Мать Мария, Mère Marie

Елизавета и Марина — обе знамениты; их роднит и рознит почти все, а если сравнивать, то они кажутся если не двойниками, то неким несовершенным палиндромом.

У Елизаветы было две дочери и один сын, у Марины тоже. Родилась Елизавета Пиленко в 1891-м, а Марина Цветаева на год позже, в 1892-м; учились и вскармливались, духовно и творчески, в атмосфере Серебряного века, обожествляли А. Блока, дружили с Максом Волошиным и Алексеем Толстым, посещали в Москве и Коктебеле их «обормотские вечера». Цех поэтов Марину недолюбливал, а Елизавета была принята там «как жена» Д. Кузьмина-Караваева; у обеих поэтесс, как, впрочем, у многих интеллигентов их круга, был выработан общий взгляд на «кровавый царский режим», чаяние революционных перемен и довольно быстрое отрезвление после 1917-го. У обеих мужья сражались в Белой армии… Исход из России разными путями приземлил их в Париже, где эмигрантская бедность на некоторое время сравняла их, — но поиски выхода из нее и смерть оказались разными.

Елизавета (в миру) стала святой матерью Марией и погибла в газовой камере; Марина Цветаева, запутавшись в играх своего мужа Сергея Эфрона с ГБ, повесилась в Елабуге.

Но тут, при всех совпадениях «непростого времени» (так теперь в РФ называют большевистский путч с морями крови, коим помечен русский двадцатый век), и таится абсурдность палиндрома этих двух судеб: одна погибла от фашизма, а другая — от коммунизма. Зло двух «сиамских близнецов», перевернувших сознание и устои мира, пометило обеих женщин. Странные отношения с Богом вымостили тяжелый и, не побоюсь сказать, даже эгоцентричный путь с ужасным концом — Марины Цветаевой (МЦ). В полной мере он противоречит горнему пути к храму и людям, отказу от себя во имя ближнего и дальнего — св. матери Марии (ММ). Деятельное приложение Добра ярко и наглядно вычерчивает все заблуждения очарованных Злом.

Паутина cплелась, капканы выставились практически через неделю после Октября. Большевики решили привлечь на свою сторону тогдашнюю интеллигенцию Петрограда. Появились объявления о собраниях, по спискам пригласили в Смольный на встречу. Пришло 5-7 человек, среди них Владимир Маяковский и Александр Блок — он встретил Октябрь радостно: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте, слушайте музыку Революции!». В своей статье «Интеллигенция и Революция» он говорит, что народ был прав, когда стрелял по соборам в Кремле. А в статье «Почему дырявят древний собор?» пишет: «Потому что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой». Иван Бунин приглашение большевиков не принял, на коллаборантство не пошел, да и позже, в 1947-м, от уговоров советского посла Богомолова вернуться на родину уклонился. Многие соблазнились и, вернувшись в СССР, поплатились за это свободой или жизнью.

У ММ есть текст «Крест и серп с молотом», где она четко объясняет, как хитро и коварно большевизм подменил собой Бога и заменил «рай на земле». Этим раем и обманулись многие, этим гуманизмом без лика Христа была очарована поначалу и сама ММ, когда по молодости активничала лекциями о «свободе и равенстве» на фабриках в Петербурге да, увлекшись программой «Земля и Воля», вступила в партию эсеров, — но пережив арест, суд и чудом избежав казни, стала трезветь. В повестях «Равнине русской» и «Клим Семенович Барынь-кин», написанных уже в эмиграции, она говорит о кровавых революционных событиях, о выработке «нового человека». Устами своих героинь она повествует о собственном переосмыслении большевизма, целях революции и показывает коренной антагонизм между «крестом и серпом с молотом». Необходимо уточнить, что Сопротивление ММ во время оккупации Франции было результатом длительного, по всей ее жизни прочерченного и сросшегося с ней самой, противления Злу.

Обе женщины почти одновременно покидают Россию: м. Мария — в 1920-м, Цветаева — в 1922-м. Но как по-разному прошло осмысление этого «бега» к другим берегам! Первыми жертвами стали их малышки. Дочь МЦ — Ирина Эфрон — умерла в 3 года от голода в Кунцево. Дочь ММ — Настя — в 4 года, в Париже, от менингита.

Ариадна Эфрон родилась в 1912 году. Гаяна, старшая дочь ММ, — в 1913-м. К началу революции этим девочкам было по пять-шесть лет. Казалось бы, что они понимали в происходящем, кроме чувства постоянного голода и холода! Эти девочки, ввергнутые в пучину нищеты и быстрого взросления, кожей и желудком, ушами и глазами видели, как мир счастливого детства превращается в ад! Зачем уезжать из России, они вряд ли осознавали. Но их спасением занимались родители. Сложными путями, «перекати-полями» и странами, со страхом потерять не только любимую куклу, но и матерей, отцов, кров над головой, они как в омут окунулись в чужую культуру и непонятный язык. Чуть привыкнув к чешскому или сербскому, им приходилось слышать вокруг себя немецкую и французскую речь. Какая внутренняя работа шла в этих девочках и какие разговоры родителей подслушивали они? Тогда С. Эфрон вряд ли говорил о советском патриотизме, у него еще не стряхнулась с сапог пыль «Белой стаи», а у Д. Скобцова всплывал врангелевский исход и остров Лемнос. Скорее всего, они говорили, что «скоро Советы падут, и мы вернемся в Россию». Но это ожидание, как мы знаем, затянулось на долгие десятилетия, и уже перед самой войной 1939-го даже самые наивные и упрямые стали понимать, что пора прекратить сидение на чемоданах.

