Мать Мария, Mère Marie

г. Щитно, Польша

Кажется, что без знаний о нём, о Дмитрии Кузьмине-Караваеве[1] (1886–1959), муже Елизаветы Пиленко (будущей матери Марии) феномен этой необыкновенной женщины был бы расскрыт не до конца. Он был юрист, историк, литературовед, поэт, публицист, общественный деятель, учитель и… священник! Да и книга " Старая Душа. Феномен матери Марии (Скобцовой). Исследования и материалы (Щитно 2016) была бы в каком-то смысле неполной. Слишком редко, мало и односторонне пишут об этой незаурядной личности русской эмиграции. Его достижения на религиозной и пастырской нивах достаточно важны, историкам особенно, вот почему необходимо рассказать о Дмитрии Кузьмине-Караваеве, который до сих пор вынужден проживать в тени знаменитой Марии с парижской улицы Лурмель 77.

Дмитрий Кузьмин-Караваев, 1904 г.
Автор фотографии не известен

Сложная судьба Дмитрия Кузьмина-Караваева напоминает мне достаточно отдалённую во времени историю из периода христианизации Европы, когда особенную миссию обращения язычников в христианство взяли на себя братья-монахи — Кирилл и Мефодий. Теперь этим святым молятся как католики так и православные. Их заслуги в мире науки и богословия одинаково значимы, но чаще мы слышим о Кирилле, чем о Мефодии. Этот второй находится в тени своего брата.

В последнее время я встретился с неожиданным мнением, что будто именно Дмитрий Кузьмин-Караваев «оказал большое влияние [на свою жену — Г. О.] в сфере религиозного поиска». До сих пор мы знали другую версию «влияния», что именно Елизавета Пиленко «спасала » и наставляла мужа на путь «истинный». По закрепленному стереотипу Дмитрий не сторонился петербургской богемы и любил выпить, а Елизавета должна была уберечь его от пьянства. Кузьмин-Караваев, как мы знаем, прожил семьдесят три года и не стал ни алкоголиком, ни психически больным, более того, духовно созрел. Трудно говорить, что именно стало толчком к разрыву их трудного и недолгого брака. Они были молоды, образованы и талантливы. Можно ли в этом внезапном разрыве ( впрочем как и в венчании), парадоксально, усмотреть источник счастливых — в мистическом смысле — дальнейших судеб Елизаветы и Дмитрия? Они оба выбрали духовный путь: она — монашеский, он — священнический. Никто из них никогда не жалел о своём жизненном решении. Мать Мария сохранила православное вероисповедание, а отец Дмитрий выбрал католицизм восточного (византийского) обряда. Они вместе действовали во вселенском духе. Я убежден, что в блеске монахини Марии намного легче будет заметить особый свет жизни скромного, но твердого духом отца Дмитрия Кузьмина-Караваева.

Проследим главные моменты его биографии, чтобы проверить не только данный тезис.

Ключом для решения многих, если не всех вопросов является… время, точнее — определённые линеарные события подчинённые предназначению. Если предположим, что в планах Создателя Елизавета Пиленко и Дмитрий Кузьмин-Караваев должны были пережить точно такие судьбы, какие выпали на их долю, тогда ничто не является необыкновенным, странным, несправедливым, жестоким, трагическим, а оказывается логичным. Обе биографии — матери Марии и отца Дмитрия — свидетельствуют о том, что главной целью их земного опыта было стремление к Богу. Оно было сопряжено с трудными стезями, смертью близких людей, с дорогами насыщенными драматическими событиями, отчаяниями и соблазнами. Они оба, в разное время и при разных обстоятельствах оказались выбитыми из своей среды и лишились родины!

Тем, что действительно соединило Елизавету Пиленко с Дмитрием Кузьминым-Караваевым, было, по-моему, не желание совместно переживать удовольствие от участия в жизни петербургской богемы, а подсознательная — сначала — жажда перемены, а не стремление к духовному изменению. Их связывала беззаботность жизни без особых родительских обязательств и то что называется «бытовой скуки». Такое времяпровождение способствует только замиранию души. Чтобы порвать с этим расточением Божьей милости, чтобы начать медленно осуществлять подсознательное влечение к другой, высокой цели, следовало обоим, честно оценить ситуацию и признаться друг другу, что супружескому союзу чужда была глубокая любовь, а супруги построили своё счастье на песке[2].

1.

Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев родился при императоре Александре III (1845–1894), в семье Владимира Дмитриевича Кузьмина—Караваева (1859–1927) выходца из старого дворянского рода Кузьминых-Караваевых. Дмитрий появился на свет в понедельник 17 мая 1886 года в северной столице Санкт-Петербурге. Так же скупы данные о его детстве и юношестве. Первые относительно верные данные о нём относятся к периоду, когда Дмитрий стал учиться в университете. Он шёл по следам отца, участника японской войны, генерал-майора, депутата I и II Государственной думы, широко известного юриста, журналиста, политическо-общественного деятеля и… масона: он окончил сначала гимназию, а затем Юридический факультете Санкт-Петербургского университета, но как юрист он большей славы, чем у отца, не приобрёл.

На студенческие годы выпали и общественно-революционные порывы Дмитрия и юношеское очарование работами Ленина. О достаточно неприятном из-за своих последствий приключении с большевиками написала Лариса Агеева:

В студенческие годы, правда, увлекшись горячими речами отца, В. Д. Кузьмина-Караваева, депутата Государственной думы, военного юриста, историка, члена партии демократических реформ, вступил Дмитрий Кузьмин-Караваев в партию социал-революционеров. Вовлекли его большевики в работу связного. Он какое-то время и перевозил нелегальную литературу. Был пойман, судим[3]. Вызволил отец. После 1906 года Дмитрий разочаровался в подпольной работе, вышел из партии. Но «товарищи» долго его преследовали, угрожали и шантажировали.[4]

После революции 1905–1906 гг. общественный энтузиазм Дмитрия К-К уменьшился, но уже осенью 1909 года его фамилия числится среди организаторов студенческих собраний. Очень ярким в этом отношении оказался день 7 декабря 1910 года и его последствия. Тогда ректоры высших учебных заведений запретили организовывать студенческие собрания на территории вузов. В период с 8 декабря 1909 до 11 февраля 1911 года из петербургского университета было уволено 459 студентов[5]. В знак протеста три активиста решило совершить самоубийство: В. Н. Розенталь удачно наложил на себя руки 11 декабря 1909 года, А. К. Лозина-Лозински совершил покушение, но его спасли, а о попытке суицида, задуманного Дмитрием К-Караваевым, известно только из речи политика Владимира Пуришкевича (1870—1920)[6].

