Мать Мария, Mère Marie

Текст написан для выступления на Конференции, посвящённой 200-летию Мариинской Больницы, СПб

Изображение м. Марии. Доска, масло. К. Кривошеина, Париж, 2000 г.

В своём докладе я хочу по возможности опереться на выступления и записи самой матери Марии и исключить какие-либо наслоения из области фантастической романтики, которые в своё время исказили образ матери Марии в Советском Союзе. В равной степени в эмиграции её деятельность и образ были также преподнесёны в несколько «искривлённом» виде. Жизнь этой замечательной женщины была разрублена пополам на две части: первая половина это Россия, до эмиграции, вторая часть —исход в 1921 году, жизнь в эмиграции, во Франции, с Россией в сердце. Важно отметить, что Елизавета Юрьевна (Скобцова по второму браку) уезжает в эмиграцию уже вполне созревшей личностью, а следовательно с огромным интеллектуальным багажом, политически совершенно определившихся взглядов и духовно (я бы сказала даже душевно) подготовленной к монашескому пути, который уже наметился в России.

Я не совсем разделяю мнение некоторых исследователей жизни м. Марии, которые считают, что решением вступить на путь монашества, была смерть её маленькой дочери Насти. На мой взгляд всё гораздо глубже, а не поверхностно импульсивно. Хотя сама мать Мария обладала характером бурным, увлекающимся и многие её близкие по «Православному делу» друзья отмечали в ней черты человека увлекающегося и часто безрассудно кидающегося в неизвестность. Смерть Насти, скорее была той песчинкой, которая перевесила и окончательно определила её путь, сомнения и поиск продолжались до 1932 года, когда она приняла монашеский постриг.

По пути милосердия (а само слово прекрасно, оно ведь составлено из милости сердца или сердечной милостыни) почти сто лет шёл весь русский народ, интеллигенция, дворянство и купечество, вплоть до 1917 года. На милосердии к ближнему и вере в Бога была воспитана лучшая часть русского общества. Все больницы, приюты, сельские школы, помощь неимущим, благотворительность в самом широком смысле — стали традицией в России. Мать Мария — целиком отражение этого явления и более того, она достигла наивысшего духовного расцвета потеряв страну.

Эмиграция людей часто не объединяет, а ожесточает и размежевывает. В условиях первой эмиграции (как её принято называть) людей выброшенных в пустоту и нищету, было не сотни, а сотни тысяч. Надо сказать, что эмиграция русская была разнообразно сословно, то есть были совсем простые и малообразованные люди, была аристократия и были интеллектуалы, писатели, художники, артисты, духовенство. Но все эти слои находились в бедственном материальном положении. Ведь русские люди бежали от пули, от большевистских расстрелов, пересекали страны (Сербия, Турция, Чехия, Германия, Франция…) по дороге если и удалось что то сохранить из своих сбережений и ценных вещей всё тратилось и продавалось. Редко кто из прибывающих на Запад, мог заработать себе на жизнь своей настоящей специальностью, если таковая была. Расхожий образ русского эмигранта, кстати внедрённый советской пропагандой, это русский князь — шофёр парижского такси. Были конечно и такие, но большинство из тех кто знал иностранные языки (а в среде интеллигенции и аристократии их было большинство), всё-таки устраивались или гувернёрами в богатые дома, или манекенщицами в Дома Мод, снимались в кино, шли во французскую армию, поступали в Сорбонну, Университет и получали французские дипломы. Со временем жизнь устраивалась, кто-то адаптировался, но многие терпели страшное бедственное положение, превращались в бездомных бродяг, спивались, сходили с ума…

Семья Скобцовых приехала из Сербии в Париж в январе 1924 года. Выезжали они из России в эмиграцию в 1920 г., в продолжении этого долгого пути в Тифлисе у них родился сын Юрий, а в Сербии в 1922 г. родилась Настя.

В эмигрантской анкете, которую заполняла Е. Ю. в строке профессия, ею было написано «рисование». А у Даниила Ермолаевича, была специальность «политического лидера казачества» — так что профессией это было назвать трудно, но тем не менее он активно включился в общественную деятельность в среде казаков-эмигрантов в Париже. А для того, чтобы прокормить семью он устроился… шофёром такси. Семья с трудом пыталась сводить концы с концами, Елизавета Юрьевна зарабатывала росписью тканей, шитьём и изготовлением кукол, она на этом навсегда испортила себе глаза. Но конкуренток у неё было масса, русские женщины в Париже были известны своим мастерством рукоделия и вышивки, платили за этот неблагодарный труд очень мало.