К своим 10-11 годам Ариадна и Гаяна оказались в Париже. Унизительно-бедное существование в пространстве самого красивого города мира вводило в еще большее отчаяние и безысходность. Одно было хорошо — что родители рядом. Обе девочки были талантливы и темпераментны, унаследовав во многом черты характера своих матерей. Ариадна внешне была копией отца, Гаяна — вылитая мать. Считается, что дети, пережившие тяжелые потрясения в подростковом возрасте, особенно связанные с «пересадками», с трудом потом обретают равновесие. По тому, как тяжело училась Ариадна, как трудно давались уроки французского Гаяне, как им обеим приходилось отвоевывать «свой мир» и свое «я» при огромном психологическом прессе материнских личностей, почти не вызывает удивления, что к 18 годам Ариадне надоело быть кухаркой в семье, в вечно грязной квартире, и в феврале 1935 года после бурной сцены с матерью, она уходит из дома, а Гаяна, которую ММ задумала привести к монашеству, возмечтала уехать в СССР.

Цветаева назвала дочь Ариадной вопреки С. Эфрону, по ее словам, «который любит русские имена и… который любит простые — Катя, Маша». В семь лет Марина написала драму, где героиню звали Антриллией. Назвала она дочь Ариадной, по ее собственному выражению, «от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью. Ариадна! Ведь это ответственно! Именно потому»¹. Ариадна, конечно, — имя мистическое, связано с «лабиринтом минотавра», и ходить по этому лабиринту, искать выход из тупиков девочке было написано на роду самой матерью.

Имя Гаяна, выбранное ММ, означает «Земная». А. Блок часто повторял поэтессе: «бегите от нас, падших последних римлян… к земле». После безответной любви к Блоку, брачного разрыва с Кузьминым-Караваевым она ищет спасения с «простым человеком». Хотелось вышибить клин клином?.. От этой любви в октябре 1913 года рождается дочь, которую она так странно нарекла. В ноябре она шлет письмо А. Блоку: «Я с ней вдвоем сейчас в Москве, а потом буду с ее отцом жить, а что дальше будет — не знаю, но чувствую, — и не могу объяснить, что это путь какой-то предназначенный мне, неизбежный… Весной уеду, буду жить чужой жизнью, говорить о революции, о терроре, об охоте, о воспитании детей, о моей любви к тому человеку, куда я уеду…»². Этим планам совместной жизни с сельским учителем, «человеком земли», не суждено было сбыться. Он как-то исчез из ее жизни, и о его судьбе ничего биографам не известно. «Мать сыра Земля», воспеваемая Елизаветой Кузьминой-Караваевой в годы на-речения дочери, стала безымянной могилой «земной» Гаяны в 1936-м.

Детям свойственно задавать вопросы родителям, с юностью приходит отмежевание, наблюдение со стороны, желание самому разобраться, «кто есть кто». Гаяна была доброй девушкой, много помогала в храме и на кухне своей матери, любила брата и бабушку, но вызывала у ММ огромное беспокойство. Ей хотелось оградить дочь от ошибок своей собственной юности. В одном из разговоров с подругой Гаяна говорит, что она познакомилась с молодым человеком, он работает в советском посольстве и предлагает ей выйти за него замуж. «Могу ли я жить в СССР, если я дочь монашки и священника?» — и ответ у нее уже готов (значит, она в курсе!): «…это будет плохо восприниматься <…> чтобы стать самой собой, чтобы любить и думать, необходимо порвать с Лурмелем, где оплакивали русское прошлое и горечь изгнания». В своей книге Доминик Десанти домысливает слова Гаяны: «чтобы порвать с недосягаемым материнским примером»³. Недостаточно известно, при каких обстоятельствах произошло ее знакомство с Георгием Мелия, будущим супругом. Есть предположение, что это случилось на одном из приемов в посольстве в 1935-м.

21 июня 1935 года в Париже открылся антифашистский Между-народный конгресс писателей в защиту культуры. Конгресс длился пять дней, было много посланцев из разных стран, из СССР приехала делегация от Союза советских писателей — А. Толстой, Л. Лаху-ти, Н. Тихонов, Б. Пастернак и помельче рангом. Во время работы Конгресса Б. Л. Пастернака навещал С. Я. Эфрона, который возглавлял «бригаду прогрессивной общественности», охранявшую дворец Мютюалите⁴. В составе этих «бригад» была и Ариадна (Аля). К этому времени она уже полностью перешла на сторону отца, во всем его поддерживала и мечтала уехать в СССР. «Много лет спустя, из гулаговского ада, Ариадна Сергеевна вспоминала то лето в письмах к Борису Леонидовичу: ‘сколько было апельсинов, как было жарко… по коридорам гостиницы бродит полуголый Лахути…’»⁵

Вполне вероятно, что и Гаяна состояла в молодежной бригаде, охранявшей Мютюалите. Более того, на приеме, устроенном в советском посольстве после окончания конгресса, Аля и Гаяна могли общаться. Были ли они знакомы до этого события?.. Мечта обеих сбывается.

22 июля 1935 года Гаяна вместе с А. Н. Толстым (ее крестным отцом) уезжает в Ленинград, — а через полтора года, уже в Москве, при загадочных обстоятельствах она умирает. Польский историк Гжегож Ойцевич пишет: «О лице, представляющемся мужем Гаяны, и ее замужестве мы знаем мало. Из доступных материалов вытекает, что Гаяна вышла замуж в Москве в 1936 году за ревнивого советского студента, с которым она познакомилась еще в Париже. Мы знаем его имя и фамилию: Георгий Мелия, называемый Гаяной — Жоржем. <…> Я не в силах этого еще доказать, но мне кажется, что Георгий Мелия мог быть тайным сотрудником НКВД, подставленным сталинской полицией для наблюдения за русскими эмигрантами, прежде всего — за самой матерью Марией и ее ближайшим окружением»⁶.

