Мать Мария, Mère Marie

Ведущий: Михаил Соколов
Гости: Ксения и Никита Кривошеины

Тема: Мать Мария (Скобцова): история святой наших дней

М. Соколов ― В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Ее ведет Михаил Соколов. И мы в Париже сегодня будем беседовать с Ксением Кривошеиной, художницей и писателем, и ее супругом Никитой Кривошеиным, публицистом и переводчиком, а в центре нашего внимания будет жизнь матери Марии (по последнему мужу Скобцовой).

Добрый вечер, Ксения! У меня к вам первый вопрос: мать Мария Скобцова — единственная женщина из русской эмиграции, которая причислена к лику святых?

Ксения Кривошеина ― Да, она единственная женщина из русской эмиграции, причисленная к лику святых. Я бы сказала, что вполне, может было бы достойно причислить к лику святых и Вику Оболенскую. Она не была, конечно, достаточно церковным человеком, но все-таки вся ее деятельность подвела к этому. Она — герой Сопротивления.

М. Соколов ― Давайте тогда начнем с биографии Лизы Пиленко (это фамилия родителей). Собственно, что можно сказать о ее детстве? Как растут цветы в детстве?

К. Кривошеина ― Вокруг матери Марии очень много легенд. Всегда о таких личностях складывались мифы. Во-первых, потому что очень многое было неизвестно в СССР и затем в России о ее деятельности в эмиграции, а в эмиграции было неизвестно то, что было с ней до революции. Тем не менее, ее жизнь соткана из замечательных этапов — как бы таких «солнечных зайчиков». Она с детства была человеком церкви. Известен ее ранний порыв, скажем поступок: у нее, как у многих детей, была копилка. И строилась в Анапе Онуфриевская церковь. Строил ее в начале дед, а потом заканчивал строительство ее отец. Она разбила копилку и подарила все деньги на эту церковь. Это факт. Так что, видите, она начала очень рано служить церкви — будучи совсем маленькой девочкой.

М. Соколов ― А история дружбы девочки Лизы с Константином Победоносцевым и даже переписка. Почему вот этот обер-прокурор Синода решил переписываться с ребенком?

К. Кривошеина ― Знаете, Победоносцев был все-таки личностью не такой уж кровавой. Это было распространенное мнение о кровожадности обер-прокурора. Писали о нем разное. Был он человеком очень просвещенным, дружил с Достоевским, был покровителем многих писателей и поэтов.
Получилось так, что семья Пиленко — ее бабушка — жили на одной улице, практически напротив, на Литейном проспекте. Они были знакомы. Победоносцев очень любил детей, много жертвовал на приюты. У него была приемная дочь Марфенька, а собственных детей не было. Его жена устраивала благотворительные сборы, вечера, приглашала детей домой. И вот однажды он прислал письмо бабушке Лизы: «я бы очень хотел познакомиться с вашей внучкой». Это всё подробно описано у матери Марии в ее тексте, так что я не буду сейчас повторять. Но эта странная дружба между пожилым человеком и девочкой, завязалась вначале по переписке, а потом уже была встреча. Но Лиза повзрослев как-то очень в нем разочаровалась, стала задавать ему серьезные вопросы по жизни, и он не на все вопросы смог ответить.

М. Соколов ― Как раз к тому времени, когда Победоносцев не смог ответить, пришла революция 1905 года и всякие бурные события. Лиза Пиленко училась в гимназии. Как ее понесло в революционную сторону, что вы скажете?

К. Кривошеина ― Ну, кого только тогда не несло в эту революционную сторону? По-моему, всю Россию понесло неведомо куда, поэтому Лиза не была исключением. Это было вполне естественно, а не напротив. Более того, Лиза вступила в партию эсеров. Так было модно, так было принято, все были недовольны, хотелось бунтовать. Вот сейчас тоже все недовольны. Ситуация даже схожая в чем-то.

М. Соколов ― Никита, а что вы скажете о событиях 1905 года? Все-таки это была какая-то другая революция по сравнению с той, которая пришла позже. Из нее, наверное, могла быть какая-то польза, как вы думаете?

Никита Кривошеин — Возник Манифест, возникла Дума, возникла почти полная свобода голосования. Начались реформы, приведшие практически к тотальному исчезновению цензуры в печати и в литературе. Как-то смягчилась практика конкордата, государственности церкви. Религиозность не стала каким-то государственным долгом в результате революции 1905 года.
Ну и, наконец, главное, может быть, поскольку это осталось в истории — возникновение Серебряного века русской культуры. Это и Бальмонт, и Блок, и Белый, и расцвет тогдашней очень красивой русской живописи, музыки, театра и философской мысли.

К. Кривошеина ― Я хочу добавить. Серебряный век явление уникальное — это действительно была русско-европейская культура, вот что удивительно и как —то все это прижилось. Это была Россия, которая вышла на совершенно другие горизонты. И будущая мать Мария, конечно была девушкой, очень оевропеенной, очень проникнутой этой культурой. Всё было неразрывно и естественно: люди приезжали в Европу, уезжали в Россию.

М. Соколов ― Как бы сейчас сказали, а с кем она тогда «тусовалась»? В какой компании, кто были друзья: поэты, писатели?

К. Кривошеина ― Она вышла замуж за Дмитрия Кузьмина-Караваева, который был другом и Гумилева с Ахматовой, и Вячеслава Иванова. Конечно, он ввел ее в этот круг — круг знаменитой «Башни» Вячеслава Иванова. Она стала дружить и с Волошиным, и с Алексеем Толстым. Но Алексей Толстой был как-то всегда в стороне от этой поэтической «тусовки». Ему ужасно хотелось иметь какую-то свою роль в этом, но он в это не вписывался.