Личность Елизаветы Юрьевны настолько связана с эпохой в которой она воспиталась и выросла, что нельзя о ней сказать будто она «человек на все времена», которому можно подражать во всём, в наше время. Мы можем восхищаться только её силе духа, смелости и даже безрассудности с которой она кидалась в пропасть неизвестности ради достижения и нахождения истинного решения. Её внутренний огонь опалял окружающих, а многие говорили, что когда она входила в комнату, то будто заполняла собой всё пространство. Так и в деле помощи ближнему, в милосердии, в строительстве домов для бедных и больных, открытии храмов — сила её личности и вера в то что она сумеет довести начатое до конца, заражал её помощников. Она ведь всё делала своими руками для своих приютов — и полы мыла, и стены возводила и храмы расписывала и пищу готовила… Судьба матери Марии во многом похожа на судьбу России 20-го века. Революция расколола страну и выбросила из России лучших её сынов и дочерей, русские люди потеряли свою родину, православие, веру в Бога и доброту к ближнему. Мать Мария в условиях этой безнадёжности душ и отчаяния сердец нашла силы, спасать людей словом и делом.

Жизнь матери Марии состоит из трагических этапов и, я бы сказала, даже роковых ударов, но и много раз ей спасительно везло. Вот и с началом своей второй жизни, ей повезло — она оказалась в эмиграции в Париже. Воспитанная в России на немецкой и французской философии 19-го века, увлечённая левыми «прогрессивными» идеями, модными и распространёнными в то время настолько, что у многих в убеждениях и взглядах стиралась грань между христианством и коммунизмом (то, что произошло, кстати, с Н. Бердяевым), потрясённая и не принявшая первую революцию, но увлечённая октябрьским восстанием, ставшая членом эсеровской партии и активно работающая при новых властях, Е. Ю. была мучима и раздираема поиском идей справедливости на Земле. Кто тогда из русских не был затянут в этот омут и чем это обернулось для России мы теперь знаем на собственной истории. Она была ученицей Серебрянного века, как губка впитавшая в себя идеи Вл. Соловьёва, свободу поэтического слова А. Блока, услышавшая раскаты грядущего Апокалипсиса в гражданской войне и, конечно, предчувствующая свой мученический конец. Во многих своих текстах, написанных живым, темпераментным (и я бы сказала горячим) языком слышится её голос, оклик, призыв к нам оглянуться вокруг и задуматься о страшных грехах, бездне безбожия и Голгофе, на которую взошло человечество в 20 веке. Очень рано она почувствовала своё предназначение и судьбу, и как это бывает у Святых, она пророчила свою гибель! В Париже началась её вторая жизнь, но первая служила именно фундаментом, богатым, неисчерпаемым источником.

В парижской эмиграции она встретилась со своими единомышленниками и старыми друзьями. А жить без общения с близкими по духу людьми было просто невозможно, и как бы не тяжела была рутинность и бедность Елизавета Юрьевна шла по пути предначертанному. Вопреки всему она продолжала писать статьи, стихи, читать лекции и… учиться. Могу предположить, что творчество было для неё как молитва и спасение в самые трудные моменты жизни. Даже в лагере, в атмосфере нечеловеческих условий, больная и, конечно, знавшая о своей смерти мать Мария продолжала творить, вышивать икону.

* * *

В январе 1923 года из России была выслана большая группа интеллигенции, среди них был и Н. Бердяев. С 1925 года он возглавил в Парижском Православном Богословском институте кафедру догматического богословия. Его выступления привлекали слушателей и вызывали огромный интерес, часто во время лекций возникали споры, обсуждения. Елизавета Юрьевна стала вольнослушательницей Богословского Институт. В том же 25 году состоялось освящение храма Сергиевского Подворья, во главе всего стоял митрополит Евлогий (Георгиевский). Атмосфера Православного Богословского института, в которую она окунулась, совершенно её преобразила, мучившие вопросы стали находить ответы, появились единомышленники, будто новую жизнь она начала, сблизившись с чутким наставником и ставшим её духовником, о. Сергием Булгаковым. Она высоко ценила Булгакова-богослова, но сейчас она ещё больше оценила Булгакова-иерея. В те годы статьи и философские размышления, написанные Е. Ю. были пронизаны влиянием идей отца Сергия. Он остался на всю жизнь её советчиком.

В Париже в то время было столько русских, что выходило несколько ежедневных газет, ежемесячных толстых журналов, десятки издательств, русских ресторанов и кабаре, были русские лицеи и школы, летние лагеря для детей и подростков, при каждом православном приходе была воскресная школа, Кадетский корпус продолжал свою деятельность, политические движения и партии самого разного толка жили активной жизнью, общественная и культурная жизнь била ключом. Франция двадцатых годов, оправлялась после тяжелейших ран первой мировой войны и экономически набирала обороты. Те кто из эмигрантов помнит то время не из книг, все говорят, что Франция вплоть до мирового кризиса 1929 года жила на подъеме и даже весело, но, конечно, эта атмосфера в малой степени касалась русской эмиграции. Социальная защита и помощь неимущим, а тем более эмигрантам, только начинала обретать конкретные действия. Было страховое обеспечение по болезням, но это было частное страхование, которое могли себе позволить люди работающие и откладывающие деньги на случай болезни или госпитализации. Люди без работы, без дипломов и профессий не могли рассчитывать на социальную помощь от государства. Первая русская эмиграция (впрочем как и другая) могла занять место только среди наименее квалифицированной части… пролетариата, то есть совершенно «люмпенизироваться», что и произошло почти со всеми слоями русского общества. Более того, по сравнению с французским рабочим, русский эмигрант мог рассчитывать на мизерный заработок и даже получив работу он никогда не был уверен, в завтрашнем дне, при малейшем промышленном кризисе предприятия он первый увольнялся. Конечно, это жестокое социальное неравенство, тяжело сказывалось на морально-психическом состоянии людей. Это унижение было даже двойное, так как многие из эмигрантов обладали специальностями и общественно-политическим положением, «весом» в России, но всё это было совершенно непереносимо «автоматически» на Запад. Нужно было всё начинать с нуля, проходя круги ада унижений, просьб и нищеты.