Может быть ММ была права, когда она тревожилась за свою дочь. Внезапно возникший «жених» напомнил ей самой ее молниеносное и удивившее всех замужество c Д. В. Кузьминым-Караваевым. Гаяне, как и матери, нужно было совершить бросок в бездну. Знакомство с Г. Мелия стало для нее таким же «спасательным кругом», она приняла его ухаживанья. Благословения на брак от матери «молодожены» не получили — только молитвенное напутствие, отслуженное в храме на Лурмель. ММ была против этого союза и, по всей видимости, не знала, как остановить дочь от безрассудного поступка. События разворачивались стремительно!

После окончания конгресса А. Толстой писал с дороги своей жене Н. Крандиевской: «Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой, Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью — в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу (она монахиня) и про Гаяну расскажу подробно»⁷.

Н. Берберова в своей книге «Железная женщина» приводит подробности лондонской предотъездной встречи Толстого с Брюсом Локкартом⁸ в июле 1935 года: «Локкарт виделся с А. Н. Толстым в Лондоне, — пишет она, — на его пути в Россию. Был, конечно, завтрак в неизменном Карлтон-Грилле, и Локкарт рассказывает в своем дневнике, как Толстой обратился к нему с просьбой, — дать его крестнице проездную визу через Англию из Парижа в Ленинград. Он (Толстой) увозил крестницу с собой на теплоходе из эмигрантского болота в счастливую Страну Советов. В Париже девочка (ей тогда было 22) ‘погибает’, она коммунистка и хочет вернуться на родину, откуда ее вывезли ребенком, — со слов Толстого ‘eе мать теперь православная монахиня, а отец, давно разошедшийся с ее матерью, известный реакционер Кузьмин-Караваев, перешел в католичество и делает карьеру в Ватикане’. ‘Давайте поможем дочери монахини и кардинала, — сказал Толстой, смеясь, — в Париже она не знает, что с собой делать, и хочет домой’. Локкарт, разумеется, тотчас обещал Толстому сделать все, что нужно»⁹.

Наверное все эти рассказы все-таки грешат неточностями и путаницей. Как прочертился путь из Парижа в Ленинград и с каким паспортом выезжала Гаяна — пока неизвестно. Брак Гаяны с Георгием Мелия, видимо, «оформился» уже почти перед самой ее кончиной в 1936 году, в Москве.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Гаяны, если бы она, как и предполагалось, поехала бы переводчиком в СССР вместе со знаменитым писателем Андре Жидом. Увлеченный сталинским СССР, он яро выступал защитником коммунистической системы. В середине 30-х он посетил Союз, где было издано полное собрание его сочинений, но в 1935 году в Париже писатель встретился с Борисом Пастернаком (в связи с приездом того на конгресс), который в беседе с ним несколько приоткрыл ему глаза на истинное положение дел в СССР. Следующая поездка Жида в 1936-м окончательно сняла с него розовые очки, в результате чего он написал книгу «Возвращение из СССР». Не только для Советов, но и для всей западной левой интеллигенции откровенные развенчания сталинской пропаганды стали шоком.

Смерть Гаяны в Москве до сих пор окутана тайной — тиф, дизентерия, неудачный аборт… Она была похоронена на Преображенском кладбище в Москве, но следов могилы не осталось, кроме нескольких строк в кладбищенских книгах.

Эдакая не христианская игра в поддавки со временем, страстное желание поскорее вырваться из капиталистического ада и попасть в «рай»… Для ММ весть о смерти дочери стала ударом. Гаяна скончалась в конце июля. Свой цикл стихов о смерти поэтесса начала писать в 1936-м:

Не слепи меня, Боже, светом,
Не терзай меня, Боже, страданьем.
Прикоснулась я этим летом
К тайникам Твоего мирозданья.
Средь зеленых, дождливых мест
Вдруг с небес уронил Ты крест.
Поднимаю Твоей же силой
И кричу через силу: «Осанна!»
Есть безкрестная в мире могила,
Над могилою надпись: Гаяна.
Под землей моя милая дочь,
Над землей осиянная ночь.
Тяжелы Твои светлые длани,
Твою правду с трудом принимаю.
Крылья дай отошедшей Гаяне,
Чтоб лететь ей к небесному раю.
Мне же дай мое сердце смирять,
Чтоб Тебя и весь мир Твой принять.

Дочь ММ стала еще одной жертвой «серпа и молота». И опыт матери ей не помог.

Вспомним еще об одном человеке, который оказался вплетенным в паутину судеб Гаяны и Ариадны. Его арестуют в 1939-м и очень долго будут допрашивать на Лубянке в связи с делом Эфрона. Он подпишет все показания, в 1940-м откажется от них, но в результате очных ставок и допросов «признается», что именно Эфрон его завербовал в пользу французской разведки. Этого человека звали Павел Николаевич Толстой. Он, дальний родственник А. Н. Толстого, с шести лет оказался в Париже. «Легкий нрав и общительный характер приводили его то к евразийцам, то к младороссам, он был вхож и в ‘Союз возвращения на родину’, и в правобелогвардейские круги. Везде у него находились приятели — и родственные связи. Бывал он не раз и в доме Эфрона; особенно зачастил перед своим отъездом в СССР, в 1933, вернувшись, около года жил в доме писателя в Детском селе под Ленинградом. Позже переселился в Москву. Еще в 1934 году принял предложение «органов» о сотрудничестве и следил, в частности, за приехавшей из Франции дочерью Е. Ю. Скобцовой (матери Марии) — Гаяной«¹⁰.

