Мать Мария, Mère Marie

Работая в последнее время над юбилейным томом, посвященным св. Марии из Парижа, известной в истории современной русской литературы как Елизавета Кузьмина-Караваева (1891-1945), совсем недавно, в сентябре 2012 года, я опубликовал статью о тайне смерти Её старшей дочери, Гаяны Кузьминой-Караваевой (1913-1936)(1). В этом тексте, созданном в духе следственной филологии, я представил гипотезы и вопросы, которые требовали — а некоторое из них ещё требуют — проверки и сформулирования убедительных ответов. Проверка выдвинутых гипотез и предоставление ответов на поставленные вопросы связываются обязательно с доступом прежде всего к новым печатным источникам, ибо именно интерпретация печатных архивных материалов и информация, полученные от компетентных людей, разрешают на более полный и объективный осмотр проблематики, связанной с жизнью и творчеством самой Матери Марии, а также членов Её семьи(2). С точки зрения исследователя — биографа или литературоведа — наблюдение за биографиями самых близких членов семьи составляет очень важный познавательный аспект, ибо зависимость между жизнью и творчеством св. Марии из Парижа и судьбой — особенно Её старшей дочери — оказывается здесь очевидной и в наибольшей степени она проявляет себя в терзающем душу поэтическом цикле О смерти(3).

Сегодня, занимаясь загадками прошлого, и выбирая очередное дело из своего рода «Филологического архива X», я сосредоточиваю своё внимание на Герогии Мелия, единственном зяте православной святой, муже Гаяны. То, что я теперь напишу, может некоторым показаться достаточно странным, чем-то вроде отрицательного кредо, но в моих словах скрывается правда, связанная со знаниями, а точнее — с большим первоначальным отсутствием знаний на тему биографии Георгия Мелия, с которой я должен был столкнуться и всерьёз побороться. К счастью, незнание это не статическое состояние, а динамическое, и несмотря на его объём — обширный или символический — каждый раз оно даёт импульс творческому и склонному к поискам пространству, а исследовательское пространство, которое не терпит пустоты, обычно положительным образом реагирует, отвечает, помогает соединить разбросаные самым разнообразным способом по всему миру данные о ком-то и о чём-то — в логичную, относительно сплочённую и одновременно убедительную картину, составляющую версию решения определённой проблемы, как здесь — предлагая очерк биографии единственного зятя св. Марии из Парижа.

Я откровенно скажу: в самом начале исследования биографии Георгия Мелия ситуация казалась почти безнадёжной, ибо я располагал только меньше чем минимальными знаниями о Мелия, которые не могли меня, как исследователя, целиком удовлетворять, потому что они не разрешали написать даже самую скромную — не говоря уже о классической, опирающейся на достаточно богатые печатные источники — биограмму определённого человека. Я не знал многих основных исходных данных: имён родителей Мелия, особенно имени отца, которое имеет идентификационную ценность, позволяющую отличать данного Георгия Мелия от всех других когда-то живущих в мире Георгиев Мелия. Я не знал ни места, ни дня его рождения и смерти. Я не знал, кем он был по образованию и чем занимался за всю свою длинную или относительно короткую жизнь. Я не знал ничего о его внешности, не располагал данными о его характере. Я не знал его привычек, увлечений и того, как проходила его профессиональная карьера. Я не знал, каким образом сложилась его жизнь после того, как он неожиданно стал вдовцом и т. д. В самом начале исследовательского пути Георгий Мелия напоминал нелёгкий для перехода лабиринт загадок, обозначал длинный ряд трудных, иногда, может быть, даже стеснительных подробных вопросов, на которые нередко не было однозначных, достоверных и исчерпывающих ответов; иногда ответа вообще не было и оставались лишь интуитивные предположения. Особую роль сыграло здесь время, которое в случаях исторических реконструкций действует решительно негативно, так как систематически уходят на тот свет свидетели тех дней, люди, располагающие самой достоверной информацией, хотя — в отдельных случаях — резко противоречивой даже по отношению к одному общему вопросу. Также проблемы с доступом к личным и текстовым источникам не принадлежат сегодня — несмотря на существенную помощь, предлагаемую Интернетом и сотовой телефонией — к лёгким, а решения сложных проблем не появляются вовсе молниеносно.

А всё-таки, помимо так трудной исходной ситуации, я был убеждён, что никто из живых не является полностью анонимным и всегда какие-то следы оставляет в своей жизни и в жизни младших поколений, создаёт энграммы, которые существуют даже тогда, когда мало из них закрепляется, например, в виде воспоминаний или дневников — собственных или написанных самыми близкими знакомыми. Начиная эту историческую уже тему — а, всё-таки, живую — я рассчитывал на то, что вместе с началом поисков, а потом — вместе с опубликованием их результатов — появится новая информация, которая позволит осветить наш вопрос с иной ещё стороны, поможет детализировать его, указать на мои возможные ошибки и попадания в представленной версии биографии Георгия Мелия, биографии на какое-то время — а в космическом смысле навсегда — сплетённой с судьбами св. Марии из Парижа и Её дочери Гаяны. Биография зятя Матери Марии и мужа Гаяны после проведённых кропотливых исследований не кажется сегодня уже так отчётливо открытой материей, какой она была в самом начале поисков, хотя составляют её найденные фрагменты многоэлементной мозаики биографий и дел, связанных с героями данной статьи.

Что мы уже знаем о зяте Матери Марии на основании предыдущей статьи?(4) Что можно добавить к написанному, что изменить благодаря доступу к неизвестным мне раньше источникам или обработкам? Какие выдвинуть новые гипотезы? Как направить исследовательское пространство на дальнейшие поиски? Ниже — новейшая версия истории, касающейся непосредственно прежде всего Георгия Мелия и его жены Гаяны Кузьминой-Караваевой, а также Матери Марии, вписанной в фон тогдашних происшествий; в данной истории присутствуют также находящиеся на чужбине, как во Франции, так и России, живы ещё свидетели их жизни.

1.

Сначала я написал, что, по всей вероятности, Гаяна Кузьмина-Караваева вышла замуж за Георгия Мелия в январе 1936 года в Москве, что со своим будущим мужем она познакомилась в Париже в 1935 году на одной из молодёжных встреч, на которых рассуждали о марксизме, дальше — что Мелия был тогда промарксистским студентом и работал в советском посольстве в качестве переводчика французского языка. Сегодня, благодаря прежде всего книге Доминик Десанти, работе изобилующей многими ценными биографическими подробностями, касающимися Матери Марии и Её дочери, произведению, содержащему немало важных наблюдений и отважных местами мыслей автора, стало возможным проанализирование сделанных ранее выводов и их уточнение на основании информации, полученной главным образом от пасынка Мелия, Важи Ивановича Кикнадзе (1952), известного современного грузинского профессора истории, проживающего в Тбилиси(5).

Учитывая новые данные и полученную информацию, можно, например, подтвердить, что Гаяна Кузьмина-Караваева познакомилась со своим будущим мужем в июне 1935 года в Париже в ходе подготовок к международному конгрессу писателей-антифашистов. Из слов Гаяны, переданных в книге Доминик Десанти, вытекает, что это Пьер Эрбар (1903-1974), французский писатель и эссеист(6), представил Гаяне, как сама подчёркивает, совершенно случайно, одного из служащих советского посольства, точнее — торгового атташе, Юрия Мелия, которого, как он добавляет, она видела мельком раза четыре. Но в ином месте Десанти указывает на то, что Мелия был переводчиком, работающим в советском посольстве в Париже(7). Так как появляются здесь существенные фактографические расхождения, следовало попутно выяснить окончательно и этот вопрос. С помощью пришёл упомянутый выше Важа Кикнадзе, который подтвердил, что, действительно, его отчим через короткое время, т. е. с конца 1934 до конца 1935 года, работал в советском посольстве, но не был торговым атташе, следовательно — не занимал государственный пост, а работал над коммерческими переводами.

Таким образом две важные вещи мы выяснили: в момент, когда Гаяна Кузьмина-Караваева познакомилась в июне 1935 года с Мелия, тот работал в советском посольстве не торговым атташе, а переводчиком французского языка и не был тогда студентом, а уже выпускником знаменитого парижского Инженерного института Эколь сентраль (Ecole Centrale). Сегодня без ознакомления с архивами советской дипломатической службы за 40-е гг. XX века кажется невозможным определение точного периода, в который Мелия трудился в посольстве, и установление условий труда. Также без доступа к архивам упомянутого инженерского института мы не получим информацию на тему хода учёбы Мелия в Париже и о том, каким он был студентом. Кажется, что годы учёбы Мелия приходят на период 1924-1930 и начинаются подготовительными курсами в Амьен. Так или иначе, Мелия пребывал во Франции с 1924 года, а из инженерской дипломы вытекает, что он получил её в 1930 году(8). Если мы предположим, что Мелия был примерным студентом, а у нас нет оснований утверждать обратное — и что он учился не дольше шести лет, то и так возникает значительный пробел во времени между 1930 и 1934 годами и этот пробел будущие биографы зятя Матери Марии будут вынуждены заполнить(9). Частично эту работу выполнил уже Важа Кикнадзе, который уточнил, что после окончания инженерского института Мелия был инженером практикантом и лишь в конце 1934 года занялся переводами.

Фот. 1. Публикуется впервые. Диплома инженера, полученная Георгием Теймуразовичем Мелия в 1930 г. после окончания им Эколь сентраль (Ecole Centrale). Автор: Гжегож Ойцевич. Из архива Важи Кикнадзе

Возвращаясь к книге Доминик Десанти, стоит заметить, что автор пишет об очень существенной, по-моему, ситуационной подробности, подробности, которая открывает на самом деле не только отчётливый личный интерес Гаяны, но также личный интерес её будущего мужа, а возможно даже — самой Матери Марии. Однажды Мелия, обратив в конце концов внимание на увлекательную девушку с карими глазами и тёмно-каштановыми волосами(10), которая появлялась время от времени в советском посольстве в Париже, пригласил дочь Матери Марии на обед, а та упомянула, не исключено «мимоходом», что она не видит малейших шансов на «возвращение» в СССР. Тогда Мелия — продолжает Гаяна — взял её за руку и сказал, что есть способ, чтобы ей помочь и что она в данной ситуации должна выйти замуж за советского гражданина; такой выход полностью совпадал с тогдашними общественно-политическими реалиями. Сказав это, Мелия сделал Гаяне предложение, добавляя, что он влюбился в неё с первого взгляда, что она для него парижанка. Я сомневаюсь однако в том, чтобы Гаяна сразу одобрила сделанное ей предложение, ибо слишком серьёзным был это вопрос и требовал он трудного, очень трудного — если не драматического — разговора с родной матерью, но — что важно — Гаяна в предложении не отказала. На спонтанный вопрос подруги-поверенной, выйдет ли Гаяна замуж за Мелия и любит ли она его, та ответила на мой взгляд совершенно искренне: «Послушай, он для меня — Россия. А я хочу быть в России»(11). Это и есть, по-моему, ключевые слова, необходимые для понятия многих вопросов, если не всего, что вскоре произойдёт на улице Лурмель 77. Слова Гаяны обнаруживают доминирование рассудка над сердцем, большую жажду вырваться из-под заботливых крыльев матери в пользу свободы и возможности самостоятельно решать о своей судьбе. Слова Гаяны являются одновременно предсказанием сознательного нарушения некоего договора с Господом Богом, возможно договора одностороннего и возникшего по инициативе Матери Марии, а может быть — спровоцированного самой Гаяной.

