны? Более чем досадно, что публикаторам поныне не доступны письма Гаяны матери из СССР.

Но более чем вероятно, что если бы страшный исход в Равенсбрюке миновал, то м. Мария воспользовалась бы Указом.

Тут надо /после цепочки допущений и «если»/ перейти к уверенному утверждению: только Божий Промысел избавил бы в таком случае её телесную жизнь от конца быть может столь же страшного как тот, что ей было дано принять: в нацистком лагере было «утешение» небесполезной борьбы с чужими, врагами Божьими и родного народа. В Тайшете или Караганде был бы абсурд гибели от как бы «своих»…

Список репатриантов сразу же по возвращении забранных и бесследно исчезнувших на островах Архипелага так и не собран… А сколько освобождённых советской армией заключённых Бухенвальда и других «кацетов» пройдя «фильтрацию» (часто в Тульских лагерях) были сэтапированы прямым ходом кто в Норильск, кто на Колыму? «Органы» бы воздали м. Марии причитаемое за политическое прошлое, за статейки в эмигранских журналах и газетах, обязательно пришили бы связь с «сионизмом», а посколько она выжила в Равенсбрюке обвинили и в сотрудничестве с Гестапо… Ну а тогдашнее руководство РПЦ и пальцем бы не шевельнуло, чтобы попробовать заступиться за странную монашенку из Франции с обновленческим колёром, к тому же и не канонически странствующую… Но «репатриация» м. Марии состоялась, состоялась подлинно промыслительно, и тому ещё одно подтверждение — нынешняя конференция и уже не первая! М. Мария опередила очень многих эмигрантов возвращённых в Россию «заочно» и «посмертно». Разве что Бунин, единственный, уже в  1954-ом первым стал признанным и издаваемым. В рассказе о возврате м. Марии должен присутствовать раздел посвященный тем многим, которые разыскивали, хранили и, если давалось, распространяли всё что было возможно об её житии и творчестве.

***

Игорь Александрович Кривошеин /1899-1987 г. г./, насколько мне известно, единственный «живой» репатриант из Парижа, молитвами и стараниями которого во многом состоялось «проявление» м. Марии в бывшем Советском Союзе.

И. А. Кривошеин, лагерь Компьень, 1941 г.

В линии жизни И. А. Кривошеина и маршруте м. Марии есть некий параллелизм: уверен в том, что, не по Евклиду, линиям этим в сенях небесных, была найдена точка схождения. У обоих петербургское отрочество и юность. У каждого по своему — увлечение искусствами, политикой, у обоих обращённость к мистике. У обоих, тоже разными путями и не одновременно сложившаяся контр-революционность (в понимании Уголовного кодекса). У обоих Бег из Крыма, Париж, оба из лучших «образцов» русских европейцев. Оба, в отличии от многих в диаспоре, по ходу эмигрантских десятилетий болели Россией и за Россию. И. А. Кривошеин сразу же по его освобождению из Компьенского лагеря в 1941 г. «естественно» подключается к работе в Православном деле. Очень частое, тесное общение с м. Марией впечатлило и «пометило» Игоря Александровича на все его оставшиеся лета. Нина Алексеевна, его жена, тоже имела свою долю в работе, которая велась на ул. Лурмель. На много позже она в книге «Четыре трети нашей жизни» посвятила русскому сопротивлению во Франции и м. Марии отдельную главу, из которой здесь надо привести один абзац:

«Я была у ней в каморке раза три-четыре — и вот как-то, пожалуй уже под конец, я сидела и слушала её — как раз про сушение /грибов/ — и вдруг что-то вроде шока, и я во мгновение ощутила, что со мной говорит святая, удивительно, как это я до сих пор не поняла!… А вот в памяти осталось только её лицо — лицо немолодой женщины, несколько полное, но прекрасный овал, и сияющие сквозь дешёвенькие металлические очки, незабываемые глаза».

