Мать Мария, Mère Marie

Письмо Гаяны для печати любезно предоставлено литературоведом Н. М. Каучишвили (Италия).

Мы приводим отрывок из исследования, опубликованного в журнале «Русская Литература», 2000, Амстердам.

Текст печатается с сокращениями

Среди большого числа представителей русской творческой интеллигенции, с которыми была знакома Е. Ю. Кузьмина-Караваева /будущая мать Мария/, имя Алексея Толстого занимает далеко не последнее место.
В отдельные периоды жизни их встречи были частыми, общения-дружескими. В целом же хотя их отношения и были достаточно ровными, идеализировать их не следует, поскольку это были очень разные люди. И всё же контакты двух писателей оставили заметные следы в жизни и творчестве каждого.

Весной 1911 г. Алексей Толстой со своей гражданской женой С. И. Дымшиц и новорождённой дочерью Марьяной приехал из Парижа в Петербург, где сразу окунулся в мир столичной «богемы». Видимо, в конце этого года Елизавета Кузьмина-Караваева познакомилась с Толстым. Елизавета Юрьевна тогда была ещё начинающей поэтессой, а (граф?) Толстой — известным писателем, автором нескольких книг. Их взаимные встречи происходили в редакции журнала «Аполлон» и в поэтическом объединении Николая Гумилёва «Цех поэтов». Толстой, правда, быстро отошёл от «Цеха», а Кузьмина-Караваева стала активной его участницей и в марте 1912 года выпустила у «цеховистов» свой первый сборник стихов «СКИФСКИЕ ЧЕРЕПКИ». Эта скромная книжка вызвала неожиданно большое количество откликов, в основном-благожелательных. Благодаря этой публикации, молодая поэтесса приобрела имя, известность, утвердила себя в литературном мире Серебрянного Века.

***

Детство дочери Елизаветы Юрьевны — ГАЯНЫ пришлось на годы гражданской войны, которую она пережила с матерью и бабушкой на Кубани. Первоначальное обучение Гаяна прошла дома: её бабушка С. Б. Пиленко обладала высокой дворянской культурой, мать Гаяны была поэтом, художником, философом /будущей м. Марией/; отчим девочки Дмитрий Скобцов в прошлом был учителем. Завершилось её образование уже за рубежами родины, в Париже. Отношения у матери с дочерью были тёплыми и доверительными. Мать Мария частенько брала Гаяну в свои разъезды по «русской Франции», в том числе и на съезды Русского Христьянского Студенческого Движения. Когда м. Мария организовала свой дом для бедных, Гаяна много помогала ей по хозяйству, одно время она даже заведовала кухней и столовой в общежитии на ул. Лурмель 77, в Париже. В тоже время Гаяна поддерживала контакты со своими сверстниками, исповедовавшими вполне левые убеждения. Судя по всему, никакого представления о реальной, не официально-лубочной жизни в Советском Союзе Гаяна и её друзья не имели, а другие мнения и сведения о СССР со свойственным молодёжи максимализмом отвергались.

В июне 1935 г. в Париже открылся 1-ый Конгресс Писателей в защиту Культуры. Для участия в его работе в составе группы советских писателей приехал и Алексей Толстой. Под аплодисменты единомышленников 23-го июня, он выступил с трибуны о «рождении в Советском Союзе нового гуманизма»! Толстой был одним из тех /и не только писателей/, кто умел, хотел и стремился лакировать обстановку в СССР. Эту его способность советское руководство искусно использовало в качестве «наглядной агитации» для заманивания в СССР писателей, деятелей культуры, философов. Такими жертвами стали М. Горький и А. Куприн.

В дни работы Конгресса А. Толстой встречался с матерью Марией. Откровенно трусить писатель не мог, но под постоянным вниманием НКВД, он вёл себя крайне осторожно. Позднее в 1937 г. во время поездки в Лондон А. Толтой признавался, что НКВД «ходит за ним по пятам». В этом контексте его свидания с м. Марией были весьма рискованными. По возвращении домой в СССР Толстой «захватил» с собой Гаяну. Ехали они отдельно от остальных членов делегации, через Лондон. Толстой писал с дороги своей жене Н. Крандиевской: Из Парижа я вывез дочь Лизы Кузьминой-Караваевой, Гаяну. Она жила в нечеловеческих условиях и, кроме того, была лишена права работы. Девочка умная, коммунистка, ей нужно учиться в вузе. Я думаю так: до осени она будет жить в Детском Селе, а осенью — в прежней комнате Марьяны Дымшиц. Всю историю про Лизу /она монахиня/ и про Гаяну расскажу подробно.

