Мать Мария, Mère Marie

Своими последними работами мать Мария как бы подводит итоги своего творчества, в том числе и литературного. В мае 1942 г. в оккупированном немцами Париже она заканчивает автобиографическую поэму «Духов День». В этом поэтически-философском «завещании» она вспоминает и возвращаяется к разным периодам своей жизни: от анапского детства, прогулок по набережным Невы, до начала Второй мировой войны.

«Мукой пройдена каждая пядь — Мукой, горечью, болью, пороком…»

… она доходит до оккупации Франции, во сне она предвидит конец и победу, об этом мать Мария рассказывает своему другу Мочульскому: «На площади Конкорд бъётся окровавленный и израненный гальский петух и движется процессия. Впереди идет тигр, за ним медведь, дальше другие — все без лица, одни копыта. И тащут колесницу. Я не могу разглядеть того, кто на колеснице… я проснулась».

«Истерзанный петух разбитых галлов… Теряет перья клочьями и в пух.»

В поэме «Духов День» м. Мария пишет: «Начало мира, — это меч и крест». Оба символа встречаются и в ключевом для нее месте в ее статье «О подражании Богоматери» (1939): «Крест вольно — значит, активно — подъемлется Сыном Человеческим. Меч же наносит удар, рассекает душу, которая принимает его… Крест Сына Человеческого, вольно принятый, становится обоюдоострым мечом, пронзающим душу Матери, не потому, что Она вольно его избирает, а потому, что Она не может не страдать страданиями Сына». Важно отметить, что оба эти символа — креста и меча — встречаются в стихотворении Блока «Снежная Дева», датированном 17 октября 1907 г.

Состоящая из трех песен поэма матери Марии явилась своеобразным откликом на «Божественную Комедию» Данте с ее «Адом», «Чистилищем» и «Раем», только «Духов День» матери Марии был не восхождением в рай, но пасхальной мистерией Трех дней — Пятницы, Субботы и Воскресения

«ТЕРЦИНЫ»