В разговоре с будущей Доминик Десанти дочь Матери Марии выскажет веские слова на тему своих планов, сосредоточенных вокруг мечты о выезде в СССР, в более же широкой перспективе — и о своей просоветской ориентации, а также — о собственной родительнице, пример которой её подавляет:

— Понимаешь, я русская. Там я смогла бы выбрать себе работу, повсюду не хватает кадров. Здесь же у меня даже нет права на легальную работу. Но там никогда не примут дочь монахини и священника, даже если сейчас Церковь уже не преследуется (…) Она повторяла, что для того, чтобы стать самой собой, чтобы любить и думать, необходимо порвать с Лурмелем, где оплакивали русское прошлое и горечь изгнания. Порвать с недосягаемым материнским примером.(12)

Фот. 2. Елизавета Кузьмина-Караваева (Скобцова). Автор не известен. Источник: http://www.russkije.lv/ru/lib/read/mother-maria.html Фот. 3. Публикуется впервые. Гаяна Кузьмина-Караваева. Автор не известен. Источник: Заявление о выдаче паспорта Гаяне Кузьминой-Караваевой. Из архива Важи Кикнадзе

Часто слышится о том, что Мать Мария никогда не скрывала своего острого возражения против выезда Гаяны из Франции. Её возражение, если оно, конечно, не миф, созданный в связи с канонизационным процессом, должно иметь по крайней мере несколько поводов и разные измерения, причём это были, как мне кажется, прежде всего морально-духовные измерения, а не материальные. С одной стороны они могли соотноситься с другими планами на счёт будущего старшей дочери, во-вторых — они могли свидетельствовать о неодобрительном отношении к Георгию Мелия, о котором Мать Мария, возможно, могла знать больше, чем другие в окружении Гаяны, и, может быть, эти знания дискредитировали Мелия в Её глазах как потенциального зятя, наконец — что считается полностью рациональным аргументом — возражение Матери Марии могло связываться с обоснованными опасениями о жизни и здоровье дочери, которая вскоре должна была войти в нечеловеческую сталинскую действительность, вдвойне жестокую по отношению к детям русских эмигрантов.

Важа Кикнадзе обратил моё внимание на очень существенную подробность, на деталь-ключ. Когда я спрашивал грузинского профессора о том, почему — по его мнению — Мать Мария так настойчиво уговаривала Гаяну, чтобы она не выходила замуж за Мелия, его пасынок написал, что по словам самого Мелия Мать Мария не была против него как человека и сам Мелия добавил, что Мать Мария дала обет постричь Гаяну. Таким образом, мысль Гаяны о выезде в СССР на постоянное проживание могла, кажется, вызвать моральный конфликт в душе матери, ибо он обозначал нарушение обещания данного Богу, а несдержание слова нельзя считать чем-то безразличным в духовном измерении и оно обозначает определённые последствия. Напомним, что Мать Мария была по образованию теологом, первой женщиной в Россия, которая окончила заочно теологическую академию в Петербурге и что для неё договор с Создателем не был мелочью, не был игрой с Богом, чтобы приласкаться к Нему, а кардинальным элементом биографии и духовным обязательством.

Теперь мы прикоснёмся, может быть, к одной из самых болезненных семейных тайн, ибо мы спросим про возможную мотивировку Матери Марии, про то, что склонило Её дать так ответственный обет и пожертвовать Гаяной, назначая её на службу Богу. Чтобы ответить на этот вопрос, надо вернуться в прошлое для сформулирования определённых предположений; подчёркиваю — исключительно предположений, опирающихся на знания, которыми я располагаю на данный момент и на исследовательскую интуицию. Надо помнить, что доступ к архивам Матери Марии остаётся чрезвычайно ограниченным и трудным из-за препятствий, создаваемых теми, кто о тех архивах заботится. Иногда возникает даже впечатление, что хранители архивов стерегут их из-за иррационального опасения, что углублённое изучение источников может привести к обнародованию информации, которая ставила бы Мать Марию — теперь святую — в невыгодном, по их мнению, свете, не понимая притом, что такое «охранительное» поведение отнимает у Матери Марии Её человеческие черты, указывающие на Неё как на человека усердно ищущего Бога, блуждающего и совершающего разные жизненные выборы. У Матери Мария было право на собственное мировоззрение, вплоть до демонстрирования просоветской ориентации и мечтания о возвращении в СССР, но Её мировоззрение и мечты это только фрагмент жизненной биографии, который не в силах заглушить биографию святой и важнейшие вопросы, связанные с реализацией безграничной любви по отношению к ближнему, благодаря чему Она и стала православной святой. Постоянной задачей исследователя является поиск истины, а не создавание псевдоистории. Несомненно, многие вопросы, которые я здесь представляю в виде гипотез, могли бы превратиться в тезисы, если бы сотрудничество с хранителями архивов было систематичным и настроенным на установление фактов. К сожалению, не всегда так происходило, от чего страдает наука и знания о жизни и творчестве св. Марии Парижской.

Фот. 4. Публикуется впервые. Заглавная сторона заявления о выдаче паспорта, предъявленного Гаяной Кузьминой-Караваевой в городском учреждении в Льеже (Бельгия). Из архива Важи Кикнадзе

Что касается мотивировки, которая привела Мать Марию к даче обета о постриге Гаяны, то здесь можно принимать во внимание разнообразные поводы, среди которых два кажутся основными и это они могли повлиять на окончательное решение родительницы. Первый повод — это Её собственная биография, любовные перипетии и семейные проблемы последнего периода совместной супружеской жизни с Дмитрием Кузьминым-Караваевым, второй повод — биография самой Гаяны и её интимного мира. Как мы знаем, Гаяна была внебрачным ребёнком и способом искупления вины Елизаветой Кузьминой-Караваевой за супружескую измену могло быть предназначение старшей дочери для монастыря. Иная мотивировка по принципу предположения связывается с правдоподобием, что это сама Гаяна могла потерять ненарождённое ещё внебрачное дитя — по собственной воле или вследствие выкидыша, а тогда напоминающий жестокое право талиона принцип «жизнь за жизнь» и самопо¬жертвование, связяанное с уходом в монастырь — под влиянием уговоров матери — могло отождествляться со своего рода смытием тяжёлого греха. Гаяна должна была стать монахиней, а её самую этот мамин «биографический проект» вовсе не устраивал и поэтому, как я считаю, девушка максимально медлила с решением о постриге, ожидая спасительного случая, жизненного «чуда», которое изменило бы всё, а главным образом — монастырские планы Матери Марии. И такое «чудо», которому, может быть, помогла даже сама Гаяна, имело место именно в июне 1935 года, когда произошла необязательно стихийная, как предполагаю, встреча с Георгием Мелия.

2.

Мы знаем уже личный интерес Гаяны. А в чём мог заключаться личный интерес её будущего мужа? Когда в июне 1935 года появился на горизонте Георгий Мелия — хорошо обеспеченный и образованный холостой мужчина, притом достаточно красивый — старшая дочь Матери Марии могла прийти к выводу, что надо даже высокой ценой ловить этот роковой случай. Решительное стремление Гаяны Кузьминой-Караваевой к самостоятельности, основанное потом, пожалуй, только на формальном союзе двух молодых людей, т. е. союзе, лишённом взаимной любви, отозвалось в СССР и жестоко отомстило, когда молодожёны нашлись в Москве(13). Вскоре после выезда «замужней женщины» из Парижа, её парижский поверенный, отец Лев Жилле (архимандрит Лев, 1892-1980) рассказал будущей госпоже Десанти, что дочь Матери Марии венчалась в Лурмельской церкви, а всё произошло слишком быстро, чтобы можно было собрать друзей. Причём, это не было традиционное венчание, сопровождаемое пением хора, венцами над головами молодожёнов, а только благословение на брак(14). Иначе, впрочем, и быть не могло, если учесть фанатическое — подлинное или напоказ — преклонение зятя Матери Марии перед коммунизмом, а воюющий коммунизм соединялся чаще всего с атеизмом. Это болезненное и вынужденное ситуацией сочетание марксистской идеологии с христианской теологией не могло оставлять Матери Марии равнодушной. Однако она должна была участвовать в одной из сцен исторического театра человеческих дел, так как главную роль в этой «пьесе» играла Её дочь Гаяна, к которой мать не могла относиться безразлично, по возрасту — совершенно зрелая женщина, способна самостоятельно решать о собственной судьбе, строптива и готова сопротивиться всему, чтобы только достигнуть поставленной цели. Её упрямство и решительность напоминали Матери Марии Её самую в молодости. Поэтому, будущая святая предчувствовала, наверное, что не всё будет проходить по заранее задуманному плану(15).

Кем в июне 1935 года был Георгий Мелия? Напомним, что из информации, переданной мне Важей Кикнадзе вытекает, что Мелия пребывал во Франции с 1924 по 1935 год, одиннадцать лет, т. е. достаточно долго, чтобы окончить парижский Инженерский институт, изведать столичную жизнь и, может быть, парижскую богему, эмигрантскую среду и чтобы чем-то заняться профессионально или продолжать беззаботную жизнь, благодаря финансовой поддержке богатой тётки Марии-Луизы Папильон (урожд. Гунон), проживающей недалеко от столицы во владении Лямот-Беврон. На данный момент я не располагаю никакими документами ни информацией от исследователей жизни и творчества Матери Марии или членов семьи Мелия, которую можно было бы сверить и которая позволяла бы на достоверное и одновременно точное восстановление образа жизни Мелия в Париже, как, например, то, в каких кругах он вращался в годы учёбы, кто считался его другом, а кто — знакомым, какие были у него привычки и тайны, что было его хобби, почему он оставался холостяком до тридцатого года жизни и т. д. Холостяком он мог оставаться так долго потому, что не нашёл, как это обычно говорится, своей второй половинки, женщины своей жизни. Но находка учитывает поиск, а не исключено, что Мелия и вовсе никого не искал, ожидая особенного случая, который бы позволил ему решить существенные жизненные дела.