Странное впечатление производит это письмо — словно бы оно написано не только жене, но и сотрудникам НКВД /с расчётом на возможную перлюстрацию?/ Не успев вернуться в Ленинград 22-го июля Толстой в целях реабилитации поспешил опубликовать несколько интервью и очерков о командировке, в которых он доказывал свою лояльность. Для критики Западной жизни, в том числе — русской эмиграции, он не жалел тёмных красок.

Напомним, что этот метод по отношению к своим соотечественникам Толстой применял и раньше: «Исказить, прибавить, раздраконить — благо, никто не ответит» Читая сегодня эти строки писателя, испытываешь чувство неловкости и стыда за их автора! Мать напутствовала уезжавшую Гаяну стихами, представляя её библейской голубкой, вылетающей на волю в поисках суши, после Великого Потопа. Отъезд Гаяны вызвал негативную реакцию в эмиграции, крайне обострив отношения м. Марии с окружающими. Её и раньше упрекали в стремлении «засыпать ров». Мать Мария иногда и сама подумывала о возможном возвращении на родину, но её время тогда ещё не наступило. Жизнь продолжала испытывать стойкость этой необыкновенной женщины.

В конце августа 1936 г. Гаяна скончалась в Москве! Весть об этом дошла до Парижа только через месяц. Мать Мария была сражена горем. Многие опасались за неё, ожидая худшего. Критик К. В. Мочульский, хорошо знавший в те годы м. Марию, передает её слова после смерти Гаяны: «Бессонными ночами я её видела и с ней говорила… всё было темно вокруг и только где-то вдали маленькая светлая точка. Теперь я знаю, что такое смерть.»

Мать Мария выдержала и этот удар судьбы. Встречи её с А. Толстым в Париже летом 1935 г. были последними. Правда, она вспоминала о нём летом 1936 г. не только в связи с потерей Гаяны. Тогда русская литература отмечала 15-летие со дня смерти Блока. Мать Мария решила выступить в печати со своими воспоминаниями о встречах с поэтом. Это очень удивило многих из её знакомых.

***

Как же сложилась судьба самой Гаяны в СССР? Пасынок А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейн вспоминает: «Однажды мы приехали на машине в Ленинградский порт встречать возвращающегося из Франции отчима /1935 г./. Мы увидели его, машущего нам рукой с верхней палубы. Он спускался по трапу, сопровождаемый носильщиком, нагруженным чёрными заграничными чемоданами. С ним рядом шла тоненькая девушка, пугливо озирающаяся вокруг. Взяв её за руку, отчим сказал: «Вот я вам привёз подарок. Ты помнишь, Туся /жена, Н. Крандиевская/ — Лизу Кузьмину Караваеву? Это её дочь Гаяна. Она коммунистка и хочет жить в Советском Союзе. Гаяна пока будет жить у нас.»

Роскошный барский дом рабоче-крестьянского «графа» А. Толстого В Детском Селе /Царском Селе/ отличался открытостью и хлебосольством. Кроме большой семьи писателя, в нём всегда кто-нибудь гостил или ночевал. В доме было много прислуги и даже лакей — по старинке. Волькенштен продолжает: «Гаяна стала жить у нас, постепенно свыкаясь с новой обстановкой и новыми людьми. Спустя некоторое время она поступила на Путиловский завод /ошибка ф. Волькенштейна/, чтобы получить, как говорил отчим, «рабочую закалку», а затем поступить в Вуз. Она вставала в пять часов утра, возвращалась домой измученная. Часто по вечерам она подолгу молча сидела на ступеньках нашей террасы. Как на заводе, так и у нас в семье мало кому до неё было дело.»

***

В Париже Гаяна отличалась какой-то «огненной живостью»! Она напоминала свою мать в её молодые годы. Сама м. Мария очень образно сказала о дочери, что это был «пир огня и света». В СССР это был совсем иной человек — «огня в крови у неё не было» — Никита Алексеевич Толстой /сын писателя/. Молчаливость и замкнутость Гаяны объяснялась тем, что она оказалась в совершенно чуждой, не той, о чём мечталось, атмосфере и расстановке реальной жизни. Сыновья Толстого, Никита и Димитрий, вспоминали Гаяну как милую, чистосердечную, открытую, живую, приветливую, доброжелательную и весёлую девушку… в то же время очень простую и наивную. В доме Толстого всевозможные розыгрыши были частью их быта — «Её можно было легко ловить на любой крючок» /Никита Толстой/.