Елизавета Юрьевна с тремя детьми, мужем и матерью, оказалась в самой гуще событий и переустройства жизни. Софья Борисовна Пиленко (урож. Делоне)- её мать, всю жизнь оставалась опорой, поддержкой и стержнем семьи. Даниил Ермолаевич в равной степени (даже после развода) был помощником и деятельным участником во всех начинаниях Е. Ю. Счастье, что они были окружены в Париже близкими по духу и деятельности людьми.

В продолжении зимы 1925-26 годов тяжело болела маленькая Настя, а 7 марта 26 года она скончалась.

Е. Ю. не отходила от постели умирающей дочери, и до нас дошли страшные рисунки умирающей Насти, которые датированы буквально по часам. Смерть девочки, так же как и смерть в своё время любимого отца потрясла её. Это странное определение «несправедливости» смерти, о котором она писала и говорила в юношеские годы после кончины отца, сейчас обрели другие формы. Тогда она замкнулась и почти озлобилась на Бога, всячески пытаясь разобраться в чём же «Его справедливость и за что наказание?». А сейчас в свои 34 года она написала следующее: «Сколько лет, — всегда, я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему. Ещё вчера говорила о покорности, всё считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что просто молиться-умолять я не смею, потому что ничтожна». И дальше она пишет «Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. И чтобы оправдывая и принимая, надо вечно помнить о своём ничтожестве. О чём и как не думай, — больше не создать, чем три слова: «любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда всё оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть…» Эти строки, можно считать поворотом и уже настоящим началом её пути, к которому она так долго готовилась, перед ней открылись как она сама говорила «ворота в вечность, и законы вчерашнего дня отменились», и у неё «выросли крылья». И по её же выражению — Это называется «посетил Господь». И смерть девочки не парализовала душу её страхом, не замкнули её на своём горе, произошло чудо, она увидела ясную цель, свой жертвенный путь, без остатка отдать себя на Любовь к ближнему своему.

В 1927 году на 5-ом съезде Русского Студенческого Движения в Клермоне, Елизавета Юрьевна была выбрана кандидатом в члены Совета Движения. Практически с этого момента начинается её миссионерская деятельность. Формально она должна была ездить по Франции с докладами на собраниях русских общин, разбросанных по всей стране. Сама она писала в своих отчётах, что чаще всего эти лекции превращались в духовные беседы, более того она говорит, что «с первого же знакомства завязывались откровенные беседы об эмигрантской жизни или о прошлом, и мои собеседники, признав вероятно, во мне подходящего слушателя, старались потом найти свободную минутку, как бы поговорить со мной наедине: около двери образовывались очереди, как в исповедальню. Людям хотелось высказаться, поведать о каком-нибудь страшном горе, которое годами лежит на сердце, или об угрызениях совести, которые душат. В таких трущобах (где она чаще всего бывала) о вере в Бога, о Христе, о Церкви говорить бесполезно, тут нужда не в религиозной проповеди, а в самом простом — в сочувствии».

Её рассказ как она посещала шахтёров в Пиренейских горах, на юге Франции и с какой ненавистью она была встречена этими несчастными людьми, как только начала свою «проповедь» — заслуживает особенного внимания. С чтением лекций о «добре и зле», с призывами в «состраданию к ближнему» — без душевного сочувствия к людям, не возможно было выступать и философствовать, когда страшная нищета и болезни шахтёров — всё это требовало незамедлительных действий. Её предложение провести беседу, было встречено враждебным молчанием и потом злобными словами: «Вы бы лучше нам пол вымыли, да всю грязь прибрали, чем доклады читать!» Она сразу согласилась: "Работала усердно, да только всё платье водой окатила. А они сидят, смотрят… а потом тот человек, что так злобно мне сказал, снимает с себя куртку кожаную и дает мне со словами:"Наденьте… Вы ведь вся вымокли". И тут лёд растаял. Когда я кончила мыть пол, меня посадили за стол, принесли обед, и завязался разговор. «В результате беседы выяснилось, что один из шахтёров был на грани самоубийства. Елизавета Юрьевна решила, что невозможно оставлять его в таком состоянии. Она решила уговорить его и отвести к знакомым, где он смог бы восстановить свои душевные силы и веру в жизнь.