Сопоставим даты. Вероятнее всего, Павел Толстой был знаком с Гаяной и, конечно, с Ариадной еще в Париже. В своих письмах из СССР к родным в Париж Гаяна никогда не упоминала его имя. Она скончалась в Москве. Когда и зачем туда же переехал П. Толстой? Общался ли он с Гаяной в Москве и был ли знаком с ее мужем Георгием Мелия? Толстой был арестован в 1939 г. по делу Эфрона и расстрелян в 1941-м.

Близкую и очень крепкую дружбу ММ с Алексеем Толстым в далекие 1910-е годы можно сравнивать с дружбой Марины Цветаевой и Сергея Эфрона с ним же. Толстой в начале 1920-х часто живал в Берлине, первой культурной столице русской эмиграции. Уже тогда Толстой был активно «задействован» в дела по «обольщению» писателей. Многие из них были как бы на распутье, печатались в советской России, получали оттуда гонорары за публикации. Об этом перепутье довольно подробно пишет Н. Берберова в своей книге «Курсив мой».

Соблазнитель Толстой был тесно связан с Эфроном, который в своих болезненных метаниях в результате решил поступить на философский факультет Пражского университета. Кем только Эфрон в жизни не был! Публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, евразиец, агент НКВД и, не забудем про существенно важный этап, — актер театра и кино. Не исключено, что театральное лицедейство вполне логично связывалось с его последней ролью в подготовке покушения на Игнатия Райса. Выясняется, что уже в чешские годы ему удалось завербовать своих друзей, мужа и жену Клепининых и Константина Болеславовича Родзевича (который стал любовником МЦ и, видимо, отцом ее сына Мура). Связь с Толстым у Эфрона была тайной и постоянной.

Гаяна и Ариадна увязли во всей этой гадости, сами того не заметив. Думаю, что они были пешками в крупной «шпионской игре» Толстого — Эфрона, перед которыми стояли задачи поважнее и «улов» покрупнее.

* * *

Со слов Анны Саакянц, написавшей великолепную книгу о Марине Цветаевой «Бессмертная птица феникс», великая поэтесса всю жизнь была подвержена мистике, обладая характером сложным, метущимся. Невротическая «охота к перемене мест» рождала ложное чувство — «там будет лучше». Кочевая жизнь была ее второй натурой, часто в разговорах и письмах она восклицает: «Я одна не могу», в крайнем возбуждении — «Я повешусь». Может показаться, что в этом есть некое христианское юродство, но ведь и в нем можно стать профессионалом. С. Эфрон уже в 1918 году писал сестре: «В личной жизни — это сплошное разрушительное начало». В письме М. Воло-шину он дает беспощадную характеристику МЦ: "Марина — человек страстей… Отдаваться с головой своему урагану — для нее стало необходимостью. Воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас — неважно. Почти всегда… все это строится на самообмане. Человек выдумывается, и ураган начался«¹¹.

ММ, оказавшись в равно таком же положении в Париже и будучи, как говорится, «творческой натурой», с тремя детьми и мужем-офицером, севшим за руль такси, могла бы тоже пойти «просить милостыню», но вышло иначе. Нищие и отвергнутые стали ее уделом и заботой о них.

Встречались ли МЦ и ММ в Париже? Просила ли помощи МЦ у ММ? ММ была бедна, и о ежемесячных чеках, которые МЦ получала от Соломеи Андрониковой и друзей, речи не было. Поэтессы не могли поменяться ролями; каждая из них понимала по-разному «руку дающего» и «быт и бытие».

Да, есть у МЦ прекрасные стихи о вере и Боге, и молитвы она советует читать Але на ночь, и сына своего решает крестить по-особенному, чтобы ничего случайного, а все сопутствующие люди и символы крещения пошли бы ему на пользу. Анна Саакянц отмечает: "Она не рождена была и не умела быть матерью — дочери. Только — сыну. А дочь — сначала — чудо-ребенок, ‘Консуэла-Утешение’, подружка, чуть ли не ровня и опора; затем — почти прислуга в доме (пусть и с материнскими уроками французского) и, наконец — соперница«¹². (Была ли ММ хорошей матерью своим детям? На этот вопрос нельзя ответить, но очевидно, что она недостаточно упреждала Гаяну от ложного патриотизма).

Вероятнее всего, по мере взросления Али ее желание отпочковаться от матери, выбор отца в друзья и доверители вызывали в МЦ раздражение. Иногда кажется, что она завидует молодости дочери. С возрастом чувство одиночества, невозможность «удержать» рядом с собой друзей и семью, только усиливалось. Неприкаянность души С. Эфрона в сочетании с огромным тщеславием «выбиться в люди» обозначили роковую связку брейгелевских слепцов.

Ариадна родилась, как сообщает МЦ, «под звук московских колоколов». Очень рано Аля научилась читать. К своим трем годам уже сочиняла короткие стихи. 13 апреля 1917 года у нее появилась сестра Ирина; МЦ, находясь в больнице шестнадцать дней, каждый день обращается к ней в письмах как к взрослой. Материнские советы Але «как себя вести» перемежаются с рассказами о новорожденной сестре; она пишет девочке о своих снах, советует молиться на ночь за всю семью, и тут же — бытовые просьбы. На плечи Али легла постоянная забота о матери. В чешской деревенской глуши МЦ сокрушается, что ее талантливую дочь быт приземляет, а ей нужно учиться в хорошей школе, но так как она сама ничего не умеет делать, то остается единственный помощник — Аля, хотя «продолжать жить в чешской деревне — значит загубить не только свою жизнь, но и Алину»: "сплошные ведра и тряпки — как тут развиваться?.. Она ничего не успевает: уборка, лавка, угли, ведра, еда, учение, хворост, сон. Мне ее жаль, п. ч. она исключительно благородна, никогда не ропщет, всегда старается облегчить и радуется малейшему пустяку. Изумительная легкость отказа. Но это не для одиннадцати лет, ибо к двадцати озлобится люто. Детство (умение радоваться) невозвратно«¹³.