Но кое-что из разряда существенных данных, всё-таки, удалось установить благодаря терпению и исследовательской интуиции. Лица, к которым я многократно обращался за нужной информацией, которой они, по всей вероятности, могли располагать, как, например Елена Дмитриевна Клепинина-Аржаковская, Татьяна Владимировна Викторова, Георгий Лещенко и Важа Кикнадзе, не сумели сказать, кто может скрываться под именем «Люрса», три раза выступающем в письме Мелия от 29 сентября 1936 года, адресованном Софье Пиленко, бабушке Гаяны. Мелия пишет, между прочим, имея в виду свою недавно скончавшуюся жену:

«В Архитектурную мастерскую она попала благодаря знакомству Делоне с редакторшей местного архитект. журнала. Эта женщина узнав что Гаяна владеет франц. языком направила ее к Люрса. (кажется сейчас Люрса в Париже). Помню, как она через два дня вернулась торжествующей с связком планов, оказывается ей поручили сделать самостоятельно чертеж установки центр, отопления в 3-х этажном здании. Она быстро справилась с этим делом. Тогда ей стали поручать расчеты установок, великих радиаторов, диаметров труб и т. д. Как-то раз вернулась она очень обрадованная. Мне говорит, поручили сделать срочно проект парового отопления, придется вместе работать., так мы и просидели в ту ночь до 5 утра, на другой день вернулась она уставшей, но довольной — получили поздравления. В последующие недели она научилась устанавливать вентиляторы, электромоторы… Ей хотелось подучить еще электричество и железо бетон. Взялась она также за архитектуру. Был объявлен конкурс на лучший проект родильного дома, Она решила взяться за это; возилась месяц все переделывая планы, Люрса считал что ее проект стоит на 4м месте из 20, сделанных архитекторами, так она этой работы и не довела до конца».(16)

Кем был тот «Люрса», о котором три раза упоминает Мелия? С огромной вероятностью я могу сегодня утверждать, что речь идёт об Андрé Люрса (André Lurçat, 1894-1970) — фонетически люрса с ударением на последнем гласном — т. е. о знаменитом французском архитекторе модернизма, который в 1934-1937 годах по приглашению советского правительства пребывал в СССР и занимался тогда проектированием больших жилых комплексов, прежде всего больниц, для Москвы, Смоленска и Горького (кстати, эти проекты никогда не осуществились). На основании письма можно предположить, что не только Мелия знал старшего его на одиннадцать лет выдающегося французского градостроителя — возможно, ещё со студенческих времён в Париже — но была с ним знакома также Гаяна и что именно из-за мнения Люрса она не довела до конца проекта родильного дома. Другим лицом, о котором относительно часто упоминает Мелия в корреспонденции с Матерью Марией и Софьей Пиленко, является женщина именем Жанна; к сожалению, не знаю того ещё точно я сам и не знают того также люди профессионально занимающиеся исследованием жизни и творчества Матери Марии, о какой Жанне писал муж Гаяны. Не исключено, что окончательному решению этого вопроса поспособствует счастливое стечение обстоятельств. Одно из них уже произошло благодаря предположению Никиты Игоревича Кривошеина, который указывает на Жанну-Марию Иосифовну Кофман (1919), альпинистку и врача, которая в начале 30 годов XX века возвратилась вместе со своей сестрой в СССР из французской эмиграции и прославилась пионерским исследованиями гоминоидов и «снежного человека»(17). Предположение Никиты Игоревича кажется мне достойным внимания и дальнейших поисков.

3.

Предполагаю, что такой человек, как Георгий Мелия, пребывающий во Франции достаточно долго, чтобы ознакомиться со страной, её жителями, их обычаями, а также — и это значительно важнее — со средой русских эмигрантов, должен был стать объектом заинтересованности со стороны сначала ОГПУ, а затем — НКВД. Это учреждение вербовало ведь массово агентов не только в большевистской России, но и вне её границ, организуя субститут полицейского государства в среде русских эмигрантов во всём мире. Кажется, что Мелия не получил работы в советском посольстве благодаря выигранным им кадровым конкурсам, а в результате покровительства или взамен за что-то другое, например, за обещание сотрудничества с органами советской государственной полиции (ОГПУ, НКВД). Это не тайна, что спецслужбы прибегали даже к наиболее подлым способам, чтобы заставить гражданина сотрудничать; очень эффективным методом был (и остаётся) шантаж и запугивание.

Фот. 5. Публикуется впервые. Георгий Теймуразович Мелия (Melia) в период пребывания во Франции (1924?). Автор не известен. Из архива Важи Кикнадзе

Я не располагаю ещё ни нужными знаниями, ни документами, из которых бы отчётливо вытекало, что Георгий Мелия был явным или секретным агентом ОГПУ или НКВД. Без доступа в тайным архивам КГБ (ФСБ), что является теперь настоящим чудом, на которое лучше не рассчитывать в ближайшее время, нет возможности решить этот вопрос и поэтому согласно принципу презумпции невиновности нет пока оснований, чтобы говорить о формальном сотрудничестве Мелия со спецслужбами, но это вовсе не исключает правдоподобия, что у Мелия был с ними непосредственный контакт в связи с его переводческой работой в советском посольстве и пребывания в эмигрантской студенческой среде, а также в среде русских эмигрантов. Право «взаимности» было тогда всеобщим и сегодня также оно не потеряло своей актуальности. Иначе говоря, Мелия мог добровольно согласиться на поддержку текущего контакта с представителями ОГПУ / НКВД, не имея статуса секретного сотрудника, и на передачу информации тем же службам об интересующих их делах. Мог быть тоже Мелия принуждён к информированию о других лицах, если его шантажировали. Не исключено, что секретной задачей Мелия была и интеллигентная инфильтрация окружения Матери Марии, а Гаяна и стала тем благодарным живым ключом для того, чтобы вкрасться в доверие у жителей лурмельского общежития.

Женитьба с Гаяной Кузьминой-Караваевой могла быть своего рода сделкой: она позволяла дочери Матери Марии выехать за границу, а из Мелия делала женатого мужчину, наделяя его соответствующим общественным статусом в СССР, который закрывал любые вопросы о том, почему так долгое время он жил по-холостяцки. Впрочем, на возвращение Мелия на родину сильно давили, наверное, его родители: шестидесятичетырёлетний тогда отец, Теймураз Спиридонович Мелия, и моложе его на десять лет мать Мелия, Блянш Мелия (урожд. Гунон). Многоэтапность и коварство потенциальной советской мистификации могла также учитывать принуждение Матери Марии приехать в СССР по приглашению Гаяны; без всякого сомнения, Мать Мария не осталась бы глухой на такое приглашение и ответила бы немедленно, рискуя даже преследованием со стороны советских властей, а в последствии — даже ссылку в Сибирь.

Но могло быть и совершенно иначе — без мистификации и без коварства НКВД, если мы допустим к голосу и ту гипотезу, согласно которой Мать Мария, будучи духовно доброжелательно расположенной к советскому правительству, принимала во внимание также возвращение в СССР вслед за Гаяной. Гаяна должна была бы тогда совершить своеобразную рекогнисцировку обстановки, присмотреться к коммунистической действительности, проверить шансы на благополучное возвращение родительницы и степень безопасности такого решения для Матери Марии. Мелия, как ярый коммунист, мог сыграть в дальнейших планах будущей святой определённую роль, но преждевременная смерть старшей дочери прекратила всякие жизненные планы, поддерживая, быть может, только миф об антисоветском настроении Матери Марии по отношению к сталинскому правительству.

Теперь, так же, как это имело уже место раньше при Гаяне Кузьминой-Караваевой, я дотрагиваюсь на правах предположения и исследовательской интуиции до трудных мест в биографии Георгия Мелия. Шантаж, к которому прибегали службы ОГПУ / НКВД, опирался главным образом на то, что они располагали настоящей или сфабрикованной информацией на тему человека. Особую ценность в арсенале средств, служащих шантажу, имели (и имеют по сегодняшний день) всякие доносы об истинных или выдуманных фактах о личной жизни того, за кем следили, о его конфликтах с законом, о нетрадиционных наклонностях в сексуальной сфере или о слабости к азарту. Заведение знакомства Мелия с дочерью Матери Марии в июне 1935 года могло быть самым спонтанным, но могло также быть хорошо инсценированным НКВД. Так как Гаяна не скрывала своего намерениея о выезде в СССР, какой-то «доброжелательный» информатор мог эту ценную весточку передать заинтересованным органам, а те, в последствии, «уговорили» Мелия, чтобы тот поинтересовался дочерью монахини и организовал встречу с целью предложения брака и выезда на постоянное проживание в большевистскую Россию. На мой взгляд, Мелия по разным поводам не был в состоянии сопротивиться ожиданиям московско-парижских заказчиков и он согласился участвовать в потенциальной сложной мистификации, одной из многих, к каким прибегала советская власть. Дела, однако, немного осложнились, ибо Мелия, кажется, действительно влюбился в Гаяну, но если даже так и произошло, то это была неразделённая с самого начала любовь, любовь без взаимности, и поэтому она могла потом, т. е. после смерти Гаяны, стать источником серьёзной психической травмы Мелия.

Добавим ещё, что по словам Важи Кикнадзе, в Париже Мелия сохранял необыкновенную осторожность в контактах с другими людьми, всегда был очень сдержанным, зная, что даже в среде русских эмигрантов находятся провокаторы, платные и добровольные доносчики, секретные сотрудники НКВД, готовые продать человека за одного франка(18). Мелия тогда, на эмиграции, и позднее, в СССР, был очень скрытным человеком, типом классического интроверта, как бы сказали о нём психологи, индивидуальностью, для которой внутренний мир компенсировал, пожалуй, всё. Важа Кикнадзе не смог назвать имени и фамилии ни одного конкретного человека из ближайшего окружения Мелия в то время, когда он пребывал в Париже. Разве не было у Мелия ни друзей, ни знакомых?; вряд ли. Пасынок Мелия упоминает о каком-то профессоре Раппопорте (Рапапорте?), с которым Мелия будто бы дружил, но ничего больше на тему самого профессора ни их дружбы он не знал(19). Стоит однако заметить, что после скоропостижной смерти Гаяны Мелия быстро не женился повторно и был формально вдовцом сорок два года, т. е. до момента, когда в 1978 году, в возрасте 73 лет, он женился на Ирине Михайловне Сакварелидзе, матери Важи Кикнадзе, с которой Мелия познакомился десять лет раньше. То, что Мелия оставался вдовцом, могло иметь разные поводы, которыми мы не будем здесь заниматься. Интересным с точки зрения всей истории знакомства и совместной супружеской жизни Гаяны и Мелия является то, что в предсмертной своей воле он попросил вложить в его гроб портрет первой жены (формата A3) и её прижизненные фотографии; это волеизъявление, как пишет Важа Кикнадзе, семья выполнила, а Ирина Сакварелидзе на надгробной плите поместила нежную эпитафию, в которой она подчеркнула характерные черты индивидуальности Мелия: его одиночество и страдание.