С конца 1943 г. у Игоря Александровича совсем другой сопротивленческий путь, от условно говоря филантропической работы он переходит к активной разведывательной деятельности направленной против штаба вермахта во Франции. Добываемую им, очень богатую информацию он передаёт в Лондон… Предательство, арест, одинадцать дней пыток в парижском управлении гестапо, этап — сперва в Бухенвальд, потом в Дахау. Освобождён отец союзниками весной 1945 г. в состоянии агонизирующим. Неоднократно рассказывал, что обязан своим спасением молитве услышанной.

Сразу же по возвращению в освобождённый от оккупации Париж, только выйдя из состояния лагерного «доходяги» И. А. Кривошеин уже в 1946 году по странному наитию, /м. б. тогда единственный/ посвящает себя «кристаллизации и фиксации» произошедшего, за составление некой «хронике текущих событий». В этом ему помогает Нина Алексеевна. Вдвоём они выпускают «Вестник Русских Добровольцев, Партизан и Участников Сопротивления во Франции» , которого выходят два номера с самымыи первыми материалами о деле музея Человека, о Вики Оболенской, о м. Марии, — о ней большое количество материалов. Тогда же Игорём Алесандровичем создаётся Союз участников движения Сопротивления.

В этом «спасении» для будущего, даже не недавних, а буквально вчерашних событий Игорь Александрович не ждёт около полустолетия для того, чтобы памятью любви передать другим дорогие образы. Это не то что, пресловутый, склоняемый на Западе «devoir de memoire», культ в последние два-три года буквально, по понятной конъюнктуре, захлестнувший западные СМИ и книжные магазины. Передаётся это выражение и как «долг памяти», а скорее как школьное домашнее задание памяти… Будто память «по долгу» может ни быть злобно-непрощающей…

Первое это усилие было не тщетным — и сейчас обе тетрадочки Вестника остаются началом наших знаний о мученичестве м. Марии, о русском Сопротивлении во Франции.

***

Советский патриотизм, он Игорем Александровичем был приобретён как зеркало анти-нацизму, и как иллюзорное ощущение того, что вторая война была продолжением первой — а на фронтах первой он успел побывать после Пажеского корпуса, и писал отцу в 1916 «папа, я побывал в деле», привёл к принятию советского гражданства в 1946 г. Сильно афишированный этот советский патриотизм Игоря Александровича привел к адмнистративной высылке из Франции в ноябре 1947 г. Холодная война начиналась быстро и бурно.

Выслана была группа из 25 «советских патриотов», этакий «философский пароход» обратного следования, но с более печальной участью пассажиров (среди них один вполне с «того» парохода, проф. А. И. Угримов пустился в обратный путь в теплушке)! В сентябре 1949 г. Игоря Кривошеина в Ульяновске арестовывает МГБ, после двух лет на Большой Лубянке ОСО ему «даёт» 10 лет ИТЛ за «сотрудничество с международной буржуазией». Реабилитируется он в 1954 г. «по недостасточности улик». Немало лет по освобождении уходят на внедрение в жизнь. Мои родители смогли вновь заняться собой по настоящему лишь в 1961 г. — после моего выхода из лагеря (сам я был арестован в августе 1957 г.). Где-то в середине шестидесятых годов, а отец уже начинал искать как вернуть из официального забвения русских Сопротивленцев в Европе, происходит конъюнктурно объяснимая встреча «спроса» режима и «предложения» Игоря Александровича. Пропаганда-штаффель тогдашнего ЦК всё более остро ощущала, что «трудящиеся массы» и «трудовая интелигенция» необратимо охладели к идеям светлого будущего для всего человечества. Как и к середине войны образовавшийся вакуум было решено заполнить второй волной рууского патриотизма, стал «оформляться» и русский национализм. Отец сумел оптимально воспользоваться предоставившейся подценцузрной трибуной! Статья в Журнале Московской Патриархии о м. Марии — с неё начинаю конечно же неполное перечисление сделанного в шестидесятые и начале семидесятых годов. Хорошо вместе с В. Б Сосинским подготовленные выставки и вечера в Библиотеке иностранной литературы, участие статьями в исторических сборниках, встречи с Райт-Ковалёвой, М. Алигер, Д. Е. Максимовым, Е. Богатом, Н. Кальма, А. Горяниным, многими другими писателями и интеллигентами для которых эмиграция и её история стали в период так называемого «застоя» и кислородом и новым увлекательным континентом. Приезды в Москву о. Сергия Гаккеля, распространение его книги. Участники конференции наверняка полнее моего представляют урожай тогдашнего посева!