Затем Дмитрий стал работать в Министерстве земледелия, в Департаменте государственной собственности. В первую мировую войну он был уполномоченным Комитета Всероссийского земского союза. На фронте занимался общественной и санитарной работой, а также военным снабжением. По всей вероятности, именно за эти заслуги, он стал Георгиевским кавалером, получив орден св. Георгия 1 степени (Георгиевский крест) — военную награду, установленную в 1807 году для рядовых солдат и унтер-офицеров царской армии — за храбрость, проявленные в непосредственной борьбе с врагом. Этот крест отменили большевики в 1917 году.

Но обстоятельства, связанные с получением Дмитрием данного ордена, оказываются достаточно комичными. Уже в эмиграции о. Дмитрий ( бывший солдат царской армии), вспоминал, что получил орден за героизм "на фронте, где заведовал снабжением. Когда немцы прорвались в село, где была расквартирована его часть, он не пустился в бегство. Вскоре русские снова заняли деревню, застав храброго офицера на своём посту. Оказалось, что он всё это опасное время просто проспал«[7]. В 1917 году, при Временном правительстве, Дмитрий Кузьмин—Караваев стал губернатором Минска.

Можно предположить, что время первой войны послужило его созреванию и очерченных им жизненных приорететов. В 1913 году 27-летний Дмитрий, случайно, купил «Новый Завет» у женщины, которая торговала книгами в поезде Тамбов — Санкт-Петербург. «Я сделал это отчасти из сострадания, отчасти из снобизма» —вспомнит он спустя годы[8]. Когда его мать увидела покупку, она очень обрадовалась и для того, чтобы и далее доставлять ей удовольствие, сын постоянно носил с собой Новый Завет, однако, читать его начал лишь после вспышки большевистской революции 1917 года. Этот период он вспоминал так: "Как много утешения я обрёл в Новом Завете! Образ Христа Спасителя, Его торжествующие смирение, Его любовь как Бога и как человека, настолько глубокая и беспристрастная — навсегда проникли в моё сердце«[9].

Начало было положено и Дмитрий стал прихожанином русского греко-католического прихода, которым руководил выдающийся деятель Русской греко-католической церкви, отец Владимир Абрикосов (1880–1966), а 5 мая 1920 года Кузьмин-Караваев принял католичество византийского обряда в московском приходе Рождества Богородицы. Следующие годы стали кристаллизацией его религиозной, общественной и прежде всего ( как ни странно!) — политической позиции, которая для большевистской власти оказалась однозначно невыгодной, так как в 1922 году Кузьмин—Караваев был вынужден эмигрировать из СССР. Вместе со многими другими выдающимися представителями мира российской науки он был посажен на один из т. н. «философских пароходов», на котором находился его вдохновитель и единомышленник Владимир Абрикосов. Сохранился приговор от 23 августа 1922 года, выданный Коллегией ГПУ, в силу которого Дмитрий Кузьмин-Караваев был выслан из России[10]. Поводом для приговора стало его участие во встречах католиков и православных, которые проходили зимой 1921–1922 года в Москве[11].

Эмиграционную скиталицу Дмитрий Кузьмин-Карааев начал в Берлине. Здесь, среди русской эмиграции, он создал "кружок ревнителей церковного единения, куда вошли сенатор А. Д. Арбузов, бывший директор департамента МВД при Столыпине, барон Таубе, бывший товарищ министра народного просвещения, князь Николай Сергеевич Оболенский, один из создателей русского монархического движения за границей, князь С. Е. Трубецкой. И. В. Пузино профессор истории. Они стремились к воссозданию единой универсальной церкви и, в принципе, принимали первенство Римского престола как хранителя церковного единства, но не желали индивидуально присоединяться к католичеству, а только в составе всей Православной церкви"[12].

В 1923 года Дмитрий Кузьмин-Караваев поступил в Папскую греческую коллегию им. св. Афанасия в Риме (Pontificio Collegio Greco Sant’Atanasio), в одну из старейших коллегий, построенную при папе Григории XIII (в 1576–1577 гг.) для эмигрантов из Балканского полуострова и Ближнего Востока, говорящих по-гречески и исповедающих византийский католицизм. С 1926 по 1931 год Кузьмин-Караваев возглавлял Русскую католическую миссию в Берлине. В 1927 окончил Папскую греческую коллегию св. Афанасия в Риме, а в Папском восточном институте (Pontificio Istituto Orientale), занимающимся в основном вопросами христианского Востока[13], ему была присвоена научная степень доктора богословия. Также в 1927 году он был рукоположен в сан иерея. С того же момента и начинается пастырская стезя отца Дмитрия, долголетнее служение ближним среди русской диаспоры.

В 1927 отец Дмитрий был назначен настоятелем в русский католический приход в Берлине. Здесь с 1932 года он продолжал дело отца Л. Берга, воспитывая и обучая ребят русских эмигрантов первой волны[14]. Отец Дмитрий нёс свою священническую службу в религиозных общинах в разных государствах:

1) в Италии: Руссикум и Церковь Святого Антония Великого на Эсквилине в Риме;

2) в Бельгии: с 1931 священник при домовом храме русского студенческого общежития при Лувенском католическом университете в Бельгии; с 1934 служил и преподавал в Интернате Святого Георгия в Намюре;

3) во Франции: в мужском Интернате Святого Георгия в Медоне[15] под Парижем; с 1940 после эвакуации Интерната из Бельгии во Францию он служил в Приходе Святой Троицы в Париже[16].

Отец Дмитрий Кузьмин-Караваев. 40.–50. гг. ХХ в.
Автор фотографии не известен

Работая в Париже, отец Дмитрий навещал семьи, с которыми связывали его дружеские отношения. Одной из них была семья грузинского эмигранта Михаила Каухчишвили, дочь которого, Нина (1919–2010), стала известным итальянским литературоведом, учёным Бергамского университета[17]. Нина Каухчишвили вспоминала, что в детстве достаточно часто видела отца Дмитрия у них дома, так как он нередко к ним заглядывал, чтобы поговорить и выпить чашечку чая. Темпераментная и непосредственная Нина Михайловна сказала Ларисе Агеевой, смеясь: "И какой же он был неряха! — Вечно мятая сутана, стоптанные ботинки, и сам какой-то такой небрежный«[18]. И права петербургская исследовательница, когда оценивает, что оба — Мать Мария и отец Дмитрий — не придавали значения тем условностям, которые в мире духа не является существенными.

Благодаря дружескому многолетнему сотрудничеству с Ксенией Игоревной Кривошеиной я узнал у неё, что в 1946 году интернат «Святого Георгия», где преподавал отец Дмитрий находился в 16 округе Парижа на улице Ренуар. Здесь училось много православных мальчиков из семей русской эмиграции, одним из них с 1946 по 1948 гг., был Никита Игоревич Кривошеин (1934), сын Игоря Александровича Кривошенина (1899–1987), который во время немецкой оккупации в Париже сотрудничал с матерью Марией в рамках движения сопротивления.