Фот. 6. Публикуется впервые. Инженер Георгий Теймуразович Мелия ок. 1976 г. Автор не известен. Из архива Важи Кикнадзе

Мы не будем также исследовать источников этого одиночества и страдания, но стоит обратить внимание на одну вещь, имеющую, быть может, непосредственную связь с принудительным обязательством, которое — не исключено — взял на себя Мелия ещё в Париже. Если это правда, что он согласился на участие в коварной мистификации, приготовленной НКВД и учитывающей женитьбу на Гаяне, её возвращение в СССР, а в дальнейшем — приезд Матери Марии в Москву — то крах этого плана должен также, как мне кажется, каким-то негативным образом отразиться на самом Мелия, прежде всего — на его научной карьере. Выезд из Москвы в Тбилиси в 1937 году не был, наверное, случайным и надо его рассматривать в категории побега, предохраняющего Мелия перед гневом Сталина. Я знаю от Важи Кикнадзе, что власти советской Грузии помешали его отчиму в защите кандидатской диссертации и осложняли ему до последних дней исследовательскую работу, а когда Ирина Сакварелидзе пыталась опубликовать в ташкентском журнале «Гелиотехника» некролог, посвященный мужу и заключающий также его биографию, редакция — после раздумий — отказалась от печати, обосновывая своё решение фактом, что Мелия не был ни профессором, ни заслуженным деятелем науки. Я считаю, что за этим отказом стояла живая, хотя обветшалая, партийная и политическая память о невыполнении Георгием Мелия серьёзной задачи, которую раньше поручила ему советская власть. А эта память обычно охватывает длинные десятилетия, даже после смерти человека, непосредственно причастного к данному делу.

4.

С самого начала совместная жизнь молодых супругов, кажется, не очень ладилась: Мелия, тогда тридцатилетний холостяк, ревновал, наверное, увлекательной молодой девушке с пронзительным взглядом и, несмотря на её двадцатилетний с хвостиком возраст, — уже очень женственной. Поэтому, не исключено, что он пытался каким-то образом влиять на жизнь Гаяны, обращаясь с невестой слишком серьёзно, она же беспрерывно чувствовала себя независимой и эмоционально не связанной с «женихом» по рассудку, что и служило, по всей вероятности, поводом для определённых конфликтов. Письмо Гаяны от 23 сентября 1935 года, написанное уже из «другого мира», из контролируемого НКВД пространства, т. е. из владения графа Алексея Толстого в Детском Селе под Ленинградом, бросает на вопрос взаимных отношений между Гаяной и Мелия достаточно яркий свет. Я предполагаю, что письма «оттуда» — полностью или частично — читались, наверное, Матерью Марией также благословленному ведь Её самой, в Её собственной церкви, почти зятю и они не утешали Мелия, когда дочь писала о хороших отношениях с другими мужчинами, в частности — с Александром Осиповичем Старчаковым и их дружбе:

Вам это покажется странным, как я с моей орфографией, с моим знанием языка на это пошла. Но не забывайте, что у меня есть друг, совершенно очаровательная личность, он мне помогает, редактирует, а после этого обыкновенно мы с ним долго-долго беседуем на литературные темы. Вот уже несколько раз мы говорили только о Льве Толстом: теперь скоро будет его юбилей, — и готовятся работы о нём. Одну из них взял мой друг Старчаков (…) Я страшно довольна нашей дружбой с ним, так как это мне даёт не только очень ясные понятия о литературе, но также и общеобразовательные. При этом он старый коммунист, и я в сопровождении с ним расту партийно многим больше чем на заводе или же даже при чтении книг.(20)

Кем был Александр Оиспович Старчаков, о которым так восторженно пишет Гаяна родственникам в Париж и который сумел так подлинно её увлечь? Кажется, что речь идёт об Александре Осиповиче Старчакове (1893-1937), известном писателе и литературном критике, который руководил ленинградским отделением редакции газеты «Известия», члене Союза писателей СССР, сотруднике Алексея Толстого (1883-1945). Старчаков был по национальности евреем, родился в Киеве. Член Всероссийской коммунистической картии (большевиков) с 1919 по 1936 г., но этот факт вовсе и не спас его от кровавых репрессий. После ареста Старчакова 4 ноября 1936 года Толстой отрёкся от знакомства с ним. На выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР в Ленинграде 19 мая 1937 года Старчакова обвинили по статье 58-8-11 уголовного кодекса РСФСР(21), приговорили к смертной казни и там же расстреляли на следующий день. Старчаков был реабилитирован посмертно как жертва коммунистического террора(22).

Но в особняке Алексея Толстого пребывал не только Старчаков, который по возрасту мог быть даже отцом Гаяны, так же, как и сам Толстой, которому в 1935 году исполнилось пятьдесят два года, но несмотря на этот факт, им ещё увлекались женщины. Пьер Эрбар, который в декабре 1935 года прибыл в Ленинград, а затем посетил владение советского графа, вспоминал:

На родину Советов я прибыл через Ленинград. В Детском селе, в очаровательном особняке Алексея Толстого меня ждала подруга. Хозяин дома отсутствовал, но у него обитало много народа: две красивые молодые женщины-пианистки, мрачнейшего вида инженер, два будущих офицера из военной академии, поэт, наконец две старушки.(23)

Подругой, о которой пишет Эрбар, могла быть именно Гаяна Кузьмина-Караваева. А разве инженером мрачнейшего вида не был сам Георгий Мелия? Если да, то надо отнестись к двойной информации: во-первых, как мы помним, Важа Кикнадзе написал, что Мелия до конца 1935 года работал в советском посольстве в Париже, значит — он не мог находиться в то же самое время во владении Толстого; во-вторых, если бы Важа Кикнадзе ошибся, а это также возможно, то приезд Мелия в Ленинград не мог наступить до 17 декабря 1935 года, ибо в этот день Мелия удостоверял свою диплому в Генеральном консульстве СССР в Париже, о чём однозначно свидетельствует красная печать и дата 17 декабря 1935, помещённые на обратной стороне инженерской дипломы Мелия(24). Но после этого срока Мелия мог уже найтись в СССР и встретиться с Гаяной в Ленинграде, чтобы на некоторое время поселиться в доме Толстого. И тогда, действительно, он мог быть тем мрачнейшего вида инженером, о котором упоминает в своих воспоминаниях Пьер Эрбар.

5.

С датой от 29 сентября 1935 года Гаяна посылает Матери Марии открытку, сразу же после того, как Алексей Толстой развёлся со своей женой и во владении графа она осталась с ним одна: «Пока мы живем с А. Н. вдвоем, и это очень приятно (…) Алеша прямо чудо какой хороший, еще немного и я прямо влюблюсь в него»(25). В доме писателя Гаяна работает секретарём Толстого, она отвечает на письма и звонки, принимает гостей и заграничных корреспондентов.

Мог ли отдалённый на сотни километров Мелия, как официальный жених, ревновать Гаяне и опасаться о состоянии её чувств, зная, что окружают её в прежнем царском владении небезразличный к женскому полу Алексей Толстой и другие красивые мужчины? Думаю, что так, ибо дочь Матери Марии в письме от 23 сентября 1936 года открыто заявляет о напряжённых отношениях с Жоржем (Георгием), как звали Мелия в узком круге знакомых, а даже об «одностороннем расторжении» брака им сами:

Сначала получала изредка письма от Жоржа, теперь он, кажется, совсем рассердился на меня за то, что запереть на ключ не может и даже не знает, к кому ревновать. (…) Написал, что между нами всё кончено. Ну и тем лучше, а то матрос с мужем — это странно. (…) Кроме всего прочего, жива и здорова; хорошо, очень хорошо себя чувствую и довольна жизнью.(26)

Впрочем, как это вытекает из книги Доминик Десанти, у «благословленных супругов» — воюющим коммунистом и увлечённой СССР, взбунтовавшейся молодой женщиной — были явные недоразумения ещё в Париже, а очарованную коммунисти¬ческой иллюзией Гаяну — ослеплённую желанием выезда в страну большевиков(27), чтобы радикально изменить порядок жизни и отсечься от доминирующей матери — не покидали однако плохие предчувствия. Мать Мария, наверное, предупреждала дочь о разных делах, связанных с опасным, в Её оценке, замыслом Гаяны выйти замуж за советского гражданина и покинуть Париж навсегда. Мать Мария, несмотря на переполняющую Её доверчивость к людям и веру в Божье Провидение, как мать, как обыкновенный человек, собирала, кажется, информацию о своём неожиданном кандидате на зятя и, несомненно, знала о нём значительно больше и про существенные вещи, чтобы предупредить Гаяну о неприятностях, которые могут её встретить в будущем; она знала значительно больше, чем мы теперь, исследуя данный вопрос спустя семьдесят семь лет. Об обоснованных опасениях Матери Марии свиде-тельствуют хотя бы следующие слова из книги Десанти:

Письма, редко датированные, содержат некоторые намеки относительно тени, законного супруга, Жоржа Мелия. Был ли меж ними роман, о котором Толстой рассказывал матери Марии? Девушка с досадой упоминает, что «ничего не знает» о том, что творится за ее спиной. В письме от 24 июля она прямо говорит о том, упоминая о «родителях Жоржа»: «Мама, то, что ты предсказывала, совершилось. Правда, не в той форме, в которой ты думала. Мой Мари появилась на горизонте, он не отходит от меня ни на шаг, и я страшно глупо себя чувствую». (…) В одном из следующих писем, недатированном: «наряду с приятной стороной дела есть и ужасно тяжелая. Это «Мари». Он мне так надоел, я просто не знаю, что делать. Ходит, как собака за мной». Гаяна продолжает: «Вчера был у них обед, и я не знала, как себя вести». Она жалуется на преследование «грустными и печальными глазами», на которые она отвечает «безразличными взглядами».