Песня первая

У человека двойственен состав, —
Двух разных он миров пересеченье, —
Небесной вечности и праха сплав.
Он искры Божией в тварной тьме, свеченье,
Меж адом и спасеньем он порог.
И справедливо было изреченье
О нем: он червь, он раб, он царь, он Бог.
В рожденном, в каждом, кто б он ни был, явлен
Мир, крепко стянутый в один комок.
В ничтожном самом вечный Дух прославлен,
И в малом искуситель древний, змей,
Стопою Девы навсегда раздавлен,
Я говорю лишь о судьбе своей.
Неведомой, ничтожной и незримой.
Но знаю я, — Бог отражался в ней.
Вал выбросит из глубины родимой
На берег рыбу и умчится прочь.
Прилив отхлынет. Жаждою томима,
Она дышать не может. Ждет, чтоб ночь
Валы сгрудила, чтоб законы сути
Мог океан великий превозмочь.
Вот на скалу он вал за валом рушит.
Прибрежным страшно. Рыба спасена.
И воздух берега ее не душит,
И влагою своей поит волна.
Судьба моя. Мертвящими годами
Без влаги животворной спит она.
Но только хлынет океаном пламя,
Но только прокатится гулкий зов
И вестники покажутся меж нами, —
Она оставит свой привычный кров,
И ринется навстречу, все забудет…
Однажды плыли рыбаки на лов.
Их на воде нагнал Учитель.
Люди Дивились. Петр навстречу по водам
Пошел к Нему, не сомневаясь в чуде.
И так же, как ему, дано и нам.
Мы не потонем, если будем верить,
Вода — дорога гладкая ногам.
Но надо выбрать раз. Потом не мерить,
Не сомневаться, как бы не пропасть.
Пошел — иди. Пошла — иду. Ощерит
Тут под ногами бездна злую пасть.
Пошла — иду. А дальше в воле Божией
Моя судьба. И Он имеет власть
Легко промчать на крыльях в бездорожье,
Иль неподвижностью на век сковать,
Прогнать, приблизить к Своему подножью:
И я вместила много; трижды — мать, —
Рождала в жизнь, и дважды в смерть рождала.
А хоронить детей, как умирать.
Копала землю и стихи писала.
С моим народом вместе шла на бунт,
В восстании всеобщем восставала.
В моей душе неукротимый гунн
Не знал ни заповеди, ни запрета,
И дни мои, — коней степных табун, —
Невзнузданных, носились. К краю света,
На запад солнца привели меня, —
И было имя мне — Елизавета.
На взгляд все ясно. Други и родня
Законы дней моих могли б измерить, —
Спокойнее живется день от дня.
Лишь иногда приотворялись двери,
Лишь иногда звала, меня труба.
Не знала я в какую правду верить.
Ничтожна я. Великая судьба
Сплетается с моей душой ничтожной.
В себе сильна. Сама в себе слаба.
И шла я часто по дороге ложной,
И часто возвращалась я назад
И падала средь пыли придорожной.
Никто не мог помочь, ни друг, ни брат,
Когда томил иного мира вестник.
Он не сулил ни счастья, ни наград,
Он не учил ни ремеслу, ни песням. —
Он говорил мне: Лишь закрой глаза.
Прислушиваясь к океанской бездне.
Ты только часть, а целое — гроза,
Ты только камень, а праща незрима,
Ты гроздь, которую поит лоза.
Ты только прах, но крылья херувима
Огнем насыщены и рядом, тут.
Не допусти, чтобы он промчался мимо.
Лишь подожди. Наверное дадут
Тебе крестом отмеченные латы,
И в мир иной ворота отопрут:
Иди, слепая, и не требуй платы.
Тебя не проводит ни брат, ни друг.
И я тебе лишь знак, а не вожатый.
Упала я, — крест распростертых рук
Был образом великим погребенья.
Шлем воина, — меня венчал клобук.
Какое после было откровенье,
И именем Египтянки зачем
Меня назвали? Нет, не удаленье.
А приближенность новая ко всем.
И не волчцы пустыни, и не скалы. —
Средь площадей ношу мой черный шлем.
Я много вижу. Я везде бывала.
Я знаю честь, я знаю и плевки,
И клеветы губительное жало.
И шепот, и враждебные кивки.
А дальше поведет меня дорога
При всех владыках мира в Соловки.
Мы все стоим у нового порога,
Его переступить не всем дано, —
Испуганных, отпавших будет много.
В цепи порвется лишь одно звено,
И цепь испорчена. Тут оборвалась
Былая жизнь. Льют новое вино
Не в старые мехи. Когда усталость
Кого-нибудь среди борьбы скует,
То у врага лишь торжество, не жалость,
В его победных песнях запоет.
Ни уставать, ни падать не дано нам.
Как пчелы майские весенний мед
Мы собираем по расцветшим склонам.
В земле лежал костяк еще вчера
От кожи, жил и плоти обнаженным.
Еще вчера, — давнишняя пора.
Я отошла на сотни лет сегодня.
Пшеничный колос туг. Палит жара.
Благоприятно лето мне Господне.
И серп жнеца сегодня наострен.
Размах косы и шире и свободней.
Пади на землю урожай времен,
В бессмертный урожай опять воскресни.
Людской пролитой кровью напоен.
Давнишний друг, иного мира Вестник,
Пытает и в мои глаза глядит:
«Поймешь ли ты сегодняшние песни
И примешь мира измененный вид?
Твой челн от берега давно отчалил,
А новый берег все еще закрыт.
В который раз ты изберешь печали
Изгнанья, но теперь среди своих
Замкнулся круг, и ты опять в начале».
Но вестника вопрос еще не стих,
А я уже ответ мой твердый знала,
Уверенный, как вымеренный стих.
«От тех печалей сердце не устало.
И я хочу всей кровию истечь
За то, что некогда средь неба увидала.
Спустился обоюдоострый меч,
Тот, памятный, разивший сердце Девы.
И должен он не плоть людей рассечь,
Крестом вонзиться. От него налево
Разбойник похуливший виден мне.
Весь трепетный, без ярости и гнева,
Сосредоточенный в своей вине.
Да, знаю я, что меч крестом вонзится.
Вторым крещеньем окрестит в огне.
Печатью многие отметит лица.
Я чую приближенье белых крыл
Твоих, твоих, сверкающая Птица.
Ты, дух живой среди костей и жил,
В ответ Тебе вздохнет душа народа,
Который долго телом мертвым был.
Не человечья, а Твоя свобода
Живое в красоте преобразит
В преддверии последнего Исхода.
И пусть страданье мне еще грозит, —
Перед страданьем я склоняюсь долу,
Когда меня своим мечем разит
Утешитель, животворящий Голубь.