Как я уже упоминал, в 1949 году отец Дмитрий продолжал обучать детей русскому языку в мужском интернате в Медоне. Об этом периоде и причинах, которые привели к тому, что Кузьмин-Караваев оказался в эмиграции, писал Георгий Хабаров:

В школе преподавал русский язык Дмитрий Кузьмин-Караваев, поэт-акмеист, друг Блока, муж Елены[19] Кузьминой-Караваевой — одной из муз Блока, легендарной матери Марии, участницы Сопротивления, погибшей в Равенсбрюке. В начале революции Кузьмин симпатизировал большевикам, а затем был выслан из страны на пароходе, на котором Ленин отправил в изгнание цвет российской интеллигенции. В эмиграции Кузьмин перешел в католичество.[20]

Учителя-священники из Интерната св. Георгия в Медоне.
Первый справа — о. Дмитрий Кузьмин-Караваев
Автор фотографии не известен

Отец Дмитрий не только преподавал в Медоне, он принадлежал тоже к группе активных деятелей местного всемирного кружка. Вместе с отцом Михаилом Чертковым (1878–1945) он служил в тюрьмах, в которых пребывали православные заключённые, и в Русском апостоляте в Зарубежье. Принимал участие в миссии Католического Костёла, ориентированной на Россию, СССР и Русское зарубежье в XX веке. В 1956 году в Париже читал лекции в Католическом институте и в Русском научном институте. Три последних года жизни отец Дмитрий обучал истории России и Русской Церкви в Папской коллегии Руссикум (Pontificium Collegium Russicum) — высшем учебном католическом заведении, приготавливающем священников византийского обряда. В последние годы жизни он пребывал в должности главного хранителя Ватиканской библиотеки. Отец Дмитрий скончался в Риме, в понедельник 16 марта 1959 года. Его похоронили на русском участке римского католического кладбища Кампо Верано.

2.

Очень верную характеристику Елизаветы Пиленко дала в своей книге «Грехи и святость. Как любили монахи и священники» Карина Фолиянц. В подразделе «Любовь Лизы не ищет царств…» — Мать Мария и Александр Блок, она сосредотачивается на времени, когда Елизавета Скобцова была уже монахиней Марией, но её слова и дела не расходятся с личностью Лизы-подростка и Лизы-жены Кузьмина—Караваева, а имеют логическое продолжение. Фолиянц пишет:

Ее можно было назвать «странной монахиней», она постоянно конфликтовала с официальной Церковью. Она умела столярничать и плотничать, малярничать и шить, писать иконы, печатать на машинке, полоть огород и доить коров. Она любила физический труд, не терпела белоручек, презирала комфорт, могла сутками не есть и не спать, отрицала усталость, обожала опасность. Она вела жизнь не только суровую, но и деятельную: объезжала больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома… Она сама мыла полы и красила стены в квартире на улице Лурмель в Париже… У нее была одна только слабость — стихи, которые она писала сама, и стихи Блока, которые она часто читала вслух. (…).

Елизавета Юрьевна Пиленко происходила из интеллигентной дворянской семьи. (…) Детство ее прошло близ Анапы, в имении отца. Здесь Лиза часами наблюдала за археологическими раскопками курганов. Впечатлительная девочка, почитательница поэзии Бальмонта, об увиденном слагала стихи.[21]

Елизавета Пиленко с юности была очень тонкой натурой, некоторые видели даже в её поведении черты некоей экзальтации, свойственной людям Серебряного века. Хотя обычно не пишется об этом открыто в обработках, посвящённых будущей матери Марии, но на основе многих текстов можно прийти к выводу, что Лиза уже в гимназические годы страдала влюбчивостью и романтизацией «выбранного объекта». Бывало, что эмоции брали верх — тогда она совершала жизненные ошибки, отчего страдала не только она сама, но и, наверное, её близкие. Стоит подчеркнуть, что все это имело место в мирской жизни Елизаветы и никакого отношения к ее прославлению в лике святой в 1932 г. не имеет. По-моему, не надо лишать монахиню Марию её природных чувств, нередко — слабостей, не надо отказывать ей в праве на жизненные ошибки, историю не переписать.

Рассказывая о встречах Николая Гумилёва с Александром Блоком, Валерий Шубинский (1965) раскрыл редко приводимую деталь из биографии Елизаветы Пиленко. Из этой подробности вытекает, что у будущей монахини и будущего мужа Анны Ахматовой (1889–1966) был краткий эпизод-роман:

Первая личная встреча Гумилева и Блока должна была произойти именно в это время — в конце 1908-го или в 1909 году. Как раз к первой половине 1909-го относится, видимо, краткий роман Гумилева с юной поэтессой Елизаветой Пиленко, впоследствии вышедшей замуж за его родственника Дмитрия Кузмина-Караваева, а еще позже, в другой жизни, ставшей монахиней в миру и героиней Сопротивления. Напомним, что именно Елизавете Пиленко посвящено написанное несколькими месяцами раньше стихотворение Блока "Когда вы стоите на моем пути…«.[22]

Не исключено, что таких мимолётных увлечений было больше в жизни Елизаветы Пиленко. В силу своей натуры, нерационально, интуитивно она увлекалась, верила, но по прошествии времени признавалась себе, что ошибалась. Когда в начале 1913 года она уехала из Петербурга в Анапу, то встретилась со своими давними знакомыми, со своей местной «компанией»: штукатуром Леонтием, слесарем Шлигельмильхом, банщиком Винтурой и их друзьями. Но среди них оказался ещё «некто», имя которого мы до сих пор не знаем, источники или умалчивают или дают приблизительный ответ. Но это был человек, которого Елизавета «опять» выбрала, и он стал отцом её дочери Гаяны. Был ли это грузин, пребывающий в то время в Анапе, о котором рассказывала позднее дочь прачки? У имени «Гаяна» есть ведь грузинская этимология: «земная». А может этим загадочным мужчиной был некий иностранец Шмидт, охотник, друг Дмитрия Пиленко, родного брата Елизаветы?

Вероятно можно согласиться с Л. Агеевой, когда она характеризует будущую жену Дмитрия Кузьмина-Караваева так: "Елизавета Юрьевна была слишком значительная, большая, сильная. В любви она была страстной и щедрой, шла на все без оглядки, жеманства, кокетства. Она не играла в любовные игры, как чума, охватывая петербургскую жизнь начала ХХ столетия. В любовном дуэте она шла до конца, не раздумывая, не примеривая и не подсчитывая, сжигая все прошлое«[23]. Далее автор рассуждает о женских характерах, которые формируются не в уютных салонах, не в королевских палатах, а в свободном пространстве. В истории России вечно живы и вечно беспокоят умы филологов и культуроведов примеры сильных женщин, как боярыня Морозова, Марфа Посадница, княгини Ольга или Наталия Долгорукая. На мой взгляд, к ним можно смело присоединить и имя матери Марии. Агеева в своем повествования права, когда пишет, что:

Сильные женщины в жизни и литературе вызывают восхищение, но, как правило, они одиноки и бросаемы. Мужчины не выдерживают постоянного напора и напряжения рядом. Устают. (…)

Мать Мария по сути своей тоже не была горожанкой, тем более петербурженкой. Ей не хватало здесь первозданности, свободы. Ее душил этот двуликий город, светская, насквозь фальшивая жизнь. Хотелось простоты и подлинности, настоящей работы и истинного служения народу. Только не было сил решиться, не было опоры, серьёзного призыва, нужного совета. [24]

3.