Союза не получилось. Не напоминало ли это матери Марии о собственной неудаче с тем, чье имя носила Гаяна?(28)

Интересно, о какой «тени», связанной с Георгием Мелия, могла думать Мать Мария? Была ли это тень, относящаяся, например, к политической стороне жизни «зятя»? А может она касалась подозрений на счёт его «службы» в органах НКВД? А может Её беспокоила нравственная сторона и неславное прошлое холостой жизни Георгия-Жоржа? А может Её удивляло психическое состояние Мелия, если он вёл себя странно?(29) А может — всё вместе? Но Матери Марии не мог оставить равнодушной факт открытого атеизма «зятя», а следовательно — отрицание присутствия Бога. Я думаю, что Мать Мария наиболее беспокоилась о душе Гаяны, подвергнутой в СССР разного рода искушениям и зависимостям.

6.

Раньше я написал, что Гаяна Кузьмина-Караваева умерла в четверг 30 июля 1936 года, а не 30 августа 1936 года, и была похоронена на Преображенском кладбище в Москве, в субботу 1 августа 1936, в аллее 10-20, а факт похорон Гаяны Кузьминой-Караваевой отметили в кладбищенской книге под номером 2750 1 августа 1936 года. Судя по кладбищенской книге, причиной внезапной смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой был брюшной тиф. Возможно, что так было на самом деле, но можно также принять и ту гипотезу, согласно которой настоящей причиной смерти молодой женщины не был брюшной тиф, а другая болезнь или определённое после неё (после них) осложнения. Что нового по делу об обстоятельствах и причине смерти дочери Матери Марии — с учётом места и роли Георгия Меля — вносят полученные мной недавно документы?

Благодаря доброжелательности Елены Дмитриевны Клепининой-Аржаковской (1938), дочери отца Дмитрия Клепинина, одного из самых близких сотрудников Матери Марии, и редкостной вежливости профессор Татьяны Владимировны Викторовой (1971) из Университета в Страсбурге, возможным оказался доступ к выписке из писем Георгия Мелия, составленной матерью Елизаветой, т. е. Софьей Вениаминовной Медведевой (1890-1974), ровесницей Матери Марии(30). Что вытекает из приготовленных ею для кого-то фрагментов писем Мелия? Вот текст матери Елизаветы, который я привожу с сохранением структуры подлинника и его правописания(31):

Выдержки из письма мужа Гаяны от 27 Жоржа Мелия к матери Гаяны Е. Ю. Цкобцовой

О течении болезни Гаяны в последние дни ее жизни:

«Во время болезни она мало говорила… когда она никого уже не узнавала ее трудно было заставить говорить.
…«Сестра мне говорила, что в вечер 29го (августа) до моего прихода
врачу она повторяла номер дома квартиры…
…«Это была тяжелая болезнь, она не говорила в последние дни, не могла, 41° т. и большая слабость. Только просила, числа 19го… (августа)… не грустить чтобы ни случилось (дословно).»,

…«Вечером 29го (августа)… с врачем она повторяла номер дома квартира. Я пришел через несколько часов (в 7 ч. вечера и пробыл там до утра 30го (августа)… (дата смерти)

Из другого письма о постановке креста на могиле:

«На днях мы вместе пойдем в Преображенское и исполним Ваше желание.. Вы вероятно знаете что ставить крест разрешается, да если бы и не разрешалось, я бы всеравно это сделал»…

Жорж

Как видим, мать Елизавета указывает сначала дату 27 — догадываюсь: сентября 1936 года — после чего зачёркивает 27го. Толчок для такого действия мне пока не известен, но, наверное, была какая-то причина, которая оправдывает то, что она резко зачеркнула поставленные цифры. Несомненно, что рассматриваемые нами выдержки относятся по крайней мере к двум разным по времени письмам: одно из них удалось идентифицировать как письмо Матери Марии от 5 сентября 1936 года, ибо я располагаю его ксерокопией, второе же — может быть позднее и отображает, между прочим, реакцию зятя на просьбу Матери Марии, чтобы Мелия рассказал в подробностях, как выглядели последние недели жизни Гаяны. Из этого предположения рождается следующая констатация: мать Елизавета могла сначала сделать выписки только из письма от 27 сентября 1936 года, а потом, дописав ещё фрагмент из письма от 5 сентября 1936 года, она перечеркнула первоначальную запись, ибо её выдержки теперь касались двух разных сентябрьских писем.

То, что отчётливо проявляется в выписках матери Елизаветы, касается симптомов, характеризующих болезнь Гаяны. По достаточно сжатому описанию мы узнаём, что Гаяна болела (или находилась в агонии) по крайней мере 12 дней: 19 июля, а не августа, она просила врача, чтобы не грустить из-за неё, несмотря на всё. Из её просьбы вытекает, что болезнь должна была длиться уже несколько дней, возможно даже неделю, тогда начала заболевания надо было бы искать приблизительно около 12 июля 1936 года. 19 июля состояние здоровья Гаяны позволило ей правильно оценить грозную ситуацию и она попыталась утешить тех, кто был вместе с ней и тех, о которых она думала. С каждым следующим днём она сильно слабела и 29 (июля — Г. О.) в жаре она постоянно повторяла номер какого-то дома и какой-то квартиры. О каком доме и какой квартире упоминала Гаяна? О своей, московский? О парижской Матери Марии? А может о той, в которой проживал отдельно от неё Георгий Мелия и визита которого она так упорно добивалась? Не исключено, что в данном случае речь могла идти о Дурновском переулке — дом 1, номер квартиры 21, т. е. о том самом адресе для корреспонденции, который зять Матери Марии указал в письме Ей от 25 сентября 1936 года?(32) Трудно исключить и ту печальную возможность, что Гаяна в состоянии интоксикации мозга повторяла номер дома и квартиры, в которой мог быть совершён аборт. Но это мог быть и совсем другой номер дома и квартиры, связанный с делом, о котором мы уже, пожалуй, не узнаем.

В ходе болезни (агонии) Гаяны за дочерью Матери Марии ухаживали сестра и врач. До определённого времени не было известно, о какой сестре писала мать Елизавета — о сестре в значении «медсестра» или, например, родной сестре Георгия Мелия. Согласно второму варианту, у Мелия должны быть сестры и братья, которые проживали в Москве (или недалеко от столицы), или они специально приехали к больной Гаяне в Москву. Сегодня мы уже знаем, что у Мелия не было сестёр, следовательно — сестрой, о которой мы упомянули, была медсестра.

За Гаяной ухаживал врач, которому пациентка, в горячке, постоянно повторяла «номер дома квартиры». Из факта, что о Гаяне заботились в домашних условиях сестра и врач, вытекает однозначно, что болезнь Гаяны не принадлежала к эпидемическим, и на этом основании можно бы исключить рассматриваемые нами раньше эпидемические болезни, т. е. сыпной тиф, брюшной тиф и дизен¬терию как непосредственную причину смерти Гаяны. Если бы Гаяна заболела одной из этих заразных болезней, её ждало бы больничное, а не домашнее лечение. Но жизнь, как известно, пишет нередко свои сценарии и не всегда ожидаемое осуществля¬ется, а это значит, что Гаяна, несмотря на то, что она болела брюшным тифом, могла, всё-таки, оставаться дома, а тогда версия о болезни жены, переданная Мелия родственникам, а мне — Важей Кикнадзе, может быть полностью правдивой. По словам Мелия, дочь Матери Марии съела немытые фрукты, которые она купила на рынке, в результате чего заболела дизентерией(33), из-за которой его молодая жена и умерла; причём Мелия добавил, что Гаяна умерла в больнице. В свете того, что я представил выше и того, что было написано мною в первой статье на тему обстоятельств и причины смерти Гаяны, версия Мелия не всегда сходится с моими гипотезами. Однако она очень правдоподобна и можно с ней согласиться, не ставя лишних вопросов. Если даже было на самом деле иначе, то я считаю, что сам Мелия не искал правды, особенно тогда, когда — как предполагаю — он не проживал с Гаяной под общей крышей. Обнародование этого факта могло бы порождать множество новых, стесняющих вопросов.

Если бы, всё-таки, отвергнуть официальную версию Мелия о причине болезни и смерти Гаяны и опереться на конкурентное литературное свидетельство, данное Ниной Берберовой, тогда вновь возвращается мрачное подозрение, что Гаяна могла нелегально сделать аборт (или даже сделала его сама, что в те времена не было чем-то необыкновенным), причём — не в больничных условиях, и поэтому она пребывала дома, чтобы скрыть перед миром свою стеснительную проблему. Не исключено, что если бы она не порвала отношений с Алексеем Толстым, тот мог бы предложить своей крестнице профессиональную медицинскую помощь и тогда, по всей вероятности, не дошло бы до заражения. Гаяна порвала однако связи с красным графом незадолго до переезда в Москву, что, несомненно, не помогло ей при жизненном старте в столице.

После потенциального аборта, сделанного вне больницы, в результате быстро развивающейся интоксикации целого организма вследствие заражения, имеющего, может быть, источник в малом тазе и вызваемого чаще всего стрептококками, стафилококками и менингококками, Гаяна моментально слабела и умирала, очень страдая и борясь в неровной схватке с сепсисом. А тогда сепсис, который мог быть результатом неправильно переведённой процедуры устранения беременности, был бы непосредственной причиной смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой. Надо добавить, что в 30-е годы XX века не знали ещё в СССР и не применяли антибиотиков, которые сегодня входят в основу медикаментов при лечении заражений, в том числе — тяжёлых, как, например, сепсис. Учитывая, что мы действительно имеем в данном случае дело с сепсисом, надо констатировать, что в тот момент невозможным было спасти дочь Матери Марии. А сепсис нашёл себе, впрочем, идеальную почву для развития в организме Гаяны, у которой с детства были слабые лёгкие, не исключено даже, что и расположение к туберкулёзу, следовательно — в её организме находились также микробы, которые систематически ослабляли иммунологическую систему девушки(34). Смертность от сепсиса даже в наше время, даже в условиях интенсивной терапии, остаётся очень высокой: при сепсисе она достигает 16%, при тяжёлом сепсисе — 36%, а в случае септического шока достигает даже 58%(35). Как известно, средняя продолжительность лечения сепсиса — это около 19 дней. Раньше я указывал на 12 июля 1936 года как потенциальное начало болезни Гаяны. Итак, если я не ошибаюсь, тогда, 30 июля 1936 года, будущего днём её смерти, данный период сходился бы со средней, 19-дневной, продолжительностью лечения сепсиса; это дополнительный аргумент в пользу выдвинутой гипотезы о сепсисе как непосредственной причине смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой.

