Издательство РНБ. СПб., 2000 г.
Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева познакомилась с Анной Ахматовой на тверской земле. Имение матери Гумилёва Слепнёво, было неподалёку от Борискова, которое принадлежало семье Кузьминых-Караваевых (в Бежецком уезде. Эти две фамилии находились между собой в дальнем родстве: Н. С. Гумилёв приходился свояком мужу поэтессы Д. В. Кузьмину-Караваеву. В Борискове жили и племянницы Гумилёва.
Летом 1911 года Елизавета Юрьевна с мужем отдыхали в Борискове. Тогда же из Парижа в Слепнёво приехал и Гумилёв со своей женой Анной Ахматовой, а 15-го июля, в день именин В. Д. Кузьмина-Караваева (свёкра Лизы), Гумилёв представил Ахматову родным и друзьям. В тоже лето в Слепнёве и Борискове отдыхали и начинающий художник ДДБ (Д. Бушен) и родной брат Лизы — Д. Пиленко. Сохранилась групповая фотография, сделанная летом 1911 года, на которой сняты многие из упомянутых лиц. На этой фотографии Елизавета Юрьевна стоит рядом с А. Ахматовой.
В октябре 1911 г. После создания «Цеха поэтов» обе поэтессы часто встречались. Постоянного помещения у «цехистов» не было, и они собирались на квартирах наиболее активных членов, в том числе у Гумилёва и у Кузьминых-Караваевых.
По свидетельству С. К. Маковского, Гумилёв был «повеса из повес». Его увлечение Лизой Пиленко можно отнести к зиме 1908-1909 г. г. когда она ещё училась в гимназии. Но и позже он сохранил по отношению к ней самые добрые чувства. Елизавета Юрьевна вскоре разочаровалась в «Цехе». Она считала, что ни с Гумилёвым, ни с Ахматовой ей «не по пути». Они были очень разными и душевной близости между ними не получилось, а скорее даже некоторое отчуждение, холодок. Об этом говорят и известные оценки, которые дала А. Ахматова Кузьминой-Караваевой. Д. Е. Максимов задал Анне Андреевне вопрос: почему Блок не ответил на признания Лизы? — и получил ответ исполненный режущей беспощадности от Ахматовой — «Она была некрасива — Блок не мог ею увлечься». Несмотря на то, что жизненные и творческие пути двух поэтесс ещё накануне революции далеко разошлись, а революция, гражданская война (эмиграция Е. Ю.) поставила между ними непреодолимую преграду, А. Ахматова до конца дней сохранила уважительное отношение к Кузьминой-Караваевой и по дружески продолжала её звать Лизой.
В 1911 году я приехала в Слепнёво прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепнёве, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: «К слепнёвским господам хранцужанка приехала», а земский начальник Иван Яковлевич Дерин — очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за обедом и умирал от смущения, не нашёл ничего лучшего, чем спросить меня: «Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?» Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им казалось) таинственность называла меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастие.
Николай Степанович (Гумилёв) не выносил Слепнёво. Зевал, скучал, уезжал в невыясненом направлении. Писал: «Такая скучная, не золотая старина…» и наполнял альбомы Кузьминых-Караваевых посредственными стихами. Но, однако, там что-то понял и чему-то научился.
Я не каталась верхом и не играла в теннис, а только собирала грибы в обоих слепнёвских садах, а за плечом ещё пылал Париж в каком-то последнем закате. Берёзки и Подобино, Дубровка. Тётя Пофи (была очаровательная тётя Пофинька. Ей было тогда 86 лет) и Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (рожд. Пиленко). Неведомские. Хилковы.
Дмитрий Дмитриевич Бушен (1893-1993) — театральный художник, приходится двоюродным братом первого мужа Елизаветы Юрьевны К.-К. (будущей матери Марии). Рано потеряв мать, он воспитывался в семье Кузьминых-Караваевых. В 1912 г. Бушен окончил ту же петербургскую гимназию, что и муж поэтессы, после чего уехал в Париж «на практику». Был членом «Мира искусства». С 1918 работал в Эрмитаже, эмигрировал и с 1925 обосновался в Париже, где скончался в весьма преклонном возрасте. В 1991 году в Эрмитаже состоялась выставка его работ. Воспоминания ДДБ не были написаны им специально. Е. М. Богат встречался и беседовал с ним в Париже, поэтому и сохраняется его «живой» рассказ.
— Я был мальчиком, а она (Елизавета Юрьевна) обращалась ко мне, как к взрослому, хотя разница была всего 2 года. Я был страшно горд. Не помню, если в «Скифских черепках» её второе послание ко мне: «В безумных днях моих скитаний я встретила тебя, мой милый. И я, несущая отравы древних знаний и скорбь давно исчезнувших годин…» Он заплакал.
— Лиза была первым браком за моим двоюродным братом Митей. Он был на 10 лет, кажется старше меня, я воспитывался в их семье, моя мать умерла, когда мне было 2 года. Отец отвёз меня в Петербург к его родной сестре — матери будущего мужа Лизы. А Лизу я увидел первый раз, когда она ещё была невестой.
— В сущности она была одинока, и до замужества одинока, и даже, увы, после него. Поэтому они и расстались быстро с Митей. Он ввёл её в известные литературные круги, на «Башню» Вячеслава Иванова, но Вы, наверное, помните по её воспоминаниям о Блоке, насколько чужой она ощущала себя там. То, что казалось наверное «блеском эпохи» — её не интересовало! Помню, когда мы с Митей шли к ней на улицу Лурмель перед последней мировой войной.