Кем же был Дмитрий Кузьмин-Караваев? Ведь, не только мужем будущей матери Марии. Этим не ограничивается его биография.

По образованию — юрист и историк, но не только. В отличие от своего недосягаемого во многих областях отца, Владимира Дмитриевича, у него были литературные способности и — как пишет Агеева — в студенческие годы он сочинял стихи. Хотя Валерий Шубинский, утверждает, что Дмитрий Кузьмин-Караваев поэзией вообще не занимался. Но он принадлежал к поэтической группе под названием «Кружок молодых» и хорошо знал таких, поэтов, как Николай Недоброво, братья Гофманы, Сергей Городецкий, Владимир Пяст. Он дружил со своим дальним родственником, Николаем Гумилёвым, мужем Анны Ахматовой, поддерживал знакомство с королём поэтов — Александром Блоком. С 1911 по 1914 гг. он активно вошел в литературное объединение Петербургского «Цеха поэтов», где выполнял функцию стряпчего.

Валерий Шубинский, изучая судьбу Николая Гумилёва, писал о том периоде:

Дмитрий Кузьмин-Караваев, юрист по профессии, сам стихов не писавший, был назначен «стряпчим» Цеха поэтов. Поскольку структура Цеха была стилизована в духе средневековых ремесленных цехов, «стряпчий» полагался по штату; но Цех поэтов никакой хозяйственной деятельности не вел, не считая издания книг за счет авторов и под их собственным наблюдением, — юридических конфликтов ожидать не приходилось. Секретарем Цеха была назначена Ахматова. Ее функцией была рассылка повесток об очередном заседании. Шутили, что она («по неграмотности») подписывает их "сиклитарь Анна Гу".[25]

В оценке Агеевой, жених Елизаветы был "человеком тонким, образованным, светским, общительным, сугубо столичным"[26]. Добавим — эстетом и, по мнению родственников, — эрудитом. Тем временем невеста, женщина с равно крепким характером и многими достоинствами ума, "со страстью отстаивала свой ‘принципиальный провинциализм’"[27].

Доминик Десанти пишет, что именно по инициативе Дмитрия Кузьмина-Караваева его жена согласилась издать первый сборник поэзии Скифские черепки в 1912 году: в том же году, когда стали ломаться фундаменты их брака. Не известно, как дальше выглядели бы их судьбы, если бы Блок положительно высказался о поэтическом дебюте Елизаветы. Его оценка была, однако, в восприятии Лизы — сокрушающей. Возможно, что свой гнев из-за этой оценки Лиза перенесла на того, кто уговорил её издать Скифские черепки. Конечно, это лишь предположение. Однако, несомненно: по верным словам Дмитрия Бушена (1893–1993), двоюродного брата Дмитрия К-К, "Митя испытывал к ней [т. е. к матери Марии — Г. О.] до конца жизни (…) интеллектуальный интерес«[28].

г. РИМ, кладбище Верано,
где похоронен Д. Кузьмин-Караваев

4.

О бракосочетании и совместной жизни Дмитрия с Елизаветой наиболее полно описано у Ларисы Ивановны Агеевой — театроведа, режиссёра, работника телевидения, кандидата педагогических наук. Её документальное повествование является относительно коротким, но оно содержит важнейшие моменты, благодаря которым мы узнаём обстоятельства, связанные не только с самой свадьбой, но и с разочарованием молодой жены в своём браке, а также с её дальнейшей жизнью уже без мужа. Этот рассказ находит подтверждение и в других источниках, — что решение о замужестве стало «неожиданностью» для обоих семей: Пиленко и Кузьминых-Караваевых. О мезальянсе, однако, никто и не мог подумать, так как общественные статусы невесты и жениха не стояли в противоречии с тогдашними взглядами на «правильность» заключения брака. Как рассказывает Агеева, автор книги «Петербург меня победил…», Елизавета Пиленко попала в дом, наполненный книгами, в семью с многовековыми глубокими гуманистическими традициями, которым не чужды были серьёзные интеллектуальные разговоры. Всё это, как вытекает из воспоминаний подруг Лизы, ей очень льстило:

19 февраля 1910 года Елизавета Юрьевна неожиданно для родных, подруг и для себя выходит замуж. Венчание проходило в церкви Рождества Богородицы при гимназии Александра 1 (Казанская ул., 27). Приглашенных было немного, но все подруги по школе Таганцевой присутствовали. Они еще были гимназистками 8 класса, а Лиза в белом подвенечном платье, бледная и серьезная становилась светской дамой. Молодым сняли квартирку на Новоисаакиевской.[29]

Первое предложение в приведённой цитате по Агеевой заставляет меня задуматься: действительно ли всё произошло так: «19 февраля 1910 года Елизавета Юрьевна „неожиданно“ для родных, подруг и для себя выходит замуж» . Я не сомневаюсь в дате свадьбы, которая совпадает с данными по другим источникам: суббота, девятнадцатого февраля. В словах исследовательницы более интригует меня наречие «неожиданно» и то, что эта внезапность касалась самой невесты… Обычно принятие срочного решения о замужестве диктуется определёнными жизненными обстоятельствами, в данном случае вероятно полное осознание «невзаимности» Александра Блока. Нередко ход сакраментальных дел ускоряла, например, беременность девушки и нежелание со стороны семей вызвать громкий скандал. Я могу допустить ( это лишь гипотеза) , что: а) Елизавета Пиленко была беременной до замужества, но не родила ребёнка

б) она не была беременной, выходя замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева, и уже в замужестве преждевременно родила (следовательно ребенок скончался). Ни о первой, ни о второй гипотетезе я пока не нахожу в доступной литературе никаких доказательств. Если бы, мое второе предположение оказалось реальным, тогда легче понять, почему Елизавета Кузьмина-Караваева решилась на рождение внебрачной дочери Гаяны: потеря второго ребенка могло быть ударом мучительным и может быть обрекло бы ее на бесплодие.

Внезапность замужества при поверхностном знакомстве — всегда «таинственна». Как долго Елизавета знала Дмитрия? На помощь нам приходит текст Доминик Десанти, которая пишет о дате их знакомства — 1908 год, а следовательно это совпадает с Лизиным увлечением Блоком.