В следующей своей поездке в Марсель, целью которой было спасение двух русских интеллигентов наркоманов, она совершенно бесстрашно вошла в притон, и буквально вытащила силой из него молодых людей. Следующим действием, она посадила их на поезд, и сама отвезла их в семью (в деревню), где они постепенно, работая на природе, стали приходить в себя.

На этих двух примерах (а таких случаев было много) можно сказать словами самой Е. Ю. «то что я даю им так ничтожно, поговорила, уехала и забыла. Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше, ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно». Она продолжала ездить и читать доклады по всей Франции, но каждый раз «лекции» переходили в человеческое общение. Душеспасительные разговоры, чаще всего переходили в конкретные действия с её стороны: она старалась помочь больным, осиротевшим детям, отчаявшимся от одиночества и нищеты женщинам… Она всё чаще стала задумываться о том, что же необходимо сделать для этих несчастных людей, и как она должна поступить СЕГОДНЯ. Всё больше Е. Ю. понимала, что она обречена идти по пути самоотверженного милосердия.

В 1927 году она издала сборник житий под названием «Жатва Духа». Это сборник пересказов житийного материала, но сама она на основе его пытается высветлить и конкретно обозначить центральную роль просветления и расцвета чужих душ в результате жертвенного служения Святых подвижников. В этом сборнике она приводит пример инока Серапиона, который готов был отдать последнее и самое драгоценное имущество — Евангелие — на пользу нищих и бродяг. И когда его спрашивали, куда он девал Евангелие, он отвечал: «Я продал Слово, которое научило меня: продай имение своё и раздай нищим».

Так, постепенно вокруг будущей матери Марии стала образовываться настоящая группа людей, поставившей своей задачей, наряду с практической благотворительной деятельностью, искать и выяснять ХРИСТИАНСКИЕ основы общественной социальной работы.

Католичество с давних пор уделяло большое внимание социальным вопросам, а с середины 19 века Ватикан взял на себя дело «особой католической социальной доктрины».

У Протестантов тоже были напряжённые поиски в этой области, и к тридцатым годам 20 века появилось «Движение социального христианства».

Если говорить о настоящем времени, то католичество и протестантство в XX веке показало на практике своё воплощение идей «социальной доктрины». Во Франции существуют развитые и современные католические больницы для всех слоёв общества. Бесплатные столовые и денежные пособия для бездомных. Для детей сирот, одиноких стариков, наркоманов — существуют специальные центры, где лечат и заботятся. Более того эта помощь распространяется и на другие страны, причём совершенно не ставиться условие, что помощь отправляется только в католические страны. Примеров масса, особенно в последние десятилетия, когда войны, экологические катастрофы, болезни и эпидемии обрушились на весь мир. Щедрость наших братьев католиков во Христе остаётся примером для многих.

Но вернёмся к нашему рассказу: в те годы, в Православии социальные вопросы прямо не подымались. Но, как ни парадоксально, русская богословская мысль и русская традиция милосердия девятнадцатого века были глубоко социальны, именно поэтому к началу XX в. уже были намечены конкретные пути к решению «православных социальных проблем» в России. Но революция всё разрушила, и группа русских, оказавшихся во Франции, сумела объединиться вокруг м. Марии и создать общественное объединение «Православное Дело». В одной из своих статей в сборнике «Православное Дело» м. Мария говорит: «Мы собрались вместе не для теоретического изучения социальных вопросов в духе православия. Среди нас мало богословов, мало учёных, и мы тем не менее хотим поставить нашу социальную идею и мысль в теснейшую связь с жизнью и работой. Вернее, из работы мы исходим и ищем посильного богословского её осмысления. Мы помним, что «Вера без дел мертва», и что главным пороком русской богословской мысли, — была её оторванность и беспочвенность от церковно-общественного ДЕЛА».

* * *

Моя задача в этом сообщении по возможности полнее осветить деятельность, организации «Православное Дело». Но прежде чем продолжить свой рассказ, я должна сказать о поворотном событии в жизни Елизаветы Юрьевны Скобцовой. 16 марта 1932 года в храме Сергиевского подворья Парижского Православного Богословского института Е. Ю. приняла от митрополита Евлогия монашеский постриг, получив имя Мария в честь Святой Марии Египетской. Митрополит Евлогий очень надеялся, что мать Мария пойдёт по пути традиционного монашества. Но, видимо, не суждено было этому быть. Мать Мария после пострига проехала по монастырям, побывала и в Пюхтицком женском монастыре, ездила в Финляндию на Валаам. Но не в затворнической жизни чувствовала она своё призвание, вся её натура и вся её готовность служения, была направлена в народ, в люди, в монашество в миру, путь на который она ступила не мог превратиться для неё в убежище.