Песня вторая

Звериное чутье или дар пророка,
Но только не от разума учет
Дает нам чуять приближенье срока,
Какой Давид сегодня отсечет
У Голиафа голову, сначала
Державных лат отбросивши почет?
И челн какой, сорвавшись от причала,
От пристани отпрянувши кормой,
Навстречу буре кинется? Встречала
Я много знаков. Скромен разум мой.
И если в чем упорствовать я буду,
Так уж не в том, что вычислить самой
Мне удалось. Лишь в приближеньи к чуду.
В том, что идет всему наперекор
Искать священных знаков не забуду.
Как памятно. Какой-то косогор,
Вдали стреноженная кляча бродит.
И облака, как груда белых гор.
И ветер шалый бьется на свободе,
Клонит траву. Иль в мире этом есть
Лишь кляча да бурьян на огороде.
И есть еще чего нельзя учесть:
Бездолье и тоска земной печали
И еле-еле слышимая весть.
О, в разных образах глаза встречали
Все тот же воплощенный лик тоски. —
Когда снега январские молчали,
Иль зыбились полдневные пески,
И Волга медленно катилась в Каспий.
Весной в Неве сшибались льда куски
И две зари полночные не гасли. Я знаю, —
Родина, — и сердце вновь, —
Фитиль лампадный, напоенный в масле, —
Замрет и вспыхнет. Отольется кровь,
И вновь прильет. И снова будет больно.
О, как стрела, пронзительна любовь.
На всем печаль лежит. Гул колокольный,
И стены древние монастырей,
И странников порядок богомольный,
Дела в Москве преставшихся Царей,
Торжественных и пышных Иоаннов,
И их земля среди семи морей
И дым степных костров средь ханских станов,
Со свитою верхом летит баскак, —
Он дань сбирает на Руси для ханов.
Потом от запада поднялся враг —
Поляк и рыцарь ордена немецкий.
А по Москве Василий, бос и наг,
С душою ангельской, с улыбкой детской,
Иоанну просто правду говорит.
Неистовый, пылает бунт стрелецкий.
Москва первопрестольная горит…
Еще… Еще… В руке Петра держава.
Сегодня он под Нарвою разбит, —
Заутра бой. И гул идет: Полтава.
Что вспоминать? Как шел Наполеон
И как в снегах его погасла слава,
И как на запад возвратился он.
Что вспоминать? Дымящееся дуло,
Убийцу, тело на снегу и стон
И смертной гибелью на все пахнуло…
Морозным, льдистым был тогда январь.
Метель в снегах Россию захлестнула.
Морозный, льдистый ею правил царь…
Но и тогда, средь полюсных морозов,
Пожар змеился, и тянула гарь…

***

Шуми и падай, белопенный вал.
Ушкуйник, четвертованный Емелька,
Осенней ночью на Руси восстал.
Русь в сне морозном. Белая постелька
Снежком пуховым занесет ее
И пеньем убаюкает мятелька.
Солдат, чтобы проснулась, острием
Штыка заспавшуюся пощекочет.
Он точно знает ремесло свое, —
И мертвая, как встрепанная, вскочит,
И будет мертвая еще плясать,
Развеявши волос седые клочья…
Звон погребальный… Отпевают мать…
А нам, ее оставшимся волчатам,
Кружить кругами в мире и молчать,
И забывать, что брат зовется братом…
За четверть века подвожу итог.
Прислушиваюсь к громовым раскатам.