Осознавала ли влюбленная в поэта Лиза, что она не может расчитывать не только на его взаимность, но и на брак?:

Да, признаться, Елизавета Юрьевна никак не подходила на образ женщины, которым мог серьёзно увлечься Блок. Как истинный король, избалованный преклонением и восхищением, он ценил в женщинах изящество, блеск, изысканность, светскость. И ещё женственнность. То, чего она напрочь была лишена.[30]

Ещё более жесткой в своей оценке, была Анна Ахматова, которая на вопрос литературоведа Дмитрия Максимова (1904–1987) о чувствах Блока к Елизавете, сказала: "Она была некрасива — Блок не мог ею увлечься«[31].

Доминик Десанти в свом повествовании о матери Марии пишет:

В декабре 1908 года на балу группы студентов-«прогрессистов» Лиза, в вечернем платье, была представлена председателю. Дмитрий Кузьмин-Караваев, высокий и солидный, создавал впечатление пресыщенного и пессимистично настроенного молодого человека, насмешливая улыбка которого мало подходила его квадратному лицу.

Ему было около двадцати лет. Он тотчас принял шутливый тон: «Обычно представленную Вам молодую девушку приглашают на танец. Я же, увы, не танцую». В ответ, он должно быть, услышал, что и она не танцует: к музыке Лиза была равнодушна. Так что положенный танец прошел в беседе в углу, в дали от всеведующих матерей и тетушек. Возможно, молодой человек отлучился к буфету, вернулся с двумя рюмками водки, устроился рядом с ней и залпом выпил свою. Незнакомка, должно быть, сказала, что она непьющая, и добавила для ясности: «Я «бестужевка», из чего собеседник должен был заключить о ее высокой образованности.[32]

Приведённая выше сцена состоит из нескольких наблюдений. Во-первых, Дмитрий не обращая внимания на непьющую девушку, без особого стеснения залпом опрокинул рюмку. Не исключено, что Десанти ошибается, а может она права, и здесь как бы выяляются определённые склонности Дмитрия к дурным привычкам.

Во-вторых, Елизавета сказала молодому человеку, что она студентка Бестужевских курсов, а значит — она не «синий чулок», ищущая на балу мужа. В-третьих, с момента знакомства (XII 1908) до замужества (II 1910) прошло свыше года, а следовательно — у молодых людей было достаточно времени, чтобы они могли приглядеться друг к другу прежде чем принять окончательное решение о венчании.

На декабрьском балу, Елизавета вовсе не чувствовала себя смущённой ни ситуацией, ни окружением, ни новым знакомством, что говорит о её общительности и твердом характере. Десанти пишет, что молодая дама "смеялась своим громким анапским смехом, как во время перепалок с рыбаками и охотниками"[33]. Уже тогда — пишет автор — она не лезла за словом в карман. Поэтому, наверное, Лиза иронизировала в ходе диалога с Дмитрием, утверждая, что он отстал от двадцатого столетия в вопросе эмансипации. Уверенность девушки, с пронзительным взгядом из под пенсне, несомненно, импонировала холостяку и он с интересом присматривался к ней. Как пишет Десанти, Кузьмин-Караваев пытался защищаться, употребляя модные фразы: "— Вовсе нет! Я вполне за эмансипацию"[34].

И вот уже тогда, случайно, ( если вообще что-нибудь в этом мире может происходить без причины), Дмитрий вызвал в сердце Лизы беспокойство, так как он бессознательно коснулся растущей в ней любви к Богу, которую она чувствовала уже несколько лет в своём сердце. Десанти повторяет за другими исследователями, что на декабрьском балу, Кузьмин-Караваев должен был сказать следующие слова: "Я плохо кончу, сопьюсь до дна. Как и все мы. Рюмка или петля. Все — кроме Блока, его спасет гений«[35]. Не исключено, что этого вполне хватило, а магия его фамилии породила симпатию к молодому бунтовщику-марксисту. После декабрьского бала Лиза с Дмитирием встречались многократно и, согласно обычаю, были представлены в обеих семьях. Софья Пиленко не сопротивлялась визитам холостяка из профессорской петербургской семьи, хотя её мог раздражать эпатаж Дмитрия и цинизм его речей — считает Десанти.

Карина Фолиянц в книге Грехи и святость… на тему союза Лизы и Дмитрия написала следующее:

Молодых людей сблизила не любовь и не страсть (о чем говорит их недолгая совместная жизнь, в которой не нашлось места теплу, обычным семейным радостям, детям). Их объединило увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом, стремление к богемному образу жизни. Дмитрия Владимировича принимали в самых рафинированных, эстетических домах Петербурга, он-то и ввел свою молодую жену в круг выдающихся представителей Серебряного века. [36]

Лариса Агеева обращает внимание на другую черту, соединяющую Елизавету Пиленко с Дмитрием Кузьминым-Караваевым, и отмечает яркий темперамент, ораторские способности, энергию, дар влияния на людей, общие левые политические симпатии. Всё это пригодилось позднее в священнической и монашеской деятельности в соответствии с новыми географическими, общественными и политическими условиями[37].

Забегая вперед, необходимо заметить, что Дмитрий Кузьмин-Караваев на десять лет раньше — уже в 1923 году — сделал жизненно важный выбор и решил стать священником. Елизавета Скобцова подошла к этому решению иначе — жизнь расставляла свои вехи: намерение принять постриг появилось в связи со смертью (7 марта 1926), а затем эксгумацией останков её второй дочери, Анастасии (в марте 1931), начальное несогласие на развод Даниила Скобцова, потом супружеская сепарация и найденный канонический путь благодаря митр. Евлогию. В 1932 она становится монахиней в миру.

Но вернемся к книге Доминик Десанти, которая допускает, что идея о бракосочетании Дмитрия и Лизы созрела из подсознательного обоих «стремление к неведомому», этот смутный и непонятный им самим «зов» был толчком. Возможно, считает автор «Встреч с матерью Марией», что меж вспышками насмешливого цинизма и отчаяния Дмитрий умел говорить откровенно, т. е. так, как этого ожидала Лиза. Не исключено, что он "быстро стал этого избегать, не будучи уверенным в себе, перерывать дискуссию и отмахиваться: ‘Ах, это не мое!"[38]. Но Дмитрий мог так же быстро переходить на другую тему и выходить из помещения, в котором шёл трудный разговор, или тогда, когда Елизавета начинала настаивать. А характер у неё был, как помним, достаточно властный. Это Лиза, по словам Десанти, заставила Дмитрия опубликовать два томика его стихотворений. Валерий Шубинский утверждает, что муж Елизаветы вообще поэзией не занимался. Кому верить? Нелёгкий ответ, потому что у нас мало данных о публикации этих сборников, что вовсе не означает, что они не были напечатаны.