Основоположницей женского монашества она не стала, хотя митрополит Евлогий возлагал большие надежды на это. И сам он к концу тридцатых годов с прискорбием писал, что «монашества аскетического духа, созерцания, богомыслия, то есть монашества в чистом виде, в эмиграции не удалось». Он внимательно и с большой сердечностью относился ко всем начинаниям м. Марии, помогал ей во всех начинаниях, с его благословения она открыла свои Дома и Храмы. Однажды митрополит Евлогий и мать Мария вместе ехали в поезде и, стоя у окна, любовались пейзажем Франции, и неожиданно для неё самой он задумчиво вслух произнёс: «Вот Ваш монастырь, мать Мария!»

А в сентябре 1932 года мать Мария подписала свой первый контракт на аренду дома, в нём она собиралась открыть «Общежитие для одиноких женщин». Этот дом 9 на ул. Вилла де Сакс в Париже был снят ею без всяких надёжных финансовых средств. Пришлось взять денег в долг. Потом у неё подобная ситуация повторялось часто. Сначала возникала идея, которой она была одержима, и кидалась в неё с головой, заражала своим энтузиазмом своих помощников, её пытались отговорить, образумить, но она никого, никогда не слушала и… получалось, она добивалась цели.

Название организации «Православное Дело» придумал Н. Бердяев, ближайшие помощники и сотрудники были всегда рядом: Т. Ф. Пьянов, И. И. Фондаминский, К. В. Мочульский, о. Дмитрий Клепининин, духовный наставник о. Сергий Булгаков, а уже вначале войны большую организационную помощь оказывал в течении полутора лет И. А. Кривошеин. К моменту открытия первого Общежития «Православное Дело» накопило уже немалый опыт. Это были не только богословские кружки и поездки с лекциями по Франции, но и уже конкретно организованная помощь бедным. Но сейчас у м. Марии появилась первая крыша и дом, который мог стать приютом для всех, кто нуждался в нём незамедлительно. Дом был совершенно пустым и необжитым, одна из комнат на втором этаже была превращена в домовую церковь. Именно с неё начались росписи стен, окон, вышивки для убранства церкви. Постепенно дом заполнялся «посетительницами», а уже через два года он не вмещал всех нуждающихся.

Сама мать Мария вела активную деятельность и не только по благоустройству нового Дома, она ездила по Франции, списывалась с больницами, посещала их и привозила к себе в «Общежития» для восстановления сил. Это были самые разные люди, у одних не было возможности долго оставаться в больнице, кто-то был одинок и ему нужно было помочь с оформлением документов, а потом найти работу, а тяжелее всего было старикам…

В своём рассказе-отчёте «В мире отверженных» мать Мария в пишет: «Во-первых, удалось организовать Комитет помощи русским душевно — больным, в который вошли доктора-психиатры, как русские так и французы, и различные лица, принявшие к сердцу тяжёлое положение этих больных. Во-вторых, удалось, путём переписки со всеми французскими психиатрическими учреждениями (которых больше восьмидесяти) установить, что, по крайней мере, в 60-ти из них находятся на излечении русские. Общая цифра этих людей достигает 600 человек. Дома чрезвычайно разбросаны по всей Франции, русские распределены в них неравномерно — есть такие, где два-три человека, а есть и такие, где их несколько десятков. Перед Комитетом стоит задача посетить все дома, что, конечно, требует больших средств даже при возможности поручить это дело в особо удалённых департаментах местным православным священникам. Но, несмотря на трудности этой задачи, кое-что мне удалось осуществить.

Во-первых, этим делом сейчас занимается пять человек (это помощники по Общему Делу). Мне лично удалось посетить, не считая парижского района, все дома Нормандии и Бретани, дома расположенные в центре Франции и дом в Армантье (Норд). В общей сложности я была в 18-ти домах, остальные посетители видели тоже домов до 12. Думаю, что общий итог обследованных больных сейчас превышает 200 человек. По моим подсчётам из этих 200-т меньше 15-20 могут быть возвращены к нормальной жизни.

Прежде чем говорить об этих конкретных случаях, мне кажется нужным дать общую характеристику постановки дела и лечения душевнобольных во Франции (прим. Докл. — в тридцатые годы 20-го века). Конечно, дома чрезвычайно разнообразны, но общее впечатление от них совсем неплохое. Поражает огромное количество врачей, по нашим понятиям юношей, в возрасте 30 лет, которые стоят во главе домов (главврачи) с 1000-2000 больных. Это очень отрадное явление. Так как это квалифицированный врач, и думается, что это явление чрезвычайно благоприятно отражается на общей атмосфере самой больницы. Впечатление такое, что в течение последних пяти лет обновился весь медицинский состав. Младший состав лечащих врачей, чем дальше от Парижа, тем лучше, проще и сердечнее. В смысле помещений картина также разнообразна: есть очень устарелые и малогигиеничные здания, а есть только что построенные, причём по последним правилам техники и гигиены. Тут мне хочется сделать одну неожиданную оговорку. Мне пришлось посетить одно учреждение, которое состоит на половину из старых и негигиеничных павильонов, предназначенных на слом, а другая половина этой больницы — только что отстроена. Новые павильоны поражают количеством солнца, воздуха, чистоты. Это своеобразные стеклянные оранжереи, окружённые песчаными площадками, для прогулок.