***

О, многое откроется сейчас Неясно все.
Иль новая порода И племя незнакомое средь нас
Неведомый закон осуществляет,
И звонко бьет его победный час?
Давно я вглядываюсь. Сердце знает
И то, чего не уловляет слух.
И странным именем все называет.
В Европе, здесь, на площади, петух,
Истерзанный петух разбитых галлов,
Теряет перья клочьями и пух…
Нет, не змея в него вонзила жало,
Глаза сощурив, спину выгнув, тигр
Его ударил лапою. Шакала
Я рядом вижу. Вместо летних игр
И плясок летних, летней же порою
На древнем месте новый мир воздвиг
Победоносный зверь. И стал тюрьмою
Огромный город. Сталь, железо, медь
Бряцают сухо. Все подвластно строю…
О, пристальнее будем мы глядеть
В туманы смысла, чтоб не ошибиться.
За тигром медленно идет медведь,
Пусть нужен срок ему расшевелиться,
Но, раз поднявшись, он неутомим, —
Врага задушит в лапах. Колесница
Медлительная катится за ним.
Тяжелым колесом живое давит.
Не тяжелей ступал железный Рим.
Кого везет? Кто колесницей правит?
Где родина его? Урал? Алтай?
Какой завет он на века оставит?
Тебя я знаю, снежной скорби край.
В себе несу твоей весны напевы.
Тебя зову я. Миру правду дай.
Земля — Богоневестной Девы,
Для жертвы воздвигаемый престол,
Сегодня в житницу ты дашь посевы
Твоей пшеницы. Ты даешь на стол
Вино от гроздий, напоенных кровью,
Ты, чудотворный лекарь язв и зол.
Мир люто страждет. Надо к изголовью
Его одра смертельного припасть, Б
лагословить с надеждой и любовью
На руки взять. И сразу стихнет страсть,
И сон целительный наступит сразу.
Проси, проси и ты получишь власть
И кровь остановить, и снять проказу,
И возвратить ушам оглохший слух,
И зренье помутившемуся глазу.
За оболочкой плоти ярый дух,
Который вечен, и одновременно
Родился только что, — он не потух
В порывах урагана. И средь тлена,
Среди могил вопит Езекииль,
Вопивший некогда в годины плена.
Костяк уже оброс узлами жил,
И плоть уже одета новой кожей.
Мы адом, чтоб мертвых оживотворил
Животворящий Дух дыханья Божья.
И преклонились Божии уста, —
Жизнь пронесется молнией и дрожью
И тайну Животворного Креста
Познает Иософатова долина.
Могила Господа сейчас пуста,
И чудо прозревает Магдалина.