Другая трещина в браке Кузьминых-Караваевых могла возникнуть в связи с осознанием Елизаветой наличия огромного несоответствия между гениальным поэтом Александром Блоком и её мужем, который чувствовал себя неуверенным дилетантом. Это сравнение могло быть постоянным разъедающим ядом их отношений. Дмитрий пришел к выводу, что в браке с Лизой он всегда будет вторым, что по принципу психофизического заместителя, могло иметь место, а по Доминик Десанти, источником его страдания. Парижская подруга Гаяны написала: "Он [Дмитрий Кузьмин-Караваев — Г. О.] не мог не знать, что ее привлекала [Елизавету Кузьмину-Караваеву — Г. О.] в нем его близость к Блоку, его рассказы о том, что знает всю подноготную жизни ‘Александра Александровича’, его запои и минуты наслаждения«[39].

О том времени, отдавая литературные почести Александру Блоку, в 1936 года во «Встречах с Блоком мать Мария» вспоминала:

В 1910 году я вышла замуж. Мой муж из петербургской семьи, друг поэтов, декадент по самому своему существу, но социал-демократ, большевик. Семья профессорская в ней культ памяти Соловьева, милые житейские анекдоты о нем Ритм нашей жизни нелеп. Встаем около трех дня, ложимся на рассвете. Каждый вечер мы с мужем бываем в петербургском мире. Или у Вячеслава Иванова на башне, куда нельзя приехать раньше 12 часов ночи, в цехе поэтов, или у Городецких и т. д.[40]

Доминик Десанти считает, что между двумя короткими предложениями: «В 1910 году я вышла замуж» и «Ритм нашей жизни нелеп» — скрывается тайна неудачного брака. Не исключено, что Дмитрий страдал депрессиями и в моменты отчаяния повторял, что у него один лишь выход — самоубийство:

Ясно, что она [Елизавета Кузьмина-Караваева — Г. О.] вышла замуж за подобие, отблеск своего кумира. Возможно, она надеялась спасти мужа от пристрастия к алкоголю, вечеринкам и вдохновить его на реализацию его глубинных чаяний. В противоположность ей, он любил музыку, импровизировал и играл на гитаре песни о Христе и революции. Оба искали ответ на один и тот же вопрос: означало ли их отречение от Христа его отрицание?[41]

Но не только плохая психическая кондиция Дмитрия, его склонность к выпивке или не одобряемая Елизаветой привязанность мужа к жизни типичной для петербургской богемы вели неизбежному разрыву брака. Вопрос об истинных мотивах развода интригует многих исследователей матери Марии. Поэтому не удивляет, что и Доминик Десанти выдвигает свою точку зрения. Она считает, что не надо ни искать далеко, ни копать глубоко, так как причина может быть совершенно очевидной:

Неизбежно думается, что было и нечто более банальное, физическое: пламенная девушка и молодой кутила, знавший толк в женщинах, не смогли найти телесной гармонии? Тогда им ничего не оставалось, как признаться в этом и заменить интимность абсурдным ритмом жизни: ложиться на рассвете, вставать в три часа дня.[42]

Серьёзный супружеский кризис появился уже весной 1912 года, а настоящий «разъезд» осуществилась год спустя[43]. Привязанность к совершенно разным мирам (столица / периферия) стала, по Агеевой, поводом для разрыва брака. Из воспоминаний подруг Елизаветы Кузьминой-Караваевой должно однозначно вытекать, что жена не любила мужа, так как больше её интересовала необходимость «спасения» молодого человека от жизненной катастрофы. "Но когда они поженились — замечает Агеева — спасать уже было не от кого«[44]. В какой-то степени, эхо этого неудачного брака, можно найти на страницах повести Елизаветы Кузьминой-Караваевой «Клим Семёнович Барынькин[45]» и в рассказе Алексея Толстого «Четыре века».

Автор «Встреч с матерью Марией» говорит об известном в психологии подсознательном переносе, одного отвергнутого чувства на другой объект: здесь, с Блока на Кузьмина-Караваева.[46]. "Уж слишком они были разными. Двоюродная сестра мужа [Дмитрия Кузьмина-Караваева — Г. О.], Александра Дмитриевна Бушен, вспоминала, что свадьба таких различных друг другу людей, как Дмитрий и Елизавета, вызвал ‘в семье величайшее недоумение’"[47]. Вспоминая их свадьбу, Юлия Эйгер (Мошковская), увидев жениха, поняла, что "Лиза его создала в своем воображении, а может хотела спасти от какой-нибудь ‘бездны’. Человек этот, пустой и бездарный, был, видимо, на некоторое время захвачен ее буйным полетом мысли и талантливостью«[48].

Переломным был 1912 год. Что же произошло? Проследим хроникально.

В марте Елизавета опубликовала небольшой по объёму и тиражу, 300 экземпляров, поэтический сборник Скифские черепки. Десятого марта в доме Кузьминых-Карваевых состоялось заседание «Цеха поэтов», на котором торжественно встретили сборник Ахматовой «Вечер» и томик Михаила Зенкевича (1886–1973) «Дикая порфира». Около 26 марта Елизавета К-К подарила свой первый сборник вместе с посвящением Александру Блоку, а в конце месяца (29 III), получив заграничный паспорт выехала — по следам Блока (!)— на немецкий курорт Бад-Наугейм (Наухайм). На переломе марта и апреля 1912 года, связанном с этой поездкой, и можно усматривать момент ослабления, если не разрыва, супружеских связей. После этого момента Кузьмины—Караваевы уже не встречаются, не живут вместе, хотя их брак формально длится аж до конца 1916 года.

В апреле 1912 Елизавета Кузьмина-Караваева посылает Александру Блоку открытку и письмо из Германии. Летом, возможно в июне, когда она пребывает в Анапе, её посещают Алексей Толстой (1882–1945) и София Дымшиц (1884–1963). Позднее, чтобы не встречаться с мужем, Елизавета соглашается отправиться вместе со своей тётушкой в морское путешествие, но уже на первой пристани Лизу заметил поэт Максимилиан Волошин (1877–1932), который пригласил подругу в весёлую компанию. На его предложение она согласилась. Двадцать второго июля в доме Волошина в Коктебеле состоялся пикник. Кроме хозяина в пирушке участвовали литераторы и художники: Алексей Толстой, Елизавета Кузьмина-Караваева, Аристарх Лентулов (1882–1943) и другие. Два дня спустя Елизавета выехала из Коктебеля в Феодосию, чтобы навестить сестру своего отца, Ольгу Щастливцеву.

Девятнадцатого декабря, (вероятно), уже без мужа, Елизавета присутствовала на вечере акмеистов, организованном в артистическом кабаре «Бродячая собака» в Петербурге. Николай Гумилёв выступил тогда с пламеннной речью, приветствуя новую литературную группировку. В письме от двадцать седьмого декабря 1912 года, Михаил Лозинский (1886–1955) информировал поэта Грааля-Арельского (Стефана Петрова, 1888–1937) о том, что на следующий день, в пятницу, у него в квартире состоится «полуцеховое» собрание в честь Кузьминой-Караваевой, приехавшей из Анапы в Петербург на праздники. Сразу после этого Лиза возвратилась в Анапу, ставя точку над «и» на своём браке с Дмитрием. Л. Агеева пишет, что ранней весной 1913 года Дмитрий "попытался вернуть беглянку"[49] и приехал к жене в Анапу. Разговор, кажется, был долгий, но, как показало будущее, ожидаемых результатов он не принёс. Мы не знаем, сказала ли Елизавета мужу о своей измене и не знаем реакции Дмитрия.