Как-то вскоре после приезда в Детское Село Гаяну вечером вызвали на улицу. Неизвестный человек сказал ей «по секрету», что местные подпольные троцкисты хотят установить связь со своими единомышленниками на Западе — «не могла бы она поспособствовать им в этом. Гаяна, вернувшись домой, рассказала обо всём Толстому, который посоветовал ей обратился к сотруднику НКВД, жившему… в их же доме!!! Гаяна сходила к нему. Этим пока дело и кончилось, видимо это была проверка или провокация, организованная самой же службой НКВД. /сообщено Н. А. Толстым — запись беседы 1986 г. — архив А. Шустова/

Гаяна Кузьмина-Караваева (1913-1936)

В Ленинграде Гаяна попыталась разыскивать родных. Известный математик Б. Н. Делоне сразу же отрёкся от племянницы, видимо опасаясь, что она его скомпрометирует, шёл 1935 г. Но Гаяна не унывала, она была уверена, что нашла своё место в жизни как активный строитель социализма! В конце октября 1935 г. сразу по возвращении из Чехословакии, Толстой оформил развод с Н. Крандиевской и женился на Л. Баршевой. Крандиевская с младшим сыном Дмитрием уехала из Детского Села, и Гаяна осталась в доме одна. Когда в декабре 1935 г., после двухмесячного отдыха в Кисловодске новобрачные Толстые вернулись в Детское Село — Гаяны там уже не было. Она уехала в Москву. Кстати и Толстые вскоре перебрались в столицу, но с Гаяной они больше не встречались: «Долгое время нам о ней ничего не было известно, а ещё много времени спустя мы узнали, что она умерла от тифа. Как звали её мужа и чем они занимались в Москве, я не знаю..» со слов Л. Толстой /Баршевой/.

А Гаяна в Москве поступила на службу в проектную контору и вышла замуж за Г. Мелия, с которым была знакома ещё по Парижу. Он находился там в качестве советского студента. Гаяна писала в Париж своим родным письма, полные оптимизма, а в апреле 1936 года поздравила по телефону мать с Пасхой.

Гаяна скончалась скоропостижно 30 августа 1936 г. Согласно укоренившейся версии, основанной, видимо, на слухах из Москвы, причиной смерти Гаяны считается тиф. Сомнение по этому поводу позже высказала Ахматова: ведь от тифа так быстро не умирают — тем более никаких вспышек этого заболевания в Москве тогда не было /добавление А. Шустов/ Если вспомнить какие это были годы… то не исключался и акт насильственной смерти. Очевидно, в гибели Гаяны, Анна Андреевна Ахматова серьёзно подозревала НКВД, основываясь на собственном печальном опыте. Сын Ахматовой неоднократно был арестован, тянул большие сроки. А если вспомнить судьбу дочери Марины Цветаевой, то Гаяна и её смерть были логичны в длинном, скорбном списке репрессированных детей.

Однако, пойдём дальше и мы увидим, что эта версия не совсем увязывается не только с последними письмами Гаяны, но и с письмом её мужа в Париж. Он сообщал /М. Марии/, что сам похоронил жену и поставил крест на могиле. В документальном романе Н. Н. Берберовой «Железная женщина» высказывается более правдоподобная версия гибели: Гаяна умерла от неудачного аборта! Скорее всего «подпольного», поскольку с 27 июня 1936 года аборты в СССР были запрещены. Жизнь Гаяны в Москве была столь же одинокой, изолированной и она была никому не нужна. В предсмертные дни возле неё был только её муж.

Пасынка А. Толстого Ф. Ф. Волькенштейна до конца жизни мучали мысли о судьбе Гаяны: «…совершенно безответственное поведение отчима, который неизвестно для чего привёз Гаяну из-за границы, а затем, занятый своими личными делами, бросил её на произвол судьбы. Все жили своими жизнями. Алексей Николаевич вырвал Гаяну из её какой бы то ни было жизни, а затем бросил! Судьба Гаяны тяжелым камнем лежит и на моём сердце. /в этой истории весь А. Толстой — комм. А. Ш./ (письма Ф. Ф. Волькенштейна от 17 сент. 1980 г. и 23 авг. 1981 г. — архив А. Шустова)