…Далее из всех моих впечатлений мне хочется выделить «две семейные колонии» мужскую и женскую. Они находятся в департаменте Сены. Центр этого учреждения по составу больных не велик — это больница человек на пятьдесят, где есть зал для собраний, кинематографический зал, душ, парикмахерская, помещение для персонала и административное бюро. Принцип этой больницы-приюта, что больные распределены по квартирам у местных жителей. Правительство платит местным жителям, которые берут к себе домой больного около 300 фр. в месяц. А лучший из хозяев на ежегодном конкурсе получает награду.

Для местных жителей это своеобразное подсобное ремесло, а для больных — это возможность жить не в больничных стенах (эта больница может располагать только 50 койками, но располагает врачами и фельдшерами, которые еженедельно навещают больных). Мужчин числящихся за этой больницей — 800, а женщин — 500. Интересно заметить, что за 30 лет подобной практики существования колонии почти не было несчастных случаев, т. е. когда фельдшер замечает, что состояние больного ухудшается, он незамедлительно забирает его в больницу. Должна сказать, что система этих двух колоний произвела на меня самое отрадное впечатление.

Теперь хочу перейти к вопросу о «русских» больных. Это понятие «русский» для меня и нашего «Православного дела» гораздо шире. А здесь я хочу перейти к конкретным примерам, и тому что мы ДОЛЖНЫ делать для них.

Понятие «русский» тут надо понимать более, чем растяжимо. Мне часто приходиться иметь дело с больными вообще любой славянской народности. Они были рады объясниться со мной хоть на каком-то славянском языке и рассказать о своих нуждах. Ведь они даже французского не знают и объясниться с персоналом не могут!

Нашему Комитету придётся в связи с помощью для таких людей вступить в переговоры с различными консульствами, рекомендуя обратить их внимание на собственных граждан, находящихся в чрезвычайно трагической ситуации. Я сама видела совершенно ужасающий случай (и видимо он не единственный), как один молодой поляк, только что приехавший во Францию и не знающий ни слова по-французски, заболел, но попал на излечение не в обыкновенную больницу, а в сумасшедший дом. Там то я его и обнаружила. И сколько таких случаев ещё! Многие из таких больных умоляют помочь им выйти отсюда. Не будем забывать, что больных среди них большинство, и что выход для них не возможен. Но необходимо посещать больных как в нормальных стационарах, так и душевно-больных. Надо отвечать на их письма, посылать им газеты, книги, табак…

Но есть категория людей, которым нужна не только такая «косметическая», но кропотливая и постоянная помощь. Это те люди, кто поправился совершенно и мог бы быть выпущен на свободу. Относиться это к разным больным — и к категории поправившихся душевно-больных и туберкулёзных, и прочих.

Необходимо, чтобы кто-нибудь взял на себя заботу о их устройстве на работу или нахождению им посильному труду вне стен больницы. К этой категории относятся: бывшие пьяницы, сидящие иногда по пять лет и получившие дезонтоксикацию, потом жертвы всяческих несчастных случаев, падений, переломов, сотрясений мозга, плохо видящие и глухие.

Посещая больницы, по составу людей из «русско-славянских» народов, я видела за последнее время: несколько инженеров, художников, много офицеров, таксистов, простых казаков, одного банкира, солдата экспедиционного корпуса, одного калмыка. (Женщин гораздо меньше, чем мужчин.) Среди больных попадаются и очень молодые. Я видела трёх слепцов, и одному из них, по словам врача, операция помогла. Все эти люди нуждаются в общении на родном языке, участливости и внимания, так как все они одиноки.

Чтобы этот рассказ не производил впечатления полной безнадёжности для наших сил и не пугал трудностями поставленной задачи, я считаю своим долгом добавить, что нам удалось уже помочь шестерым из нуждающихся. Они совершенно вошли в жизнь, но психологически находятся в некотором промежуточном периоде. Нам необходимо обследовать и далее все больницы и психиатрические лечебницы, в них мы можем помогать выявлять здоровых и нуждающихся в поддержке людей.

* * *

Чем больше разворачивалась деятельность матери Марии, тем острее вставал вопрос о аренде нового дома в Париже и за городом. В помещении на ул. Вилла де Сакс, велась активная работа. Так? в январе 1933 года здесь прошёл съезд Лиги Православной культуры. С докладом выступил К. Мочульский, и присутствовал митр. Евлогий, в ноябре состоялось открытие Богословских (миссионерских) курсов, с числом слушателей в 56 человек. Вступительная лекция была прочитана о. Сергием Булгаковым, задача была поставлена большая: лекции по изучению Священного писания, истории Церкви, литургии, апологетики, догматического богословия.