Песня третья

Он жил средь нас. Его печать лежала
На двадцати веках. Все было в Нем.
Вселенная Его лишь отражала.
Не так давно, спокойным, серым днем,
Ушел из храмов и домов убогих
Один, босой, с сумой, с крестом, с огнем.
Никто не крикнул вслед. Среди немногих,
Средь избранных царил такой покой,
Венцы сияли на иконах строгих.
А Он проплыл над огненной рекой
И отворил тяжелые ворота,
Ворота вечности, своей рукой.
Ничто не изменилось: крови, пота
И гнойных язв на всех земных телах, —
Как было, столько же и есть. И та ж забота,
И нет пути, и в сердце мутный страх,
Непроницаемы людские лица.
Одно лишь ново: бьется в небесах,
Заполнив мир, страдающая Птица
И всех живущих в мире бьет озноб,
И даже не легко перекреститься…
Пустыня населялась… Средь трущоб
Лепились гнезда старческих киновий.
В пещере дальней крест стоял и гроб.
И в городах, под пенье славословий
Шлем воина сменялся на клобук,
Покой дворцов на камень в изголовьи.
Закончен двадцативековый круг.
Полынь растет, где храмы возрастали
И города распахивает плуг.
Единый, славы Царь и Царь печали,
Источник радости, источник слез,
Кому не может развязать сандалий
Никто. Он в мир не мир, но меч принес.
Предсказанный пророками от Бога,
Краеугольный камень и утес,
Приявший плоть и возлюбивший много,
На дереве с Собой распявший грех, —
Уже не смотрит ласково и строго,
Уж не зовет блудниц и нищих всех
Принять живой воды, нетленной пищи,
И новое вино влить в новый мех.
И нищий мир по новому стал нищий,
И горек хлеб и гнойны все моря,
Необитаемы людей жилища.
Что нам дворцы, коль нету в них Царя,
Что жизнь теперь нам. Первенец из мертвых
Ушел из жизни. Нету алтаря,
Коль нету в алтаре бескровной жертвы.
И пусть художник через сотни лет
О днях печали свой рассказ начертит.
Оставленный и одинокий свет.
В сугробах снежных рыскает волчица,
К себе волчат зовет, а их уж нет.
И над пустым гнездом тоскует птица,
И люди бродят средь земных дорог.
Непроницаемы людские лица.
Земную грудь попрут стопами ног,
Распределят между собой ревниво
Чужого хлеба найденный кусок.
Не отдохнут, а дальше торопливо
Пойдут искать… И что искать теперь,
Какого нам неведомого дива,
Какой свободы от каких потерь?..
А солнце быстро близится к закату.
Приотворилась преисподней дверь.
Иуда пересчитывает плату,
Дрожит рука, касаясь серебра,
К убитому склонился. Каин брату,
Течет вода пронзенного ребра,
И говорят с привычкой вековою
Предатели о торжестве добра.
Подобен мир запекшемуся гною.
Как преисподним воздухом дышать,
Как к ядовитому привыкнуть зною!
Вглядись, вглядись: вот бьется в небе рать,
И будет неустанно, вечно биться.
Вглядись: меч обоюдоострый… Мать…
Мать матерей… Небесная Царица:
Был плач такой же, на Голгофе был…
Вглядись еще: откуда эта Птица,
Как угадать размах священных крыл
Как сочетать ее с землею грешной!
Пусть на устах последний вздох застыл, —
Глаза средь этой темноты кромешной
Привыкли в небе знаки различать.
Они видали как рукой неспешной
Снял ангел с Откровения печать, —
И гул достигнул до земного слуха.
Его услышав, не дано молчать.
Вздыхало раньше далеко и глухо.
Как вздох проснувшегося. А потом
Как ураган шумели крылья Духа,
И прах, и небеса заполнил гром.
И лезвием блестящим рассекала
Струя огня храм, душу, камень, дом:
Впивалось в сердце огненное жало.
Ослепшие, как много вас теперь,
Прозревшие, как вас осталось мало
Дух ведает один число потерь,
Дух только горечи и воли ищет:
Мать Иисуса и Давида дщерь,
Что херувимов огнекрылых чище,