В середине 1930-х через связи отца ее устраивают работать в журнал «Наш Союз», по сути — это голос парижского «Союза возвращения на родину». Как бы она ни была наивна, но неожиданно появившиеся в семье деньги, таинственные исчезновения отца, который сообщал, что едет в «командировки», не могли не вызвать любопытства у дочери: чем же занимается отец? А отец занимался вербовкой эмигрантов и получал деньги из Москвы за активную работу наводчика. По некоторым сведениям, он завербовал около 24 человек.

Да прозрела ли она потом? Узнала ли она в Москве о смерти Гаяны? Круг их был слишком узким, и слухи должны были до нее дойти хотя бы через П. Н. Толстого.

В 1939 году Ариадна была арестована. Пятнадцать лет спустя, в мае 1954 года, А. С. Эфрон посылает из Туруханска, где она отбывает ссылку так называемых «повторников», заявление на имя Генерального прокурора СССР Руденко с просьбой о пересмотре дела и об отмене приговора. В заявлении она, в частности, напишет: «Меня избивали резиновыми ‘дамскими вопросниками’, в течение 20 суток лишали сна, вели круглосуточные ‘конвейерные’ допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку, проводили инсценировки расстрела…» И далее: «Я была вынуждена оговорить себя…» И еще: "Из меня выколотили показания против моего отца…«¹⁴ В результате она признается в своей шпионской деятельности на французскую разведку.

В большой игре — большие ставки, но с чертями лучше не садиться играть в подкидного дурачка. А ведь лукавого трудно определить сразу, он коварно превращается в доброго пастыря. Сколько было этих, заманенных Сталиным?!

* * *

Блок записал на память две строки Бальмонта: «Святой Георгий, убив дракона, / Взглянул печально вокруг себя». В 1915 году у ММ (тогда — Е. Ю. Кузьминой-Караваевой) вышла в свет философская повесть «Юрали». Это ритмическая проза, напоминающая ветхозаветные апокрифы. Герой повести — молодой певец, сказочник, учитель. Он похож на проповедника, его искания порой непоследовательны и даже противоречивы. Поэтесса назвала своего героя Юрали. Первая часть имени — усеченное «Юр», сокращенное от Георгий (Юрий), в память о любимом отце Елизаветы Юрьевны. Вторая часть — от мусульманского «Али» — мудрый, возвышенный. В те далекие годы работы над текстом «Юрали» поэтесса еще не знала, что у нее родится сын и она его назовет Юрием.

Имя «Георгий» традиционно давалось в России при крещении, «Юрий» — появилось в свидетельствах о рождении после 1917 года, но уже с XVI века это имя часто встречается в среде аристократической. Георгий, как и Игорь, — имена, вошедшие в моду с начала ХХ века; в них родители, в патриотическом подъеме, вкладывали надежды на победы. Страна нуждалась в героях.

Александр Блок, призванный на военную службу, в июле 1916 года писал с фронта Елизавете Юрьевне: «На войне оказалось только скучно. О Георгии и Надежде — скоро кончится их искание. Какой ад напряжения!» В ее ответе от 26 июля 1916: «После Вашего письма писала я стихи. Если Вы можете их читать как часть письма, то прочтите; если же нет, то пропустите. Они выразили точно то, что я хотела Вам сказать:

Увидишь ты не на войне,
Не в бранном, пламенном восторге,
Как мчится в латах, на коне
Великомученик Георгий.
Ты будешь видеть смерти лик,
Сомкнешь пред долгой ночью вежды;
И только в полночь громкий крик
Тебя разбудит — зов надежды!»

Сын у ММ появился на свет 21 апреля 1920-го, практически перед самым исходом из России. Крещен был вместе с младшей сестрой Настей в 1924 году в Сербии. Будто Блок предвидел, что Юрий станет надеждой и страданием для ММ, а «ад напряжения» обернется для юноши прославлением в святого Георгия в 2004 году. Юрия возьмет гестапо в 1943-м, погибнет он в лагере Дора в 1944-м; с разницей в два дня умрет на соседних нарах его духовный наставник о. Димитрий Клепинин (его родной брат Николай Андреевич Клепинин совершит побег в сталинскую Москву вместе с С. Эфроном и будет расстрелян).

ММ была арестована гестапо в Париже практически одновременно с сыном, их развезут в разные лагеря, но в последний раз ей удастся обнять его случайно в пересыльном лагере Компьень в апреле 1943 года. Ее солагерница И. Н. Вебстер так описывает эту встречу: "К вечеру меня разыскала ММ и возбужденно поведала, что сын ее Юрий тут же и она надеется его наутро повидать. Она была полна этим скорым свиданием, мечтала о моменте встречи… Наутро, часов в пять, я вышла из своей конюшни и, проходя коридором, окна которого выходили на восток, вдруг застыла на месте в неописуемом восхищении от того, что увидела. Светало, с востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла м. Мария. Вся в черном, монашеском; лицо ее светилось и выражение на лице такое, какого не опишешь, — не все люди даже раз в жизни преображаются так.

Снаружи, под окном, стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным чистым прозрачным лицом; на фоне восходящего солнца и мать, и сын были окружены золотыми лучами… Они тихо говорили«¹⁵. В эту ночь ММ была отправлена в Германию.