И вот летом 1934 года мать Мария снимает новый дом на ул. Лурмель, № 77. Дом был расположен в 15 округе Парижа, в самом центре «русского района». Плата за наём была 25 тыс. фр. в год, по тем временам огромная. Мочульский писал: «Денег никаких, риск огромный, но она не боится», а сама м. Мария говорит: «Вы думаете, что я бесстрашная. Нет, я просто знаю, что это нужно, и что это будет. На Сакс я не могла развернуться. Я кормлю теперь двадцать пять голодающих, а там я буду кормить сто. Я просто чувствую по временам, что Господь берёт меня за шиворот и заставляет делать, что ОН хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения это — безумие, но я знаю, что это будет. Будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь…» И у неё всё получалось! Дом был настолько нежилым, что пришлось буквально заниматься строительством. Для церкви, она придумала переустроить гараж во дворе дома. Попросила кого можно собрать церковную утварь, многое перенеслось из Сакса, сестра Иоанна (Рейтлингер) написала большую икону Покрова Пресвятой Богородицы, постепенно за многие годы в этой церкви появились вышивки и иконы написанные самой матерью Марией. На фотографиях, которые дошли до нас, можно увидеть в каком виде было здание вначале, и как оно преобразилось. Даже облачения священнику она вышивала собственными руками. Несмотря на годы, войну и большое разорение (дом и часть улицы снесены в середине в 70-х годов), сохранились иконы, вышивки и облачения созданные руками этой замечательной женщины.

Она ни минуты не могла сидеть без дела: строительство нового дома, закупка продовольствия, поездки по стране, вышивки икон, стихи, статьи, большая организационная работа… всего не перечислить. Лурмель стал и до конца оставался центром деятельности м. Марии.

Вот, что было написано в «Вестнике РСХД» 1937 года:

Удостоверение, выданное м. Марией

«Цель женского общежития (на ул. Лурмель) дать возможность малоимущим людям за минимальную плату иметь полный пансион. В общежитии сейчас живёт 25 человек, из которых часть оплачивает своё существование, часть не имеет возможность внести даже половинную сумму. Кроме того, в общежитии постоянно живёт 7-8 человек персонала. При этом общежитии уже три года существует дешёвая столовая, в которой выдаётся от 100 до 200 обедов в день.(В одном 1935 году столовая выдала 22.991 обед.) За этот год о росте столовой говорят такие цифры: в январе было отпущено 814 обедов, а, например, в декабре уже 2.815. Стоимость обеда (суп и второе мясное) этой осенью была поднята с 1 с пол. До 2 франков. Столовая посещается главным образом получающими пособие безработными. Среди столующихся удалось наладить культурно-просветительскую работу, в которой активное участие принимают сами посетители столовой».

Мать Мария не остановилась на достигнутом и продолжала открывать новые общежития: на ул. Франсуа Жерар в 16-ом округе был найден дом предназначенный для семейных, неимущих. На авеню Феликс Фор был открыт дом для мужчин. В тридцатые годы во Франции правительство всё больше обращало внимание на права и нужды эмигрантов, особенно в здравоохранении. Те, у кого было постоянное место жительство (т. е. снятая или собственная площадь), могли по закону получить бесплатный уход в больнице. После пребывания в больнице (особенно это касалось туберкулёзных больных) предстояло немедленно идти на работу. Санаториев, домов отдыха на всех не хватало. Под Парижем в Нуази-ле-Гран м. Мария и её помощники приобрели усадьбу для выздоровления таких туберкулёзных больных. Безусловно, что миссионерская деятельность м. Марии во Франции была тесно связана со структурами социальной помощи населению. Положительные перемены в области здравоохранения постепенно набирали обороты, на миссионерской ниве значительный вклад внесла женщина философ Симона Вейл (её часто сравнивают с м. Марией), а также движение «Prêtres Ouvriers». Сегодня во Франции каждый человек застрахован и последний бездомный может рассчитывать, что он не останется без врачебной помощи. Начало страхового и социального обеспечения зарождалось именно в тридцатые годы XX века.
Не возможно в коротком сообщении рассказать о всей деятельности м. Марии и «Православного дела», а так же передать атмосферу «центрального» дома на ул. Лурмель. Но приведу отрывок из воспоминаний её близкого друга и помощника, профессора Мочульского: «Комната в которой живёт мать Мария — под лестницей, между кухней и прихожей. В ней большой стол, заваленный рукописями, письмами, счетами и множеством самых неожиданных предметов. На нём стоит корзинка с разноцветными мотками шерсти, большая чашка с недопитым холодным чаем. В углу — тёмная икона. На стене над диваном — большой портрет Гаяны (прим. докладчика — Гаяна, старшая дочь м. Марии, погибла 30 авг. 1936 г. в Москве. До сих пор не известны причины её смерти). Комната не отапливается. Дверь всегда открыта. Иногда м. Мария не выдерживает, запирает дверь на ключ, падает в кресло и говорит: «Больше не могу так, ничего не соображаю. Устала, устала. Сегодня было около сорока человек и каждый со своим горем, со своей нуждой. Не могу же я их прогонять». Но запирание на ключ не помогает. Начинается непрерывный стук в дверь, она отворяет и говорит мне: «Видите, так я живу».