Вернёмся ещё к вопросу о брюшном тифе, чтобы найти в его протекании признаки сходные с тем, о чём свидетельствуют выписки, сделанные матерью Елизаветой. Итак, источником заражения брюшным тифом может быть всё, что содержит в себе палочки Salmonella typhi, т. е. прежде всего грязная вода и немытые фрукты (это совпадает с версией Мелия). Для брюшного тифа характерна жара, крайнее истощение, боли живота, а тоже — что могло быть у Гаяны — признаки отравления от эндотоксинов, проявляющееся расстерянностью. Расстерянность же — это состояние разрушения работы мозга, находящее выражение в глубоком изменении сознания. Растерянность в протекании болезни Гаяны могла быть результатом отравления и оно проявлялось в нерациональном, как казалось, повторении больной одного и того же номера дома и квартиры. Брюшному тифу сопутствует тоже эритемная сыпь, выступающая на грудной клетке и/или эпигастральной области. Неопытный врач может иногда перепутать этот род кожных изменений с кровоизлияниями, которые появляются на коже в результате сепсиса. Напомним: как брюшной тиф, так и сепсис требуют лечения антибиотиками, а их в момент болезни Гаяны среди медикаментов, к сожалению, не было.

Хочу ещё представить комромиссную гипотезу, которая объединяет исключающиеся на первый взгляд версии. А ведь обе они находят логичное объяснение. Можно ведь учесть, что свидетельство, оставленное нам Георгием Мелия о том, что Гаяна съела немытые фрукты, в результате чего возник брюшной тиф, от которого молодая жена умерла — абсолютно соответствует фактам, но только частично; вторая часть обстоятельств и причин, которых Мелия не знал или знал, но не хотел своих знаний обнародовывать, молга касаться потенциальных последствий аборта. В одно и то же время, в одном и том же месте и по отношению к одному человеку, как будто в греческом театре, сошлись две болезни: брюшной тиф с сепсисом. Такой бактериологической бомбы не выдержал бы даже сильнейший организм. Если мы согласимся именно с этой компромиссной версией обстоятельств и причины смерти Гаяны, тогда исчезнут конкурентные варианты: то, что смерть наступила в результате брюшного тифа или сепсиса, вызванного абортом. Для истории, особенно для Матери Марии, и для самого Мелия, т. е. по чисто человеческим соображениям, говорение о брюшном тифе как официальной непосредственной причине смерти Гаяны кажется оптимальным решением. Без доступа к источникам или достоверным свидетельствам, полученным от живых людей — этой проблемы не удастся решить со стопроцентной уверенностью.

Учитывая представленные выше обстоятельства, можно предположить, что врач подписывающий свидетельство о смерти дочери Матери Марии, мог спокойно, в согласии с собственной совестью и с полной безопасностью указать на брюшной тиф, а не на сепсис как непосредственную причину смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой. Никто ведь не требовал от врача, чтобы тот определял две причины смерти или только одну, но зато невыгодную для Гаяны и её мужа. Диагноз врача не мог также вызывать подозрений, а потенциальный внешний осмотр трупа должен был лишь подтверждать, что смерть дочери Марии наступила от заразной болезни. Врач, констатирующий смерть, должен был учитывать и возможность проведения вскрытия трупа, а вскрытие в свою очередь могло бы обнаружить семейные тайны, о которых лучше было даже не узнавать. Кажется, что вскрытия трупа однако не было и никто, пожалуй, о нём не просил. Заразные болезни были в то время достаточно распространёнными, а смертность от них относительно большая, особенно среди младенцев. В общественном мнении смерть Гаяны Кузьминой-Караваевой была ещё одной преждевременной гибелью, к которой люди отнеслись совершенно равнодушно(36).

7.

О том, что Гаяна не проживала в Москве вместе с Мелия, свидетельствует деталь, которую я нахожу в приведённых выше выписках, сделанных рукой матери Елизаветы. В одном из писем зять Матери Марии сообщает, что явился у Гаяны через несколько часов в семь вечера 29 (наверное, июля) и — что чрезвычайно важно — ОСТАЛСЯ ТАМ до утра 30 (июля), т. е., по всей вероятности, до момента смерти жены или до тех пор, пока он мог остаться до ухода на… работу, а добросовестному коммунисту не полагалось опаздывать. Я убеждён в том, что тот, кто постоянно проживает в общем доме и квартире, не напишет, что остался в данном помещении до определённого времени. Это, конечно, мелочь, но очень существенная в поисках целостной картины того, что произошло в связи со смертью Гаяны. Итак, выдвинутая раньше гипотеза, согласно которой дочь Матери Марии и Георгий Мелия официально заключили брак, но вместе не жили, находит теперь обоснование в письме самого Мелия.

Мать Елизавета последовательно указывает на август как месяц страданий и смерти Гаяны. Я не знаю причины, по которой она так делает, но я не исключаю, что в её выписку вкралась обыкновенная описка: если дата, расставленная Мелия состояла из римских цифр, то вместо двух чёрточек после римской пятёрки (VII), мать Елизавета могла механически увидеть три чёрточки (VIII) и таким образом июль сделался августом. Главное, что дни болезни (а может, всё-таки, агонии) совпадают во времени. Но необязательно должно быть так, как я заметил, ибо в известных мне письмах — Мелия всегда каждый месяц писал словами: полностью или в сокращнном виде, но словами. Откуда тогда вязялся август? Чтобы ответить на этот вопрос, надо обязательно добраться до источника, т. е. до соответствующего письма Мелия, посланного Матери Марии, по всей вероятности, от 27 сентября 1936 года.

8.

В поиске данных к биографии Герогия Мелия появился также совершенно неожиданно — что вовсе не значит, что случайно — след, который я назвал словом «тартуский». Почему тартуский? По нескольким причинам. Сперва Ксения Игоревна Кривошеина прислала мне 14 сентября 2012 года из Парижа известие о том, что она получила от своего знакомого скан библиотечной карточки, из которой вытекает, что некий Георгий Теймурович Мелия является автором книги Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и автоматического умножения или деления этих расстояний на заданное число(37). Эта книга была издана в 1951 году московским Государственным издательством архитектуры и градостроительства. Ксения Кривошеина не была убеждена в том, имеет ли данная библиографическая справка нечто общее с Георгием Мелия, мужем Гаяны Кузьминой-Караваевой, ибо она не знала — впрочем, не только она одна — отчества Георгия Мелия. Итак, я решил неотложно проверить, пользуясь ресурсами Интернета, эту неожиданную информацию, которая по времени совпала с доступом к иному документу, также возникшему в 1951 году и касающимся сообщения отца Стефана о стоянии могилы Гаяны Кузьминой-Караваевой. При проверке ресурсов Интернета оказалось, что только в электронных фондах Тарту находится разыскиваемая мной работа Мелия. Стоит заметить, что даже так скрупулёзная и с большими традициями государственная библиотека, какой справедливо считается Государственную библиотеку им. Владимира Ленина в Москве, не отмечает в своей электронной базе интересующего нас труда. Но это ещё не значит, что данной книги нет в фондах популярной Ленинки, но её наличия не подтверждают электронные источники самой большой библиотеки Москвы.

В связи с тем, что только Тарту отметило вышеупомянутую работу Мелия появилась на первый взгляд совершенно неправдоподобная мысль о том, что после смерти Гаяны вдовец переехал из Москвы в Тарту и был там преподавателем, например на факультете архитектуры, ибо из писем 1936 года, адресованных Матери Марии и Софье Пиленко вытекало, что именно эта область является его страстью и он подходит к ней совершенно профессионально. Поездка в Латвию, в Тарту, могла быть продиктована разными поводами, тем, например, что молодой вдовец пытался как можно быстрее забыть о прожитой травме и скоро уехать из мест, которые напоминали бы ему московскую действительность и Гаяну. Мог тоже Мелия — если мы допустим, что он имел нечто общее с НКВД — сознательно уехать в Латвию, чтобы избежать последствий от надвигающихся неизбежно сталинских чисток, достигших своего апогея в 1937 году и поглотивших множество человеческих жизней.

За помощью в проверке тартуского следа я обратился к нескольким профессорам — — из Польши и Латвии: к Богу славу Жилко из Гданьского университета, Леониду Столовичу и Сергею Исакову из Тартуского университета(38). Благодаря их помощи удалось установить, что некий Георгий Теймурович Мелия никаким образом не связан ни с Тарту, ни с Эстонией. Следовательно, тартуский след не оказался верным, хотя стал вполне пригодным, ибо он позволил отбросить уже с самого начала версию, которая не имела шансов для того, чтобы найти ей фактографические обоснования. Исследовательская интуиция подсказала мне, однако, правильную дорогу, так как, действительно, в конце 1937 года Мелия уехал из России, но не в Латвию, а в Грузию, в Тбилиси, и остался на родине до конца своей жизни. Тартуский след обратил также моё внимание на неправильность записи отчества Мелия: вместо правильного «Теймуразович» автор библиотечной карточки записал ошибочно «Теймурович».

9.

Итак, мы подошли к концу поисков. Ниже перед нами законченный на данный момент вариант биограммы Георгия Теймуразовича Мелия, свидетельствующий о том, что несмотря на разного типа первоначальные трудности, стоит потрудиться, особенно тогда, когда веришь в успех. Вот что мы можем написать сегодня о загадочном зяте Матери Марии в рамках представительной зарисовки биографии:

Георгий Теймуразович Мелия, родился 17 марта 1905 года в Ташкенте; средний сын, квартирующего в этом городе царского подполковника, грузина из Мегрелии(39) — Теймураза Спиридоновича Мелия (1871-1953, Тбилиси) и француженки Блянш Гунон (Blanche Gounon, Франция, 1881-1949, Тбилиси). У него было два брата: старший, Сергей, умер достаточно рано в 40.-50 гг. XX века, а младший, Вахтанг, пережил его на 10-15 лет. Мелия очень слабо говорил по-грузински, зато бегло по-русски и по-французски. Он был худого телосложения, ростом — ок. 170 см. В 1924-1936 гг. Мелия пребывал во Франции и, благодаря финансовой поддержке богатой тётки Марии-Луизы Гунон (в замужестве Папильон), проживающей в Ламотт-Беврон (Lamotte-Beuvron) под Парижем, он изучал инженерию в Эколь сентраль (Ecole Centrale) в Париже, в одной из превосходных французских политехник, причисляемых к так называемым Великим школам (Grandes Ecoles), которую он окончил в 1930 г.; раньше, в 1924 г., Мелия прошёл подготовительные курсы в Амьен (Amiens). В Париже Мелия был членом Союза советских студентов. Некоторое время, с конца 1934 до конца 1935, он работал в советском посольстве в Париже в качестве переводчика при торговом атташе. В июне 1935 года Мелия познакомился с Гаяной Кузьминой-Караваевой и сделал дочери Матери Марии (Скобцовой) предложение, чтобы предоставить ей возможность выехать в СССР и получить там работу. Предложение было одобрено и 22 июля 1935 года Гаяна Кузьмина-Караваева уехала из Франции, направляясь вместе с Алексеем Толстым, её крёстным отцом, в Ленинград. По всей вероятности, в конце декабря 1935 года Мелия также уезжает из Франции и встречается с Гаяной Кузьминой-Караваевой в Ленинграде и через некоторое время они вместе проживают у Алексея Толстого в Детском Селе. В конце декабря 1935-начале 1936 года Мелия переезжает в Москву в поисках работы и квартиры для совместной жизни. В 1936 г. на всесоюзной строительной выставке он был инженером-референтом при технической библиотеке. 30 июля 1936 года скоропостижно скончалась Гаяна Кузьмина-Караваева. В 1937 г. Мелия был практикантом в московском всесоюзном тресте «Совтехмаш»(?). В конце 1937 г. он уехал в Тбилиси и занялся гелиотехникой; вёл почти отшельнический образ жизни. С 1938 до 1941 Мелия работал инженером-практикантом в грузинской государственной проектной фирме «Грузгоспроект». В период с июня 1941 по сентябрь 1945 во время Второй мировой войны Мелия служил в Красной армии сержантом Медсанбата (он изобрёл дезинфекционную камеру, работающую в полевых условиях). Конец войны он встретил в Болгарии. Больше за границу Мелия не выезжал и не встречался больше с Матерью Марией, не отвечал на письма родственнице, тётке Марии-Луизе Гунон, которая оставила ему во Франции наследство. Советские власти эффективно препятствовали ему в развитии научной карьеры, не разрешая на защиту кандидатской диссертации. В последние годы своей профессиональной жизни Мелия работал в ТбилЗнииэпе, т. е. в Тбилисском зональном научно-исследовательском институте экспериментального проектирования. В 70. гг. XX века Мелия считался в Грузии одним из лучших специалистов в области света и солнца. Вдовцом он оставался до 1978 г., т. е. до момента официального заключения брака с Ириной Михайловной Сакварелидзе (1927-2005), специалисткой в области генетики растений. С Ириной Сакварелидзе, дочкой учёного агронома Михаила Евстафьевича Сакварелидзе, Мелия познакомился в 1968 г. Она была моложе его на 22 года. Ирина Сакварелидзе не меняла фамилию ни при первом браке, когда вышла за муж за Ивана Кикнадзе, ни при втором, когда она вышла замуж за Георгия Мелия. Его пасынок Важа Иванович Кикнадзе, известный в Грузии профессор истории. Георгий Теймуразович Мелия был изобретателем. Он также автор книги Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и авто-матического умножения или деления этих расстояний на заданное число, изданной в 1951 года в Москве Государственным издательством архитектуры и градостроительства. Мелия умер 16 августа 1980 в Тбилиси и его похоронили на столичном кладбище в Ваке рядом с родителями. У Мелия не было потомства. В 2005 г. возле мужа захоронили Ирину Сакварелидзе.

10.

Фот. 7. Публикуется впервые. Надгробная плита на могиле Георгия Теймуразовича Мелия на кладбище в Ваке (Тбилиси) с надписью. Автор: Важа Кикнадзе. Из архива Важи Кикнадзе

Я не исчерпал, конечно, всей проблематики, связанной с Георгием Мелия, единственным зятем Матери Марии. В поле наблюдения остаются прежде всего его письма, отправляемые Тёще и Её матери — Софье Пиленко. Спонтанные письма Мелия являются настоящим источником графологических знаний об отправителе и содержат ценную информацию о нём как о человеке: о его здоровье, настроениях, навыках, боязни. Одновременно они становятся примером необходимости контролирования высказывания из-за памяти о перманентной советской перлюстрации. Нет в письмах Мелия, по моим ощущении, естественности, продиктованной семейной близостью и единением в условиях личной трагедии, какой была преждевременная смерть Гаяны. Я не знаю, правда, всех писем Мелия, адресованных Матери Марии и Софье Паленко, но даже на основании тех источников, которыми располагаю, могу утверждать, что письма Мелия характеризует сухой стиль, типичный для отчётов, и нет в них своего рода «безумия», искренней боли, вызванной утратой жены. Зять Матери Марии пишет о последних месяцах и днях Гаяны каждый раз как будто по политическому принуждению, систематически подчёркивая, что Её дочь, на самом деле, была счастливой; иначе, впрочем и написать он не мог, ибо тогда его письма не попадали бы в Париж, а их адресата посетили бы скоро гости из НКВД.

11.

В заключении, которое может оказаться началом очередного исследования вопроса, связанного с жизнью и творчеством св. Марии Парижской, я хочу подчеркнуть, что на основании всего того, к чему мне удалось добраться и что удалось установить благодаря недавно умершим и ещё живущим свидетелям личной трагедии и личного героизма Елизаветы Скобцовой, можно прийти к выводу, согласно которому Матери Марии долго, если не до последних дней Её трагической жизни, сопутствовала мучительная мысль о том, что Она не была хорошей матерью для своих детей — в том смысле, что Она посвящала им слишком мало времени, чем надо было, когда они нуждались в Её присутствии. Деятельность в рамках православного христианского движения, в которую Елизавета Скобцова вовлеклась всей своей душой, требовала частых и длительных разлук с семьёй. Мать троих детей готовилась к новой миссии, к постригу, к тому, чтобы стать матерью всем Божьим детям. Но из-за слишком поздно оказанной медицинской помощи умирает сначала Анастасия. Слишком поздно тоже, пожалуй, Мать Мария поняла, что также в воспитании Гаяны Она допустила несколько существенных ошибок, ставя благородные организаторские цели выше обыкновенных дел дорастающей девочки. С разводом по принуждённости, под влиянием уговоров митрополита Евлогия, не помирился тоже до конца жизни Даниил Ермолаевич Скобцов, утверждая, что Мать Мария разрушила его жизнь(40). Мои слова не должны звучать как обвинение в адрес Матери Марии, скорее всего они являются выражением понимания необходимости смирения перед судьбой, которая пишет собственные сценарии и выбирает для их выполнения талантливых людей, готовых на героический подвиг за счёт семейного счастья. На такой героический духовный и физический подвиг решилась тогда св. Мария из Парижа, направляя его на одухотворение бедных и несчастных русских эмигрантов. Благодаря Её примеру возникла одна из красивейших страниц в истории современной Церкви, страница беспрерывно жива и поэтому мы к ней постоянно возвращаемся.

12.

Вопрос о том, что на самом деле было непосредственной причиной смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой — брюшной тиф или нелегальный аборт — не является, на мой взгляд, сегодня самым важным, ибо первое и второе могло иметь место и довести до трагического конца. Более существенный вопрос, который появился в контексте всей статьи, обычно обходится молчанием: это духовная перспектива и проблема последствий несдержания обета Матерью Марией из-за огромного давления, колоссального диссонанса, который заставил Её выбрать между тем, что принадлежит Господу Богу, и тем, что человеческое, чисто материнское. Выбор с упором на земное оказался, однако, пагубным для обеих женщин и сплочённости семьи. В этом плане опять всплывают перед нами универсальные истины, занесённые Софоклом в Антигону, истины, которые напоминают о преимуществе духа над материей.

*Д-р габ. Гжегож Ойцевич, проф. Высшая школа полиции в г. Щитно (Польша). Варминско-Мазурский университет в г. Олъштыне (Польша).