Гаяна Кузьмина-Караваева, вспоминая своё анапское прошлое, в момент дружеской девичьей искренности, призналась Доминик Десанти, что "Когда я родилась, мои родители давно уже не жили вместе. Затем они развелись. Мой отец почему-то стал католиком. Он уехал во Францию, и стал священником, тоже не знаю, почему. Я даже не знаю, кто он мне…«[50].

Елизавета Юрьевна, несмотря на реальный развод продолжала как пишет Агеева с жаром «доказать себе и другим, что все хорошо, все идет, как надо», но сама чувствовала, что от логики её слов с каждой минутой возрастала и ширилась какая-то только что еле зримая трещинка в её собственной жизни[51].

Софья Борисовна Пиленко, поскупилась на воспоминания о первом замужестве своей дочери. Говоря о зяте, она упомянула о его широких связях с литературным миром, с религиозно-философскими кругами и о том, что у него была масса знакомых. Учитывая дальнейшую судьбу Дмитрия, стоит обратить внимание на религиозный круг его друзей, так как именно он мог потенциально и действительно повлиять на — неожидаемый даже самыми близкими ему людьми — выбор священнической дороги, хотя тогда, в 1910–1913 гг., склонности к священству у него ещё официально не проявлялись. Софья Пиленко подчеркнула также участие молодожёнов в жизни петербургской богемы, когда писала, что они "бывали на обедах, вечерах, докладах, лекциях, на башне Вячеслава Иванова, в театре, в ‘Бродячей собаке’"[52]. И только одно её странное предложение: "Лиза тосковала«[53]. Не исключено, что эта тоска относилась к иному образу жизни, иным испытаниям, к жажде пребывания среди иных людей.

Последствия анапской любовной связи, имевших место в начале 1913 года, тянулись за Елизаветой Кузьминой-Караваевой до конца её жизни, становясь жгучими угрызениями совести, не зажигающейся раной. Дотошная Доминик Десанти задает трудные вопросы, которые, по понятным причинам, становятся теперь риторическими:

Могла ли она [мать Мария — Г. О.] стереть из памяти полноту плотской страсти, возможно испытанную с родителем Гаяны и, позднее, с Даниилом Скобцовым? Она писала об этом в письмах своему кумиру, говоря что «ненавидит себя», презирает за минуты счастливой плотской близости. Но они запечатлелись в памяти, и этот опыт позволил ей соблазны, падения, печали и безумия других.[54]

С человеческой точки зрения — обо всём в судьбах Елизаветы и Дмитрия, на мой взгляд, предрешили их сильные характеры и как резултат, анапский роман Лизы, с рождением внебрачной дочери Гаяны. С Божественной же — они оба лишь выполняли план Создателя. В этом " прописанном" Божьем плане обычно мало места остается для собственных маневров человеку. Не всё, однако, оказывается предрешённым сверху, следовательно человек сам «кует свое счастье» и совершает выбор пути. Задачей же исследователя является анализ и интерпретация жизненных перипетий Елизаветы и Дмитрия Кузьминых-Караваевых — по воле Господа Бога провидчески соединённых и по Его воле в какой-то момент отдалённых друг от друга для того, чтоб они ещё лучше и глубже развили собственную сферу духа.

В заключении, несколько слов. Если судьбу священника, монаха или монахини мы сравним с чёрно-белой шахматной доской, на которой белые квадраты символизируют деяние Божьей силы в их жизни, а чёрные — сомнение и грех, то шахматная доска как одно целое не перестаёт существовать, несмотря на крайние духовные и физические опыты людей. Правильности этих слов ярко доказала своим примером мать Мария. В Средневековье, проживающий в двенадцатом веке епископ Парижа, Пётр Ломбард (ок. 1100 — ок. 1160/1164), в своих знаменитых сентенциях написал, что "Каждой душе дан для упражнений хороший ангел, который сторожит её, и плохой [ангел — Г. О.]. (…) Тоже говорит Григорий Великий: у каждого есть один хороший ангел для защиты и один плохой для упражнений«[55]. Проблема белых и чёрных полей в душе человека является старой и вечной как мир, а биографии святых и благословенных убеждают в правильности слов, высказанных несколько столетий тому назад святым Григорием I Великим (540–604) и средневековым богословом из Парижа.

Одно остаётся для меня очевидным: если бы Елизавета Пиленко, как она долгое время горячо жаждала, стала подругой жизни гениального Александра Блока, тем самым она реализовала бы свою страстную мечту о земной любви, но, вероятно, не было бы ни монахини с парижской улицы Лурмель, ни «Православного дела», ни бесчисленных примеров бескорыстной помощи ближним, ни мирового материнства…. ни даже гибели в Равенсбрюке. Не было бы и атмосферы монашеской святости, в блеске которой нашлось тихое место для отца Дмитрия Кузьмина-Караваева, так смиренно держащегося в тени великой Марии.

г. РИМ, кладбище Верано,
могила Д. Кузьмина-Караваева

[1] Отрывок из книги D. A. Myślak, G. Ojcewicz, Stara Dusza. Fenomen Matki Marii (Skobcowej). Badania i materiały, Szczytno 2016, s. 221–247 в переводе на русский.

[2] На эту тему см., напр., автобиографическое стихотворение матери Марии Моих грехов не отпускай…

[3] Наказание он отбывал в тюрьме в течение осени и содержался в одиночной камере. См.: Протоиерей Димитрий Кузьмин-Караваев, католик восточного обряда (1886–1959); http://zarubezhje. narod. ru/kl/k_089.htm [доступ: 21 III 2016]. Примечание — Г. O.

[4] Л. Агеева, Замужество (1910). Ул. Якубовича (Ново-Исаакиевская), 22; http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 19 III 2016].

[5] См.: Л. Агеева, «Петербург меня победил…», Санкт-Петербург 2003, с. 140.

[6] См.: Л. Агеева, «Петербург…, c. 140.

[7] О. Алексей Стричек: автобиография рядового иезуита; http://sibcatholic. ru/2009/09/21/avtobiografiya-ryadovogo-iezuita/ [доступ: 21 III 2016].

[8] См.: http://traditio-ru. org/wiki/ [доступ: 23 VIII 2012]. Точно мы не знаем, в каком месяце 1913 года Дмитрий Кузьмин-Караваев купил Новый Завет. Но несмотря на это обстоятельство, именно в данный год он узнал о беременности своей жены Елизаветы и о том, что она ожидает внебрачного ребёнка. Услышав об этом, Дмитрий Кузьмин-Караваев вёл себя спокойно: отказал жене в разводе и официально признал внебрачного ребёнка, соглашаясь, чтобы Гаяна носила его фамилию. Свидетельствуют об этом факте метрические записи анапского священника от 18 октября 1914 года, сделанные им в связи с крещением Гаяны.