Митя — Д. В. Кузьмин-Караваев — перед войной и во время неё жил во Франции, перешёл в католичество ещё в России до эмиграции в 1920 году, стал католическим священником и переехал в Рим после 1946 г. Отец Димитрий скончался и похоронен в Риме на кладбище Кампо Верано в склепе греческого колледжа св. Афанасия.,/p>
— Они виделись в Париже?
— Он жил постоянно в Риме, когда перешёл в католичество и стал монахом. Но в Париже бывал и хотел видеть Лизу, он испытывал к ней до конца жизни… — (Дмитрий Дмитриевич задумался) — …интеллектуальный интерес. Она на Лурмель в то время была уже монахиней. Была она монахиней нетрадиционной. Он стал традиционным монахом! Он умер в Риме и похоронен на хорошем кладбище. На их свадьбе, — вдруг он улыбнулся — я был чуть ли не шафером.
— Я помню очень хорошо эту свадьбу, в гимназии Александра Первого, 19-го февраля 1910 года. В этой гимназии была хорошая церковь. И часто те, кто кончал гимназию, а Митя вышел именно из неё, в этой церкви венчались. А потом молодых поздравляли, пили вино в актовом зале. Я был с Лизой и Митей в церкви и в актовом зале, потом у матери Лизы в Басковом переулке, затем вечером на вокзале. Они в тот же день уехали в Москву. Всё это было накануне выхода первой книги Лизы «Скифские черепки»… Почему она посвятила стихи именно мне? Может быть, потому что не нашла тогда во взрослых того, что искала всю жизнь в человеке, — готовность к подвигу. И обратилась к мальчику.
— В наших отношениях была существенная связь — она рисовала, и ваш покорный слуга, который художник, тоже рисовал. И это нас страшно сблизило.
— Летом мы жили (до её разрыва с Митей) в имении Борискове. У нас была общая мастерская. Она живописала, и я тоже живописал… А рядом было имение Слепнёво, имение Гумилёвых. Тогда я впервые увидел и поэта, и его юною красавицу жену Анну Ахматову. Помню как Лиза читала стихи и Гумилёву что-то в них не понравилось…
— А когда Анна Андреевна была в Париже (лет двадцать назад, в мае 1965 года), и мы с Эрнстом встречали её на вокзале (она возвращалась тогда из Оксфорда в СССР), Эрнст поцеловал её на перроне и сказал ей: «знаете, что это не мой поцелуй, это поцелуй Олечки Судейкиной, которая, умирая, завещала мне Вас поцеловать, от её имени…
О. А. Глебова, по первому мужу Судейкина, 1885-1945, актриса, певица, балерина. Небольшой портрет её висел всегда у А. Ахматовой на стене в её даче-«будке» в Комарово под Ленинградом.
— Каковы были бедствия русской эмиграции во Франции до второй мировой войны Вы, наверное, вообразить себе не можете. Это были ужасные бедствия. Порой мы с Эрнстом обедали одним апельсином.
С. Р. Эрнст, 1894-1980, искусствовед, друг Бушена. Автор многочисленных монографий, в частности о К. Сомове и А. Бенуа. Они вместе с Бушеном уехали в командировку из СССР в Париж и не вернулись.
— Однажды Эрнст выудил холст Делакруа на дешёвой распродаже, но деньги уходили, и мы опять были на мели. Я выполнял любую работу, даже росписи ванных комнат для богатых людей…
— Вы часто виделись с матерью Марией?
— Нет. Но я бывал у неё на Лурмель, пока мы не отдалились друг от друга. Она у нас бывала с сыном Юрой, один раз, и… с дочерью Гаяной. Это было ещё до отъезда Гаяны в Советский Союз.
По настоятельному совету семейного друга Алексея Толстого покинуть Францию, Гаяна уехала в СССР и вскоре оказалась совсем одна. Через год, в 1936 г., Гаяна погибла в Москве.
— Мы постоянно виделись с Олечкой Судейкиной. Она бедствовала, постарела. Потом в конце войны в её дом попала бомба. Она жила в комнате на последнем этаже и, по счастью, тогда была в гостях. У неё были увлечения. Одно из них хорошо помню — в её комнате летали птицы… вот сюда и попала бомба. А когда мы с Эрнстом показывали Ахматовой Париж, мы заказали для этого автомобиль… Вспоминали её первый день появления в Борискове с Гумилёвым, когда все читали стихи.
— А почему вы немного разошлись с Елизаветой Юрьевной в Париже?
— Это было уже во время войны, после падения Парижа. Она вела себя… несколько вызывающе. Я ей говорил: «Лиза, тише, тише, не надо. Не надо, чтобы немцы что-то подумали, что-то узнали.» А у неё было по отношению к ним такое чувство, страшно вызывающее. Она не скрывала, что их ненавидит и с ними борется. Помню, здесь, в этой комнате мы с Серёжей Эрнстом говорили об осторожности — а она обвинила нас, что мы держимся в стороне.
Обвинение было необоснованное, так как Д. Бушен и С. Эрнст оба участвовали во французском Сопротивлении, но не афишировали этого из соображений конспирации и в связи с поручаемыми им ответственными заданиями.
— Я помню её стихи до сих пор, даже те, которые никогда не были напечатаны. Помню их вот уже 60 лет… (и он читал её стихи).