Из лагеря Юра пишет письмо своему отцу и бабушке, в котором он рассказывает о Компьене: «Мои самые родные! Христос Воскресе! <…> Вы уже, наверное, знаете, что я виделся с Мусенькой. В ночь 27 апреля маму отправили в Германию, она была в замечательном состоянии духа и сказала мне, что мы должны верить в ее выносливость и вообще не волноваться за нее, каждый день мы поминаем ее на проскомидии (и вас тоже)». Отцу Димитрию удается служить литургию и причащаться: "С Димой я на ‘ты’ и он меня готовит к священству. Надо уметь и стараться познать волю Божию, ведь это меня всегда влекло и, в конце концов, только это и интересовало, но завершилось парижской жизнью и иллюзиями на ‘что-то лучшее’, как будто может быть что-то лучшее«¹⁶.

Развод матери с Д. Е. Скобцовым в 1932 году Юра тяжело переживал. Совместные обеды, разговоры… отношения постепенно наладились к 1939 году. Скобцов уже давно жил на арендованной ферме Фелярд, под Парижем, куда часто приезжал Юрий. Он стал студентом Сорбонны, изучал историю искусства.

Как воспринял Юра гибель Гаяны? Вероятнее всего, этот удар и подтолкнул его к служению. Он стал иподьяконом, во всем старался помогать матери. Не напоминает ли это ее импульсивное решение стать монахиней после смерти четырехлетней Насти в 1926-м? Тогда она сказала: «…сейчас я хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать и принять смерть».

При аресте на ул. Лекурб в кармане Юры была обнаружена записка от еврейки, которая просила о помощи. «Православное дело», основанное ММ с момента объявления нацистами обязательного ношения евреями «желтой звезды Давида», стало им активно помогать. Священник Димитрий Клепинин выдавал фальшивые справки о крещении, что спасло многих от арестов и гибели. Ф. Пьянов, арестованный вместе со всеми членами «Православного дела», вспоминает о последних месяцах жизни Юрия и о. Димитрия в лагере «Дора», где на подземных заводах изготовлялись ракеты и самолеты: "Юра почти сразу заболел фурункулезом и очень быстро скончался <…> В феврале 1944 года в концентрационном лагере ‘Дора’ отец Димит-рий погиб; он умер от воспаления легких на грязном полу в углу так называемого ‘приемного покоя’ лагеря, где не было ни лекарств, ни ухода, ни постелей. Вечером или в ночь он умер и, вероятно, под утро был увезен с другими покойниками в крематорий лагеря Бухенвальд. В то время покойников из лагеря ‘Дора’ сжигали в Бухенвальде. Лагерь ‘Дора’ был страшный лагерь!.. Отец Димитрий был человеком глубочайшей Веры и Живого Бога, он любил всех <…> Дело в том, что живое отношение к Богу у отца Димитрия непосредственно и просто переключалось в жизнь — к живому человеку, особенно к несчастному, ко всякой душе ‘скорбящей и озлобленной’. В этом у них было много общего с покойной матерью Марией! Отец Димитрий, мать Мария, Фондаминский, Юра Скобцов и другие погибли как мученики за Веру в Бога, за то, что они отдавали себя, свои души другим людям«¹⁷. Отец Димитрий и Фондаминский в 2004 году тоже будут прославлены в лике святых.

Даниил Ермолаевич Скобцов после войны остался один, жил на ферме Фелярд, заботился о Софье Борисовне Пиленко, бабушке Юрия. Она скончалась в 100-летнем возрасте в 1962 году. Точные сведения о смерти ММ и сыне он получил не сразу, долгое время не мог поверить, что Юра погиб в лагере, и считал, что советские войска в 1945 году, освободив лагерь, спасли Юру. Может быть, надежды найти сына стали поводом для Скобцова взять советский паспорт. Паспорт выдан на два года, 1947–1949, советским консульством в Париже (подпись генерального консула Абрамова). Сегодня паспорт находится в архиве Кривошеиных. У Скобцова был статус политэмигранта по Нансеновской конвенции; как у многих русских, у него, видимо, был французский «вид на жительство». Можно, правда, допустить, что поиск сына был лишь поводом поездки в СССР и что Скобцов захотел под влиянием пропаганды и Указа от 14 июня 1946 года (отмечено на 2-й странице паспорта) вернуться в Россию. В паспорте нет отметки о продлении паспорта — следовательно, по неизвестным причинам, он решил его не использовать. По каким документам Даниил Ермолаевич продолжал жить во Франции? Сумел ли получить документы о гражданстве? Многим, взявшим советские паспорта в 1947-м и не воспользовавшимся ими, с трудом потом удавалось избавляться от них. Д. Е. Скобцов скончался в 1968 году в русском старческом доме, похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

* * *

Палиндром и впрямь несовершенен. О жизни Николая Андреевича Клепинина, старшего брата о. Димитрия, известно довольно много. Офицер Белой армии, член РСХД, в Париже сотрудничал с YMCA-Press; в 1928-м уже работает в газете «Евразия», основанной С. Эфроном. Он дружил с МЦ и, начиная с пражских годов, они постоянно снимали квартиры рядом. Тут стоит повторить известную хронологию трагических событий.

Н. А. Клепинин и его жена Антонина Николаевна Насонова были завербованы С. Эфроном и стали агентами НКВД, в 1937 бежали в СССР. В ноябре 1938 года Клепинины с двумя сыновьями, под фамилией Львовы, поселились по адресу: Московская область, станция Болшево, улица «Новый быт», дом 4/33 (ныне ул. Свердлова, № 15). Николай Андреевич числился научным консультантом восточного отдела ВОКСа. Позже сюда приедет и С. Я. Эфрон (конспиративная фамилия — Андреев), еще позже — и Марина Цветаева с детьми. «Дача Экспортлеса» — большая, но гостиная и кухня у обеих семей будут общими. Отсюда их (кроме М. Цветаевой) начнут все чаще и чаще вызывать на допросы в НКВД.