Внесла свой обоюдоострый меч
На небеса небес, в Его жилище.
Никто не попытается извлечь
Из сердца Птицы смертоносной стали.
Он Сам пришел Себя на смерть обречь.
Так было предуказано вначале.
Начало мира, — этот меч и крест.
Мир на двуликой вырощен печали:
Меч для Нее, Невесты из невест,
Крест Отпрыску Давида, Сыну Девы.
Одно и два. Смешенье двух веществ.
Сегодня вечности поспели севы
И Божьему серпу препятствий нет.
Сталь огненосна. Кровеносно древо.
Крещение второе. Параклет.
Огонь и животворный Дух крещенье…
Сменяются потоки дней и лет, —
Все те же вы, бессмертны в повтореньи
Живые образы священных книг.
Пилат умоет руки. В отдаленьи
Петуший утренний раздастся крик,
И трижды отречение Петрово,
Сын плотника склонит Свой мертвый лик.
Ворота адовы разрушит Слово.
Но Славы Царь сегодня в небесах,
Утешителя Он нам дал иного,
Иной и мытарь посыпает прах
На голову. Иного фарисея
Мы видим. Он с усмешкой на устах
Уж вычитал, об истине радея,
Что есть закон. Закон не превозмочь.
А кто восстанет, тем судьба злодея.
Которого Варравы? Пусть он прочь,
Прочь от суда уходит на свободу.
Трехдневная приблизилась к нам ночь.
К избранному Израилю, к народу
Новозаветному, внимай, внимай.
Вот некий Дух крылом смущает воду,
Где хочет дышит, воскрешает рай
В сердцах блудниц и грешников убогих.
Израиль новый, Божью волю знай.
Ведь сказано в Его законах строгих, —
Дар благодати взвешен на весах,
Дар благодати только для немногих.
Что создано из праха, будет прах…
И звонко заколачивает кто-то
Гвоздь в перекладину креста.
И страх, Кощунства страх, о чистоте забота,
И ужас непрощаемой хулы
Весь мир мертвит. И смертная дремота
Огонь покрыла пеленой золы.
Недвижны звезды в небе, звери в поле,
В морях застыли водные валы.
О, Дух животворящий, этой боли
Искал Ты? О, неузнанная весть.
Людьми не принятая весть о воле.
Где средь потопа Белой Птице сесть?
Где среди плевел отобрать пшеницу?
Что может пламень в этом мире съесть?
Лети от нас истерзанная Птица.
К Тебе никто не рвется, не привык.
Не можешь Ты ничьей любви добиться.
Виденьям не покорствует язык.
Что видели глаза, пусть скажет слово.
Огонь средь мертвых, преисподней рык.
Пусть будет сердце смертное готово
Предстать на суд. Пусть взвесит все дела,
Пусть выйдет в вечность без сумы и крова.
Грудь голубя сегодня не бела.
На ней кровавые зарделись пятна,
И каплет кровь с высокого чела,
И шумы крыл не так для слуха внятны.
Единая Голгофская гора
Вдруг выросла и стала необъятна.
На площади Пилатова двора
Собрались все воскресшие народы,
И у костра гул голосов. Жара.
Как будто не существовали годы. —
Две тысячи годов исчезли в миг.
Схватили Птицу, Вестника свободы.
В толпе огромной раздается крик:
«Распни ее, распни ее, довольно».
Вот кони стражи. Лес блестящих пик.
Глубоко вкопан столб. Доской продольной
Он перекрещен. Я в толпе, и ты,
И ты, — другой и все. Тропой окольной
Бежать средь наступившей темноты
В отчаяньи какой-то рыбарь хочет…
Вдруг в небе предрассветные цветы…
Вдруг серебро, слепящее средь ночи…
Небесный полог распахнулся вдруг…
Труба архангельская нам рокочет…
Не смею больше… В сердце не испуг,
Но все ж не смею… И усилье нужно
Опомниться… Вещей привычный круг.
Я в комнате. А за стеной наружной
Примята пыль. Прошел недавно дождь.
От северной границы и до южной
Пасет народы предреченный Вождь.

Духов День. 25 мая 1942 г.

БРОНЗОВЫЙ КРЕСТ — памятный знак матери Марии в АНАПЕ, установлен 21 декабря 1991г. — к 100-летию со дня рождения монахини