[9] Father Paul Mailleux, S. J., Exarch Leonid Feodorov: Bridgbuilder Between Rome and Moscow, New York 1964, p. 129.

[10] См.: База данных Владимира Макарова «1922 rok»; http:// lists. memo. ru/d19/f43.htm [доступ: 15 III 2016]. См. тоже: Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921–1923, вступ. вт., сост. В. Макарова, В. Христофорова; коммент. В. Макарова, Москва 2005, с. 456–457.

[11] См.: Протоиерей Димитрий Кузьмин-Караваев…; «Россия и Вселенская Церковь» 1961, № 5–6 (53), c. 30–31.

[12] См.: Русские католические общины в Европе http://vselenstvo. narod. ru/library/orthcath/chapter09.htm [доступ: 23 VIII 2012]. См. тоже отчёт Дмитрия Кузьмина-Караваева, посвящённый его работе в Берлине: Д. В. Кузьмин-Караваев, Отчет о работе в Берлине, «Логос» 1993, № 48, c. 147.

[13] Папский восточный институт был учреждён папой Бенедиктом XV (1854–1922) 15 октября 1917 года.

[14] См., напр., информацию об о. Л. Берге: «Священник Л. Берг (Католическая церковь). Немецкий католический священник, доктор, профессор, одним из первых откликнулся на нужды русских послереволюционных беженцев-эмигрантов в Германии. С 1924 г. он возглавил комитет помощи, который организовал в своем доме. Кому было можно, он помогал деньгами или вещами, за тех, за кого было необходимо, хлопотал перед немецкими властями, добывая разрешения на пребывание, устраивая визы и вообще помогая русским беженцам оформлять паспорта. Позднее было создано специальное бюро. Детей удавалось отправлять учиться и устраивать в пансионы, старшего возраста — в высшие учебные заведения, больных — в больницы и санатории. Для неимущих организована выдача бесплатных обедов, которыми пользовались также и русские студенты. В 1926 г. о. Берг основал швейную мастерскую, где монахини обучали шитью и брали заказы, по вечерам там устраивали лекции и беседы. За два с половиной года своей деятельности в Берлине о. Берг дал возможность получить образование 150 русским детям. Особо следует отметить заслугу о. Берга в организации преподавания русского языка всем русским детям, воспитывающимся в немецких школах. (…)». Священник Л. Берг. Религиозные деятели русского зарубежья; http://zarubezhje. narod. ru/suppl/Sp_140.htm [доступ: 21 III 2016].

[15] Школа для детей русских эмигрантов в Медоне функционировала вплоть до 1968 года. Когда её миссия кончилась, школу переименовали в Центр русских исследований.

[16] Больше о работе о. Дмитрия в данном приходе см., напр.: о. Р. Колупаев, Католические общины византийского обряда и русская диаспора. Франция. Париж. Приход Святой Троицы в Париже; http://zarubezhje. narod. ru/texts/frrostislav305.htm [доступ: 21 III 2016].

[17] Она написала книгу, посвящённую матери Марии: Mat’ Marija: il cammino di una monaca, Comunità Bose 1997.

[18] Привожу по: Л. Агеева, «Петербург…, c. 183.

[19] Ошибка: должно быть «Елизаветы». Примечание — Г. O.

[20] Г. Хабаров, «Бати-иезуиты» — исход из Медона; «Совершенно секретно» 2003, № 1(164), 1 I; http://www. sovsekretno. ru/magazines/article/944 [доступ: 20 III 2016]. Последняя информация не имеет подтверждения в фактографии: Дмитрий Кузьмин-Караваев стал католиком в 1920 году, т. е. до выезда из России. Примечание — Г. O.

[21] К. Фолиянц, Грехи и святость. Как любили монахи и священники, Москва 2007, с. 147.

[22] В. Шубинский, Зодчий. Жизнь Николая Гумилева, Москва 2014, c. 186.

[23] Л. Агеева, "Петербург…, c. 156.

[24] Л. Агеева, "Петербург…, c. 156.

[25] В. Шубинский, Зодчий…, c. 332.

[26] Л. Агеева, Замужество, http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 18 V 2016].

[27] Л. Агеева, Замужество, http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 18 V 2016]. См. также: Л. Агеева, "Петербург…, c. 138.

[28] Л. Агеева, "Петербург…, c. 182–183. О Дмитрии Бушене см., напр.: https://fr. wikipedia. org/wiki/Dimitri_Bouch%C3%A8ne [доступ: 31 III 2017].

[29] Л. Агеева, Замужество, http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 18 V 2016].

[30] Л. Агеева, "Петербург…, c. 156.

[31] Д. Максимов, Поэзия и проза Ал. Блока, Ленинград 1981, с. 528.

[32] Д. Десанти, Встречи с матерью Марией: неверующая о святой, пер. и перераб. Т. Викторовой, Санкт—Петербург 2011, c. 67.

[33] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 67.

[34] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 68.

[35] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 68.

[36] К. Фолиянц, Грехи и святость…, с. 149.

[37] См.: Л. Агеева, "Петербург…, c. 141.

[38] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 70.

[39] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 70.

[40] Л. Агеева, Замужество (1910). Ул. Якубовича (Ново-Исаакиевская), 22; http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 22 V 2016].

[41] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 68.

[42] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 69.

[43] Доминик Десанти пишет, что развод имел место в 1912 году, но эта информация не находит подтверждения в фактографии. См.: Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 8.

[44] Л. Агеева, Замужество, http://mere-marie. com/creation/zamuzhestvo/ [доступ: 18 V 2016]

[45] Многое свидетельствует о том, что один из героев этой автобиографической повести, Сергей Сергеевич Акинфиев, обладает общими чертами не только с Дмитрием Кузьминым-Караваевым, но тоже с Александром Блоком, Ольга Лаврентьевна Малахова же в определённой степени похожа на Елизавету Пиленко. См.: Е. Кузьмина-Караваева. Мать Мария, Равнина русская…, c. 512–516, 523–532, 549–553.

[46] См.: Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 73.

[47] Л. Агеева, "Петербург…, с. 138.

[48] Л. Агеева, "Петербург…, с. 138.

[49] Л. Агеева, "Петербург…, с. 182.

[50] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 26.

[51] См.: Л. Агеева, "Петербург…, с. 142–143.

[52] Л. Агеева, "Петербург…, c. 137.

[53] Л. Агеева, "Петербург…, c. 137.

[54] Д. Десанти, Встречи с матерью…, c. 108.

[55] P. Lombard, Cztery księgi sentencji. Tom I, tłum. bp J. Wojtkowski, Olsztyn 2013, s. 372–373. Перевод на русский — Г. О.