Хроника 1939 года выглядит так:

— 27 августа первыми арестованы Ариадна (Аля) Эфрон и «возвращенка» Эмилия Литауэр;

— 10 октября арестован Сергей Яковлевич Эфрон;

— в ночь с 6 на 7 ноября в Болшеве арестовали Николая Андреевича Клепинина;

— в ту же ночь, с 6 на 7 ноября, в Москве, на Пятницкой, д. 12, в доме академика-биолога Насонова арестовали Нину Николаевну Клепинину (урожд. Насонову);

— в ту же ночь на Садово-Триумфальной, д. 7, кв. 30, арестовали старшего сына Нины Николаевны от первого брака — Алексея Васильевича Сеземана;

— 28 июля 1941 года в пересыльной орловской тюрьме Клепинины и Эфрон были осуждены как французские шпионы к «групповому расстрелу» и приговор приведен в исполнение: Клепинины и П. Н. Толстой были расстреляны 27 августа, а Эфрон — 16 октября¹⁸.

* * *

Мысли о смерти на протяжении всей жизни не покидали МЦ. Сгоряча в письмах она повторяла «удавлюсь»; странным образом, примерно за полмесяца до рождения сына, 15 января написала стихи о смерти:

Ну, Муза моя! Хоть рифму еще!
Щекой — Илионом вспыхнувшею
К щеке: «Не крушись! Расковывает
Смерть — узы мои! До скорого ведь?»
Предсмертного ложа свадебного —
Последнее перетрагиванье.

На протяжении последнего месяца она готовится к «русскому» Новому году, вместе с Ариадной клеит бумажные елочные игрушки, учит ее французскому, мечтает об отъезде и страдает от убогости жизни. Быт, изнуряющий и агрессивный: "в комнатах — весь уют неприюта… Эта зима — наиглушайшая в моей жизни, точно я под снегом…«¹⁹.

Вся семья мечтала о мальчике; долгожданный сын родился 2 февраля 1925 года. Роды были очень тяжелыми, и мальчика минут двадцать «воскрешали». Ей очень хотелось назвать сына Борисом (как Пастернака), но «по робкой просьбе Сергея Яковлевича» его назвали Георгием. Пастернаку она написала о рождении сына 14 февраля²⁰. Детское прозвище Мур закрепилось за ним на всю жизнь. Как уже было сказано, религиозность МЦ была довольно странной. Вера в высшие силы, «от которых зависят силы нижние, земные», бросала «вызов традиционному Богу, МЦ предпочитала ему ‘Князя тьмы’, и эта двойственность пронизывала всю ее жизнь, все ее действия». «Нянча новорожденного сына, она ласково называла его ‘чертенком’». Но Георгий, скорее, воспринимался матерью как «будущий Победоносец»! Недаром в письмах, по мере возмужания мальчика, она будет его сравнивать с Наполеоном, с ее любимым героем, которому она поклонялась с детства. Крестины должны были состояться, и все «атрибуты» до мелочей были продуманы и служили ритуально-символическому предначертанию будущего Георгия: крестик, иконки, восприемники. Отец Сергий Булгаков (близкий друг и духовный наставник ММ) совершил таинство крещения 8 июня.

Первого ноября 1925 года МЦ, Ариадна и Георгий перебираются в Париж и поселяются в беднейшем северном квартале столицы на берегу зловонного канала Урк. От перемены места ничего не изменилось.

Любовь к сыну была удушающей, слепым обожанием божества. Отношения с Алей обернулись тяжелым разрывом. Муру — третий год, и МЦ пишет своей сестре: «Удивительно взрослая речь, чудно владеет словом. Мужественен, любит говорить не как дети. И совсем иначе, чем Аля. Хочет всегда стать на что-то, повыше, чтобы слушали…» Георгию восемь лет: «Очень зрел. Очень критичен. Марина, — сказал мне Бальмонт, — это растет твой будущий прокурор!» Заботы о сыне вошли в полосу приятного «быта»: проводы и встреча из школы, приготовление уроков… Она посылает фотографии друзьям и пишет: "А вот Вам мой чудный Мур — хорош?.. И более похож на Наполеоновского сына, чем сам Наполеоновский сын… И вот его лицо в Мурином«²¹.

Ей хотелось, чтобы Мур ни в чем не нуждался. Мальчик пошел во французскую школу: в русской гимназии в Булонь оказалось слишком дорого. Как сказалось крещение на Муре? Отец Андрей Сергеенко, настоятель церкви в Медоне, общался с МЦ, был поклонником ее стихов, — он вспоминает, как поэтесса приводила сына к нему в храм. Мальчик, как и мать, не мог устоять на службе больше десяти минут; темнота, свечи, иконы наводили беспокойство и скуку.

Незаметно пришел 1934-й. С. Эфрон стал еще более закрытым и таинственным, с этого времени «его жизнь окутывается все более непроницаемым клубком тайн <…> и прямо пропорциональна все растущему желанию вернуться. <…> Принято считать, что он стремился искупить свою вину перед родиной». Но скорее всего, речь шла о полном провале всех его начинаний (кино, газеты, философия, кружки, сочинение собственных текстов). Возвращение — и только оно — давало новые надежды. Он говорил с МЦ об этом, но она сказала: «…я решительно не еду, значит расстаться, а это (как ни грыземся!) после 20 лет совместности — тяжело» (из письма Соломее). Непоследовательность ее решений, «ехать — не ехать» — все менялось, как погода. Многое зависело от присланных чеков на «быт», изданных или отвергнутых стихов и переводов в журналах, с мизерными гонорарами, от литературных чтений, организованных друзьями в поддержку (скажем, в Мютюалите вместе с Ходасевичем, Гиппиус, Берберовой), — билеты распространялись среди знакомых, отзывы в прессе (эмигрантской) — кисло-сладкие. Все чаще она думала об отъезде — туда, где ее оценят профессионалы и читатели. Скоро Эфрон, видимо, стал получать деньги, а МЦ все реже напоминала друзьям о чеках и жаловалась на прозябание. Уезжать было страшно; она пишет: «буду там одна», — а ведь она больше всего на свете боялась одиночества: «В письме к Тесковой она просит найти для нее… хорошую гадалку». В тот же день, 15 февраля 1935 года, она читает стихи на бесплатном вечере, организованном «Союзом возвращения на родину» в квартире, оплаченной посольством.