Выделить в этом перечне надо собрание Никитинских Четвергов, целиком посвящённое м. Марии, Вейдле и Левицкому. Вечер, как бы официозный, как бы частный. Очень одухтворённый, на удивление свободный! На нём присутствовали Лев Копелев, (Рубин из «Круга Первого»), очень близкий Игорю Александровичу друг и несколько человек совсем недавно освобождённых из Дубравлага — знак прямой преемственности нескольких поколений антитоталитарного Сопротивления! Атмосфера этого вечера хорошо передана фотографией выступающего отца, а рядом с ним — сосредоточенная Нина Константиновна Бруни. И в то время, и на склоне дней, оказавшись снова в Париже, Игорь Александрович неоднократно говорил, что подаренная судьбой возможность прославить м. Марию и русских Сопротивленцев была для него утешением от того, что пришлось перестрадать, от болезненного ощущения абсурдности и несвоевременности своей послевоенной ослепленности, наоборот — благословенным утешением и осмыслением.

Вернувшись во Францию в 1974 году Игорь Александрович не оставляет начатого дела: выступления по французскому радио, активная переписка с увлекшимися жизнью м. Марии москвичами и ленинградцами /А. Шустов, А. Сытова/, консультации Евгению Богату, тогдшнего корреспондента ЛГ в Париже. Отец пополняет начатую в Москве библиографию. Его даже приглашают в 1980 г. в советское посольство на премьеру (тогда «презентаций» ещё не было) фильма «Мадам мэр Мари», показывают по первой программе Всесоюзного телевидения его очень критическое выступление по поводу этого фильма- но без звука. Один из советников стал настойчиво приглашать отца в Москву на премьеру -«Спасибо, я уже раз съездил….!» отпарировал Игорь Александрович и добавил несколько слов о только что происшедшей высылки А. Д. Сахарова в Горький.

***

Время истекшее придаёт большую добавочную стоимость любым воспоминаниям о встречах с м. Марией. Поделюсь тем, что имеется у меня: образ и событие в моей уже взрослой жизни. Во встречах с м. Марией описанных моей матерью в её книге,-я восьмилетний присутствовал по крайней мере раза два. Мама брала меня с собой на улицу Лурмель ни для показа сына, просто не с кем было оставить в квартире. Никакой «подготовки » по пути не было. Да и в последующие годы, вплоть до шестидесятых тема м. Марии в разговорах с родителями практически не возникала.

Много курящая женщина в чёрном дважды или трижды наблюдаемая мной осталась в моей зрительной памяти и памяти сердца необъяснимо странно навсегда. Физическое тепло от неё шедщее, тем более, ощутимое в нетопленном оккупированном Париже. Могу легко умственно восстановить и обьём кельи в длину, большой киот, стены целиком увешаны иконами и картинами.

***

В моей взрослой жизни м. Мария проявила себя спасительно. В 1965 г. я, за три года до того будучи освобождённым из Мордовских лагерей, был прописан в Малоярославце Калужской обл. Паспорт мой оставался с пометкой «Выдан на основании статей 39-40». Всякое моё географическое передвижение, каждая побывка в Москве, а там и родители и источники переводческой работы, были риском попасться милиции. И тогда — нарушение Паспортного режима и всё из этого вытекающее… И родители и я предпринимали всевозможные демарши для снятия адмнистративных ограничений. Настал срок погашения моей судимости, я на этот момент возлагал большие надежды. Но и безсудимая подача на прописку привела к очень резкому отказу 123-ого отделения милиции, сопровождённому далеко не глухими угрозами. После этого у меня возникло тяжёлое, близкое к депрессии состояние, и это очень действовало на моих родителей, и так немо корящих себя за преждевременный возврат в сталинскую Россию и привоз туда четырнадцатилетнего сына…