Приложение к тексту

Дополнительный свет на отношения Е. Ю. Кузьминой-Караваевой /матери Марии (Скобцовой)/ и Алексея Толстого могли бы пролить свет письма Гаяны, которые она исправно писала и отправляла в Париж, где у неё оставались мать, бабушка, отчим и единоутробный брат Юрий, не говоря уже о друзьях и знакомых. Часть её писем хранится в частных архивах за рубежом и в России. Страницы приводимого /ниже/ письма расскрывают не только душевный мир Гаяны, который не разглядели сыновья Толстого, но много говорит и об её адресатах, добавляет живые черты в образ матери Марии! Неплохая осведомлённость Гаяны о реальной и повседневной жизни Страны Советов, не должна вызывать большого удивления. Следует помнить, что она жила в многолюдном, почти «проходном» доме Толстого, работала на крупном предприятии. Поражает в этих письмах другое: то КАК она пишет об этом в Париж! Она не жалуется на свою жизнь и сообщает родным множество фактов и имён, которые им известны или интересны, она пишет им о книге Сталина, о триумфе Г. Улановой и пр. Не будем забывать, что пишет она в Париж адресуя эти рассказы своей матери и отчиму… Из приводимого письма мы узнаём, что и сама Гаяна не была чужда литературе.

Письмо Гаяны /Детское Село/ — 23-го сент. 1935 г.

Дорогие мои!

Вообще я больше ничего не понимаю, всё мутно и как-то странно, чтобы не сказать, что забавно выше всякой меры. Всю жизнь, кажется, я была математиком и кроме этого меня мало, что интересовало. Теперь я уже перестала понимать и себя. Я вам писала, что ради шутки начала писать какую-то белиберду, но оказалось что эта белиберда уже не настолько белиберда; и даже до такой степени, что я теперь печатаюсь в одном из самых серьёзных литературных журналов, не говоря уже о газетных подвалах /журнально-газетные публикации Гаяны не выявлены/.

Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы./имеется в виду писатель и литер. критик А. О. Старчаков, близкий друг, соратник, помощник и соавтор Алексея Толстого. После ареста его в 1937 г. Алексей Толстой отрёкся от него/ Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, — и готовятся работы о нём. Одну из них взял мой друг Старчаков, и мы с ним выясняли, откуда симпатичный, Лев Николаевич брал своё учение, кто был его учителем и т. д. У нас остался с ним только один невыясненный вопрос, который при всём желании не смогли открыть: это зачем старик ездил в Оптину пустынь. Конечно, мне было странно, что на него влиял Энри Жорж, если принять во внимание, как этого экономиста характеризовал Маркс. Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне даёт не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше чем на заводе или же даже при чтении книг. /Гаяна работала в Ленинграде на Макаронной фабрике не то электриком не то на должности электрика — прим. А. Шустова/ Перед праздниками у нас будут раздавать награды и как ударнице-стахановке мне, кажется, будет преподнесено полное собрание сочинений Сталина. Я так довольна, что мне трудно описать.

Сейчас вот уже две недели как я сижу дома, хожу в театры, концерты и вообще ничего не делаю, кроме писания, так как я поранилась на заводе, разрезала довольно сильно палец. Наталья Васильевна /Крандиевская 1888-1963, третья жена А. Толстого, русская поэтесса/ страшно испугалась, и поэтому были подняты все знаменитости города, чтобы смотреть мой палец и лечить его, когда ничего в общем нету. Одним словом, прописали «аква дистилата». Самый печальный факт в моей биографии, если это можно назвать моей — это то, что Алёша разошёлся с Натальей Васильевной, и это были совершенно феноменальные драмы, в которых я себя очень глупо чувствовала. Алёша ещё не вернулся из Чехии, а когда вернётся, ходят слухи, что мы с ним переедем в Москву. А там не знаю.

Вообще в всеобщем представлении /кажется/, что приехала дочь поэтессы Кузьминой-Караваевой, развела Алёшу, и они поженятся в ближайшем будущем и уедут в Москву. Это совершенно достоверно говорят все до такой степени, что я не знаю, как мне отбояриваться от всяких обедов, вечеров и т. д.

Я хотела вам послать мои карточки, но, к сожалению, не могу никак их проявить пока мой палец не заживёт. Всегда со мной происходят какие-то феноменальные истории. Так и тут, как и везде, не могу же я быть нормальным человеком, и вот того и гляди я стану моряком. Другими словами-матросом, а там чего доброго и штурманом. Буду ездить по всему свету на «Смольном» или на «Дзержинском» и стану морским волком. А, может, буду знаменитой писательницей. Если, конечно, до того времени не кинусь в политику. Мне уже не раз тут говорили, что при некотором желании я смогу, т. к. у меня есть нюх на международные темы и что я могу стать хорошим бойцом, какой нужен нашему СССР.