Но тревожит Георгий — «победоносец»: «Менее всего развит — душевно: не знает тоски, совсем ее не понимает <…> Меня любит, как свою вещь <…> Ум — острый, но трезвый: римский». Странно, но эмигрантские идеи «о бездуховности Запада» живут в некоторых умах до сих пор. Вот и МЦ пишет в письмах, будто бы вся Европа в тупике, а сын стал на путь французской бездуховной и политизированной молодежи, а ему нужно другое.

Со слов Д. В. Сеземана (пасынка Клепинина), Мур, несмотря на их разницу в три года, был очень развитым и укорененным во французскую среду подростком. В свои 14 лет он, конечно, не представлял истинных причин отъезда. В отличие от сестры, которая во всем нераздельно была с отцом, Георгия везли на закланье! "Я, конечно, кончу самоубийством. И может быть, я умру не оттого, что здесь плохо, а оттого, что ‘там хорошо’«²². Георгий, в свои неполные 16 лет, довольно быстро понял, в какую западню он попал. Пишут, что он был несправедлив к матери, груб и безразличен, но по своему «наполеоновскому уму» он довольно быстро сообразил, что единственно спасительным для него может быть полное вхождение в советскую систему. Последние ее слова Муру — «я попала в тупик»; скорее всего, она хотела повторить: «Я не хочу умереть, я хочу — не быть».

Д. В. Сеземан и несколько тогдашних свидетелей того события в Елабуге говорят одно и то же: Мур на похороны не пошел и даже говорил Сикорскому: "’Марина Ивановна правильно сделала, у нее не было другого выхода…’ И так он говорил всем, называя мать по имени и отчеству, — обдуманно, разумно. Он и не пытался что-нибудь сделать, чтобы мать не сунула голову в петлю. Ее стихи и поэмы сыну не нравились, возможно, по молодости лет"²³.

В 1944 году Георгий, блестящий студент Литинститута, за два месяца до окончания первого курса был призван на фронт, а в августе — убит. " Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет«, — написала МЦ друзьям в последнем письме²⁴.

* * *

Мой несовершенный палиндром необходимо завершить. Иначе это выльется в «назидания потомкам» и несправедливые сравнения моих персонажей как «святых» и «не святых». Никого не хочу осуждать, никого не призываю любить. Думаю, что история русской интеллигенции ХХ века, как и история русской эмиграции, продолжит свои пробы лакмусовой бумажкой. У русских, думается, есть в характере черта наполнять слово «патриотизм» разными векторами, которые всегда корректируются властью. После Октября «патриотизм» в СССР превратился в борьбу с «безродным космополитизмом», всех буржуев поставили к стенке, а для эмиграции настали дни черных десятилетий изгойства. Но мы знаем, сколько среди этих «врагов» Советов было настоящих патриотов России. Эфрон, Марина Цветаева и мать Мария совершенно по-разному понимали это слово и на практике осуществляли его каждый по-своему. Пути Господни лежат в тайноведении.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Анна Саакянц. Жизнь Цветаевой — бессмертная птица феникс. — Москва: «Центрполиграф». 2002. С. 43.
2. Ксения Кривошеина. Мать Мария Скобцова, святая наших дней. — Москва: ЭКСМО. 2015.
3. Доминик Десанти. Встречи с матерью Марией. Неверующая о святой. — Москва: «Алетейя», 2011. Сс. 26-27.
4. Анна Саакянц. Указ. соч. С. 667.
5. Там же.
6. Гжегож Ойцевич. См.: Ксения Кривошеина. Мать Мария Скобцова, святая наших дней… С. 312.
7. Ксения Кривошеина. Указ. соч. С. 310.
8. Брюс Локкарт — бывший резидент английских спецслужб в революционном Петрограде, журналист и разведчик (См.: Юрий Оклянский. Герберт Уэллс и Железная Женщина. — «Дружба народов», 2009, № 11).
9. Гжегож Ойцевич. Указ. соч. С. 313.
10. Ирма Кудрова. Гибель Марины Цветаевой. Цит. по: http://tsvetaeva.synnegoria.com/WIN/about/kudrovG3.html
11. Анна Саакянц. Указ. соч. С. 394.
12. Там же. С. 671.
13. Там же. С. 426.
14. Ирма Кудрова. Указ. соч.
15. Из воспоминаний И. Н. Вебстер. См.: Ксения Кривошеина. Мать Мария Скобцова, святая наших дней… С. 344.
16. Там же. С. 344.
17. Там же. Ф. Т. Пьянов. С. 345.
18. Ирма Кудрова. Путь комет. Жизнь Марины Цветаевой. — СПб., 2002. С. 658.
19. Анна Саакянц. Указ. соч. С. 425.
20. Там же. Сс. 428, 439, 440.
21. Там же. Сс. 634, 629, 681, 678.
22. Там же. С. 821.
23. Анатолий Мошковский. Георгий, сын Цветаевой. — «Октябрь», 1999, № 3.
24. Анна Саакянц. Указ. соч. С. 825.

Опубликовано на сайте Богослов и в Новом Журнале