* * *

14 июня 1940 года началась оккупация Парижа. Работа м. Марии и «Православного Дела» не только не прекратилась, а даже усилилась и расширилась. При немецкой администрации эта деятельность стала более опасной, а 22 июня 1941 года после нападения Германии на СССР в Париже и окрестностях было арестовано больше тысячи русских эмигрантов. Все они были направлены в лагерь Компьень, в ста километрах от Парижа. Среди арестованных были и соратники м. Марии по «Православному делу».

Далее я хочу привести отрывок из книги «Мать Мария» автор о. Сергий Гаккель: «В числе заключённых находился и Игорь Александрович Кривошеин. В конце июля он был освобождён. Его товарищи по заключению, чья судьба ещё не была решена, поручили ему организовать помощь, как заключённым в лагере, так и их семьям, — многие из которых лишились средств к существованию. Чтобы осуществить это задание И. А. Кривошеин обратился к С. Ф. Штерну, который годами занимался сбором пожертвований и оказания помощи нуждающимся. Штерн согласился помочь и посоветовал Кривошеину обратиться к матери Марии. Это была их первая встреча. Мать Мария приняла его ласково и сразу дала согласие на совместную работу». После этого при помощи Кривошеина был организован комитет, в который помимо м. Марии, Кривошеина и Штерна вошли о. Дмитрий Клепинин, С. В. Медведева и Р. С. Клячкина. Благодаря замечательной организации, на протяжении периода 1941-42 годов этим комитетом было отправлено сотни посылок семьям заключённых и нуждающимся, французский Красный Крест предоставил для перевоза посылок грузовик. Самый опасный период для «Православного дела» наступил в 1942 году. В феврале этого года в Париже были расстреляны Б. Вильде и А. Левицкий,(русские участники Сопротивления), с которыми, благодаря И. А. Кривошеину сотрудничала м. Мария. А 7 июня во Франции вступил в силу указ гитлеровской канцелярии о необходимости всем евреям носить «жёлтую звезду Давида». Практически с июля месяца начались массовые аресты евреев.

На Лурмель уже не хватало места для всех нуждающихся, а с возникновением новой проблемы — помощь евреям, работы только прибавилось. И. А. Кривошеин говорил, что «вопрос стоял уже не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев поддельные документы, помогать им бежать в ещё не оккупированную зону Франции, укрывать их и устраивать детей, родители которых были уже арестованы». Мать Мария и её соратники вели бесстрашную жизнь, и с самого начала войны они верили в победу. Хочу уточнить, что благодаря свидетельствам и рассказам И. А. Кривошеина, который сам пережил Бухенвальд и Дахау, а потом и Советские лагеря, был награждён медалью Героя Сопротивления, появились в шестидесятые годы первые рассказы о матери Марии. Эти подлинные и правдивые свидетельства о жизни этой замечательной женщины легли в основу для дальнейших исследований летописцев. В его архиве сохранились документы тех лет, а также фотографии художественных работ м. Марии.

Я не хочу рассказывать о последних месяцах, которые мать Мария провела на свободе, об этом много написано. Хочу привести сухие даты из летописи её, составленной А. Н. Шустовым:

«8 февраля 1943 года — обыск на ул. Лурмель, разгром гестаповцами «Православного дела». Арестован сын м. Марии Юрий Скобцов.

9 февраля мать Мария и о. Дмитрий Клепинин и Ф. Пьянов арестованы гестапо, заключены в пересыльную тюрьму — форт Роменвиль.

27 апреля м. Мария в числе 213 арестованных отправлена из Компьеня в женский концлагерь Равенсбрюк.

В 1944 году 28 января Софья Борисовна Пиленко получила открытку от дочери из Равенсбрюка, в которой м. Мария писала «Я сильна и крепка».

6 февраля в концлагере Дора погиб сын м. Марии Юрий Скобцов.

16 апреля празднование православной Пасхи. Мать Мария украсила окна своего барака художественными вырезками из бумаги (все виды праздников, в т. ч. религиозных, в лагере были запрещены). Она посещала чужие бараки, утешала женщин, вела беседы и рассказывала многим из советских заключённых о жизни во Франции. Часто читала им Евангелие и толковала его. Эта драгоценная книга была у неё украдена, когда её перевели в карантинный блок.

1945 год, 10 января — мать Марию, ослабевшую и больную, переводят в Югентлагерь.

31 марта — узница под номером 19263 казнена в газовой камере Равенсбрюк.

Так, не дожив двух месяцев до победы и освобождения лагеря союзными войсками, погибла мать Мария. Её трагическая кончина пришлась в Великую Пятницу по западной пасхалии. По одной из версий состояние здоровья от крайней степени дизентерии (истощение) было таким, что по лагерному методу «селекции» она была обречена на уничтожение. По другой, она добровольно заменила собой девушку, которой было уготовано сожжение в газовой камере.

Париж — Санкт-Петербург,
апрель-май 2003 г.