Мама, кажется, Алёша тебе не соврал, когда говорил обо мне!!! Пока сижу в Детском Селе, но может, поеду с Алёшей на юг в Крым, Кавказ. Как я этого хочу. Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. /Жорж-Георгий Мелия — в последующем муж Гаяны, они познакомились в Париже./

Написал, что между нами всё кончено. Ну и тем лучше, а то матрос с мужем — это странно. Вдруг вспомнила, что забыла подразниться немного. Это в огород Насти. Скажите ей, что скоро я смогу её заткнуть /за пояс/ по все интересующим её вопросам. Я не говорю о медицине, зачем. Какие у меня книги. Мне жаль, мама, что ты их не можешь почитать и поучить, а это тебе было бы интересно; поэтому, чтоб не пропадало /время/, я занялась этим делом.

Мама, у тебя есть моих 100 франков. Не могла ли бы ты спросить у Константина Вас. Мочульского, какие за последние месяцы вышли хорошие книги, и прислать их мне. Ты знаешь мой вкус. Если вышел Жид или что-нибудь в этом роде, пусть К. В. постарается для меня.

В мою же очередь я могу тебе послать кое-что, если это тебя интересует. О, если бы у меня были деньги, какая бы у меня была Библиотека. Тут такие букинисты, что Париж им в подмётки не годится. Черезвычайно весело находить то тут, то там рисунки небезызвестной вам личности. /Очевидно художницы С. И. Дымшиц. Но скорее всего — старые рисунки самой м. Марии, подаренные ранее А. Толстому./

Конечно, мама, ты наверно их не помнишь, а мне приятно их видеть, даже и на чужих стенах. Ну вот, кажется, и все мои новости. Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью. Мне хочется перед тем как кончить письмо, пуститься в лирику или просто развести романтизм.

Сейчас уже глубокая осень и наверно на днях пойдёт снег. Я его жду с таким нетерпением. Уже 2 градуса только, и по вечерам я сижу часами у камина и смотрю, как горят дрова. На улице воздух такой прозрачный, такой вкусный; немного пощипывает в носу и так хорошо пахнет. Листья все опали, и в парке как-то совершенно волшебно. Через голые деревья виднеются старые постройки, ещё времен Екатерины Второй. Озеро такое чудное, что кажется таким оно может быть только на картинке. Последние цветы доцветают, воздух особый, и звуки уже совсем какие-то своеобразные.

Теперь только я поняла, почему мама любила бродить по Ленинграду. Я это так хорошо понимаю, что сама брожу часами и когда уже от усталости ноги не идут, мне всё же ещё хочется ходить и ходить. Я совершенно влюбилась в этот город и мне кажется, что на свете ничего не может быть лучше.

Была на премьере в Мариинском театре; мне очень понравился балет «Бахчисарайский фантан», и Галя Уланова была бесподобна. Была и в Филармонии и в Александринке — всё мне тут нравится и всем я довольна, но поверьте, что я от этого не забываю вас и часто думаю о вас и крепко люблю.

Крепко целую вас всех и очень-очень люблю.

Гаяна

Примечание Ксении Кривошеиной

В декабре 2007 года, в Париж, приехала съемочная группа программы «Культура»: В. Я. Эпштейн и М. М. Демуров. Их многосерийный фильм «Не будем проклинать изгнание» о русской эмиграции прошёл по всем телеканалам и завоевал приз «Тэффи». Они продолжают съемки, и в этот свой приезд посетили кладбище Сен-Женевьев де Буа, а также коллекцию икон м. Марии (Скобцовой) в храме на ул. Лекурб в Париже.

Виктор Яковлевич Эпштен привёз мне найденный им редчайший документ — выписку из архива Преображенского кладбища г. Москвы, где нашла своё упокоение дочь матери Марии Гаяна. Из содержания выписки следует, что Гаяна Кузьмина-Караваева умерла 30 июля 1936 г., похоронена 1 августа 1936 г. Здесь можно познакомиться с этой справкой.

Гаяна Кузьмина-Караваева (1913-1936)

 

 

 

 

 

 

 

Выписка из метрической книги Онуфриевской церкви г.Анапы от 18 октября 1914 г., о крещении Гаяны, дочери Е. Ю. Кузьминой-Караваевой.