1. Г. Ойцевич, О следственной филологии или Тайна смерти Гаяны Кузьминой-Караваевой — дочери св. Матери Марии; http://mere-marie.comAife/osledstvennoy-filologii-optsevich/.
2. Новый свет на представленные мною в указанной выше статье вопросы пролила книга Доминик Десанта, изданная в 2011 году. С этой книгой я мог ознакомиться только совершенно недавно. Но благодаря этому ознакомлению несколько существенных вопросов нашло новое объяснение. См.: Д. Десанти, Встречи с матерью Марией: неверующая о святой, пер. и перераб. Т. Викторовой, Санкт-Петербург 2011.
3. Мать Мария, Цикл «О смерти»; http://mere-marie.com/creation/matka-maria-jelizawieta-skobcowa/. См. также: Matka Maria (Jelizawieta Skobcowa), Cykl «О smierci», tlum. G. Ojcewicz, «Borussia» 2010, nr 47, s. 189-200.
4. Г. Ойцевич, О следственной филологии…
5. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить профессора Важу Кикнадзе за редкое терпение, оказанное мне при сборе материала для данной статьи. Без его доброжелательности и искреннего вовлечения в выяснение белых пятен в истории Гаяны Кузьминой-Караваевой и Георгия Мелия, вряд ли возможным было бы представление так многих и существенных, иногда уникальных даже, моментов их биографий, неразрывно связанных с судьбой Матери Марии.
6. Пьер Эрбар (Pierre Herbart) сопровождал Андре Жида (Andre Gide) в его путешествиях по СССР. Самой популярной книгой Эрбара считается La ligne deforce (1958).
7. См.: Т. Кириллина, Французская писательница Доминик Десанти: «Мать Мария понимала другие пути, даже если они ей не нравились», «Вода живая» 2008, 19 августа; http://www.mitropolia-spb.ra/news/?id=19350 [30 IX 2012].
8. Стоит заметить, что в инженерской дипломе Георгия Мелия обнаруживается серьёзная формальная ошибка по отношению к месту рождения: вместо Ташкента — записали Ленинград. По Важе Кикнадзе, власти Эколь сентраль сознательно допустили грубую ошибку, объясняя Мелия, что в его дипломе будет стоять самый престижный город России, т. е. Ленинград (раньше Петроград).
9. Из инженерской дипломы Георгия Мелия вытекает, что Эколь сентраль он окончил в 1930 году.
10. В заявлении, связанном с выдачей паспорта и предложенном Гаяной Кузьминой-Караваевой 19 декабря 1932 года в бельгийском городе Льеже, приводятся черты её внешнего вида, благодаря чему мы знаем, что у неё были тёмно-каштановые волосы, карие глаза, нос нормальный, лицо овальное, рост — 164 см. Сосканированное заявление я получил от Важи Кикнадзе.
11. Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, с. 29. Выделено мною — Г. О.
12. Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, с. 26-27. Выделено мною — Г. О.
13. Важа Кикнадзе написал мне, что у молодых супругов вскоре после приезда в Москву и поселения в гостинице, была огромная неприятность из-за того, что их обокрали и отняли привезённое из Франции. Это столкновение Гаяны с советской действительностью было, наверное, достаточно сильным, чтобы она постепенно стала лишаться иллюзий о безупречной морали жителей коммунистического государства.
14. См.: Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, с. 36.
15. Определённые ассоциации появляются от сравнения двух портретов, помещённых в конце статьи. На одном из них мы видим Елизавету Кузьмину-Караваеву, а рядом с ней — дочь Гаяну. Общее мнение о том, что дочь каким-то образом повторяет жизненный путь матери — в широком смысле слова — находит по отношению к обеим биографиям полное подтверждение.
16. Письмо Георгия Мелия Софье Пиленко от 29 сентября 1936 г. Собственная расшифровка на основе ксерокопии, полученной от Татьяны Викторовой. Соблюдаю правописание (правильное и неправильное) в соответствии с подлинником. Выделено мною — Г. О.
17. В книге Игоря Царева мы читаем между прочим: «В Пенсильвании большое количество людей наблюдало, как гуманоиды высаживали из НЛО живых существ, по описанию напоминающих «снежного человека». Фотографии этих существ показаны исследовательской группе Жанны Гофман. Эта группа занимается в СССР проблемой снежного человека. Руководитель группы заявила, что примерно таким она видит снежного человека по многочисленным описаниям очевидцев». И. Царев, Эзотерические знания, откуда они?; http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=5190&page=37 [2 XI 2012]. Выделено мною — Г. О. Автор приводит неправильное правописание фамилии: должно быть Кофман. См. также: «Кофман Жанна-Мария Иосифовна, 1919 г. р., альпинистка, ветеран поисков и изучения гоминоидов, участница Памирской экспедиции 1958 г. — врач, многие десятилетия руководила северокавказской экспедицией, широко известна своими научными и популярными статьями по проблеме, действительный член Российского географического общества, почетный Председатель Российского общества криптозоологии»; http://www.alamas.ru/rus/about/Kofman_r.htm [2 XI 2012].
18. В годы немецкой оккупации процветал коллаборационизм с гестапо. Мать Мария и Её сын Юрий, а также ближайшие их сотрудники стали жертвами доноса. В историю коллаборационизма попал некий Войтеховский, называемый «фюрером» русской эмиграции в Брюсселе. См.: В. Варшавский, Незамеченное поколение, [в:] Русский Париж, состав., предисл. и коммент. Т. Буслаковой, Москва 1998, с. 372.
19. Определённая подсказка скрывается в книге Доминик Десанти, которая упоминает о двух лицах, вовлечённых в борьбу с немецким оккупантом в 40-е гг. в Париже. Авторша называет имя Жака Рабиновича, по профессии адвоката, и растрелянного в 1942 г. Давида Раппопорта, руководителя организации, помогающей евреям. Так как Рабинович знал Раппопорта и Гаяну, а Мелия Гаяну, не исключено, что их общим знакомым оказался Давид Раппопорт. Не известно, однако, был ли именно Давид Раппопорт другом Мелия, о котором пишет Важа Кикнадзе, или кто-то из его родственников. Этот вопрос нуждается в дополнительных поисках источников. См.: Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, с. 147.
20. Правописание — как в источнике. Из комментария А. Шустова вытекает, что Гаяна работала в Ленинграде на макаронной фабрике электриком или занимала такой штат. См.: А. Н. Шустов, Е. Ю. Кузьмина-Караваева (м. Мария) и Алексей Толстой… Выделено мною — Г. О.
21. Ниже историческое содержание известной в СССР статьи уголовного кодекса, на основании которой обвинили и приговорили А. О. Старчакова: «58.8. Организация в контр-революционных целях террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабоче-крестьянских организаций, а равно участие в выполнении таких актов, хотя бы отдельный участник такого акта и не принадлежал к контр-революционной организации, — меры социальной защиты, предусмотренные 1 частью статьи 58.2. 58.11. Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо-секретных должностях при царском строе или у контр-революционных правительств в период гражданской войны, — меры социальной защиты, предусмотренные 1 частью статьи 58.2». См.: Статья 58 уголовного кодекса РСФСР; http://www. solovki. ca/gulag_solovki/20_01.php [30 IX 2012].
22. См., например: Старчаков Александр Осипович; http://www. el-history. ru/node/1316 [30 IX 2012]; http://www. vse-adresa. org/book-of-memory/bukva-17/name-91/surname-7/repression-0 [30 IX 2012];
    http://visz. nlr. ru/searchAists/all/241_84.html [30 IX 2012].
23. Д. Десанта, Встречи с матерью Марией…, s. 43. Выделено мною — Г. О.
24. Этот факт является одним из примеров методики следственной филологии: без доступа к инженерской дипломе Мелия и ознакомления с наличием на обратной её стороне нужных записей и печати, не удалось бы установить так cущественных деталей, связанных с потенциальным пребыванием Мелия в доме Алексея Толстого.
25. Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, s. 43. Выделено мною — Г. О.
26. А. Н. Шустов, Е. Ю. Кузьмина-Караваева (м. Мария) и Алексей Толстой: контакты [письмо Гаяны для печати любезно предоставлено литературоведом Н. М. Каучишвили (Италия)]; http://mere-marie. com/110.htm [30 IX 2012].
27. Сергей Есенин назвал её публично страной негодяев. Такое же заглавие носит одна из сильнейших политически его последних поэм, опубликованная в 1924 году: Страна негодяев.
28. Д. Десанти, Встречи с матерью Марией…, с. 40-41. Выделено мною — Г. О.
29. В оценке Георгия Лещенко, проживающего в Париже крестника Даниила Ермолаевича Скобцова (второго мужа Елизаветы Кузьминой-Караваевой), Георгий Мелия вёл себя в эмиграции странно.
30. Это о матери Елизавете Ариадна Васильева в романе Возвращение в эмиграцию напишет: «Но помимо постоянных жильцов на Лурмель толклось куда больше народу, не считая приходящих в церковь. Я уже называла Пьянова и Ольгу Романовну. Была еще такая Софочка, существо экзальтированное, восторженное, поклонявшееся матушке и обожавшее Юру. Мать на Софочкины изъявления чувств смотрела скептически, сбивала иронией. Софочка занималась исключительно делами церкви вместе с Константином Мочульским. Он же был церковным старостой». См.: А. Васильева, Париж, улица Лурмель, 77; http://mere-marie. com/life/parizh-ulitsa-lurmel-77/ [4 X 2012]. У Георгия Лещенко я узнал, что «Мать Елизавета Медведева была убита машиной, переходя улицу, в 1974 г.» [личная переписка от 8 X 2012].
31. Выписки матери Елизаветы являются также ценным источником информации о ней, ибо они указывают на почерк пишущего, по которому видно, что она была женщиной немолодой. В свою очередь орфографические ошибки свидетельствуют о пробелах в образовании. Можно увидеть также следы слабой свежей памяти, о чём говорит отсутствие кавычек, заканчивающих цитаты и отсутствие точек, которые должны были завершать предложения. Оценку степени старательности выписок, выполняемых матерью Елизаветой, могу дать исключительно на основе письма Георгия Мелия Матери Марии от 5 сентября 1936 г. Констатация в данном случаее — положительная. Другие её выписки отображают преобладание собственных орфографических ошибок по отношению к ошибкам самого Мелия. Конечно, и он не всегда писал согласно орфографическим и пунктуационным нормам, но в его письмах нет грубых ошибок, в каких можно было бы его подозревать на основании выдержек, выполненных матерью Елизаветой.
32. Nomen omen, Елизавета Кузьмина-Караваева, когда осенью 1913 года приехала в Москву, тоже проживала тогда в Дурновском переулке на Арбате в доме 4, в квартире номер 13.
33. Не исключено, что Георгий Мелия не отличал дизентерию от брюшного тифа и отсюда возникли неточности меджу его словами и записью в кладбищенской книге, в которой указывается именно на брюшной тиф как причину смерти Гаяны.
34. Согласно информации, полученной от Елены Дмитриевны Клепининой-Аржаковской, несовершеннолетняя Гаяна болела первичным заражением и из-за этого она лечилась в Бельгии (не исключено, что речь идёт о primo-infection tuberculeuse). Из приводимой книги Доминик Десанта мы знаем, что семья Скобцовых в первые годы эмиграции проживала в очень плохих бытовых условиях, во влажных и холодных помещениях, которые способствовали возникновению воспалительных процессов в организме и развитию заболеваний, в том числе и туберкулёза. Плохие бытовые условия сыграли, кажется, роковую роль в смерти младшей дочери Скобцовых, Анастасии. Склонность к заболеванию туберкулёзом проявлял также Юрий Скобцов. Так как Гаяна всё время пребывала с семьёй, ей также угрожали одни и те опасности для здоровья, как и для всех остальных Скобцовых.
35. Zob. пр.: A. Szczeklik, Choroby wewnqtrzne, Krakow, 2005, t. II, s. 2068.
36. С поражающим равнодушием со стороны высоких лиц в русской эмиграции в Париже столкнулась Мать Мария после Её ареста гестаповцами и отправлении в концлагерь. Бывший муж Матери Марии, Даниил Ермолаевич Скобцов не без упрёка вспоминал: «Остался лишь осадок горечи от людского малодушия и безучастия. Или вот еще: очень высокое лицо в эмиграции встретило меня словами: — Язык ей следовало бы подрезать, болтала очень много, — а в дальнейшем разговоре то же лицо сказало: — У меня была оттуда (то есть из дома матери Марии) одна дама, которая сказала, что матери Марии, может быть, и поделом, а вот жалко о. Дмитрия». Zob.: В. Варшавский, Незамеченное поколение, [в:] Русский Париж…, с. 372.
37. Г. Т. Мелия, Счетно-логарифмический прибор для измерения расстояний по чертежам и автоматического умножения или деления этих расстояний на заданное число, Государственное издательство архитектуры и градостроительства, Москва 1951.
38. Уважаемых Профессоров — Богуслава Жидко, Леонида Столовича и Сергея Исакова — сердечно благодарю за дружескую помощь в выяснении дел, связанных с поисками данных к биографии Георгия Мелия.
39. Мегрелия (Мингрелия) это регион в западной Грузии, в котором проживает грузинское население, говорящее на мегрельском языке. Известным по истории СССР человеком, который родился в Мегрелии, был ближайший сотрудник Иосифа Сталина — преступник Лаврентий Берия (1899-1953), начальник НКВД, в огромной мере отвечающий за ужасные чистки сталинских времён и убийство польских офицеров в Катыни.
40. Такими горькими мыслями поделился бывший муж Матери Марии со своим крестником, Георгием Лещенко. Из частной переписки — Г. О.