Именно в эти недели отцу попался в руки номер журнала «Огонёк» с очерком Риты Корн (Рита Эмануиловна Корнблюм, вдова расстрелянного в 1937 г. драматурга и РАПП-овского деятеля В. Киршона), где упоминалась м. Мария. Скорее всего впервые в совесткой периодике. Напутано было абсолютно всё, приводилось изображение норвежской почтовой марки с норвежской монашенкой из Сопротивления, преподносимой как м. Мария. И всё так. Игоря Александровича эта публикация обрадовала — прорыв молчания. Он очень быстро через редакцию «Огонька» нашёл автора благоглупого очерка и они с Ритой Эмануиловной незамедлительно встретились. Между нашими семьями сложилась дружба очень крепкая. Младший сын Риты Эмануиловны, Юрий будучи второкурсником литинститута был как и многие посажен в 1949 г. за намерение "свершить теракт против Сталина".Плюс ко всему, он оказался моим давним другом и частым собутыльником! Рита Эмануиловна без всякого авторского самолюбия признала незнание предмета и взялась помочь отцу опубликовать в том же Огоньке обстоятельную статью, нашла ему и другие возможности продолжить! Естественно и быстро между Игорем Александровичем и Ритой Эмануиловной возникла тема посаженных сыновей. Отец упомянул о только что полученном отказе. Она ответила рассказом о своем возобновившимся после десталинизации знакомстве с А. И. Микояном. " У него, объяснила она, в последний год войны был посажен сын девятиклассник за создание антисоветской организации, отбывал на Воркуте и его отцу стоило огромных усилий «вымолить» его обратно у Сталина, так что он это всё понимает. Игорь Александрович, напишите ему кратко, а я позвоню и самому передам«. Так и было поступлено, а меня в известность не поставили по соображениям понятным.

Второй муж Риты Эмануиловны, если не ошибаюсь Кузнецов, крупный номенклатурщик, был среди обвиняемых так называемого «ленинградского процесса» 1948 г., его — как и в своё время В. Киршона — расстреляли… Так что к ней полным весом подходят слова «муж расстрелян, сын в тюрьме…» Позволю себе сказать, что при всё таки определённой общей недалёкости Рита Эмануиловна обладала даром редкой, непогасшей от обвала бед доброты деятельной. Может быть и получилось именно поэтому так, что она оказалась не слепым «орудием» передавшим мне подарок почти жизнеспасительный.

Как то прихожу вечером в Измайловский кооператив родителей и застаю их обоих мрачнее тучи.

— Что-нибудь произошло?

— Микоян снят с должности. /Он был Председателем Президиума Верховного Совета, как раз то место, которое даже формально давало возможность меня прописать./

— Ну, и фиг с ним!

Служебная судьба сталинского приспешника меня занимала менее чем прошлогодний снег, а удручение родителй по поводу его опалы было в большое удивление… Но… положительная резолюция на отцовской челобитной оказалась одним из последних, если не последним из государственных решений Микояна, об этом узналось недели через две! У этого старательного расстреливателя ежовского времени нашлась на меня под старость лет хоть эта молекула доброты. Это даёт предположить, что могли быть и другие… Бумага прошла по инстанциям вниз и обернулась повесткой во всё то же отделение милиции. Майор — мурло не глядя тиснул мне московский штамп в паспорт.

Изображение матери Марии. Работа Ксении Кривошеиной

Моя судьба повернулась и вскоре пошла к лучшему. Только тогда родители мне сообщили о предистории события. Это было с того света улыбкой м. Марии! Помощь и добро её другу по улице Лурмель, сочувствием и состраданием по отношению к встреченному ею незадолго до её гибели мальчику, будущему политическому заключённому, как ей это может быть тогда увиделось! Название этого сообщения, слава Богу, можно переименовать: «Мать Мария в России», и нынешняя конференция для этой темы — новая и замечательная глава.

Париж, 2001 г.