И конечно Блок, их Мессия. Его так и называли — Мессия, его боготворили и он был, то что называется авторитетом для всех.
Мать Мария ведь все время что-то рисовала, выставлялась в модных Салонах, познакомилась с художницей Гончаровой. Елизавета Пиленко ( она Кузьмина-Караваева), была человеком многоталантливым: художник, писатель, и впоследствии богослов, прошла настоящую школу слова и кисти Серебрянного века. Ее воспоминания, которые сейчас только начинают как-то звучать в России, написаны таким страстным, таким ясным, страшным и образным языком. Это язык правды.

М. Соколов ― Я вас как «желтая пресса» спрошу: а роман с Александром Блоком у нее был?

К. Кривошеина ― Я не знаю. Я думаю, что она была очень в него влюблена. Кто в него не был влюблен? Он с ней провел много бесед, сохранилась и переписка, и ее воспоминания. Никто ведь свечки не держал, это всё покрыто мраком, но увлечение было огромное, и Блок, конечно, очень повлиял на ее жизнь.

М. Соколов ― Скажите, а что изменила Первая мировая война в жизни будущей матери Марии?

К. Кривошеина ― Первая мировая война изменила практически всё. Во-первых, революция, которую так все жаждали и так хотели, чтобы она пришла, конечно, сразу всех разочаровала. Первого — Александра Блока: довольно быстро бравурный тон и панигирики в адрес революции сменились апатией, он перестал писать, он страдал от всего этого. Хотя он и многие из окружения матери Марии, да и она сама, жаждали этой революции. Недаром она была в партии эсеров ( может в подражание Блоку?) Но её, потомственную помещицу очень привлек эсеровский девиз «Земля и воля». Но эта земля и воля была очень быстро украдена большевиками.

М. Соколов ― А вот очень странно, все-таки она была из семьи дворян, помещиков. У них было имение на юге России. И вот как человек, владеющий собственностью, так легко решила с ней расстаться? Нет ли в этом какого-то парадокса?

К. Кривошеина ― Нет, парадокса нет. Она действительно была из семьи потомственных земледельцев. И знаете, для нее эту землю отдать в руки хорошие и крестьянские было логично (потому что это был эсеровский принцип: раздать землю) — она от этой земли освободилась очень легко. В этом нет парадокса. Ее предки не были карикатурными угнетателя " кровопийцами«, которые так часто выводились в советской печати… Матери Марии хотелось реформ, ее отец был приверженцем Столыпинской реформы. Как ты считаешь?

Н. Кривошеин ― Тут уместно вспомнить то, что неоднократно говорил мой покойный отец, Игорь Александрович Кривошеин, который успел повоевать на фронтах Первой мировой и в основном воевал в Деникинской армии в Гражданской войне против большевиков. Он неоднократно говорил: «Как ошибаются те многие, которые считают, что мы воевали за свое имущество. Мы воевали за совсем другое».

М. Соколов ― За что?

Н. Кривошеин ― За свободу.

К. Кривошеина ― За волю.

М. Соколов ― Если говорить о Елизавете Кузьминой-Караваевой (в этот момент), вы не могли бы рассказать, как она оказалась в роли управляющей целым городом? Это действительно история какая-то революционная и, в общем, весьма интересная.

К. Кривошеина ― В моей книге это очень подробно описано. Надо сказать, что и у нее самой это описано в ее тексте «Как я была городским головой». Парадоксальная история, конечно. Но она опять же столкнулась с большевиками и предательством близких людей. По тому времени ей казалось, что она сможет управлять честно, но она не знала с кем она имеет дело. Она практически стала заложницей ситуации, которую не могла предвидеть. Это был заговор против нее, в результате чего ее чуть не убили — или повесили бы, или расстреляли. Но у нее действительно были благие намерения.

М. Соколов ― Ее избрали сначала. Еще до большевиков, фактически.

К. Кривошеина ― Избрали. Потом пришли большевики, и тут началась вся эта история. Она оказалась буквально зажатой между двумя жерновами. Установление советской власти на Кубани одна из трагических страниц в истории казачества

М. Соколов ― То есть, с одной стороны, надо было обеспечивать жизнь людей, с другой стороны, сменилась власть, и эта власть ее не отпускала.

К. Кривошеина ― Безусловно, да, так и было.

М. Соколов ― А как, собственно, развивались события там, в Анапе, в этот момент? Сначала она управляла, потом она управляла частично вместе с какими-то большевистскими начальниками, а потом она все-таки ушла с этой работы.

К. Кривошеина ― Большевики вместе с местной шантрапой почти захватила власть в городе и все управление сводилось к митингам и агитации. Чтобы хоть как- сохранить Думу от полного захвата большевиков, Елизавета Юрьевна выдвинула свою кандидатуру на пост городского головы от партии эсеров. Ее выбрали, но хаос был чудовищным, дошло до полной анархии… Добровольческая армия на фронте то наступала, то отступала, то красные кубанцы, то Корниловцы… Получилось так, что ее арестовала Деникинская армия, котороя выбила большевиков из Анапы и стала наводить порядок. Елизавету Юрьевну сразу посадили и стали судить. Причем главным обвинителем ее оказался старинный друг семьи доктор Будзинский, который вполне до прихода белых был на стороне красных! У матери Марии в ее тексте очень все описано красочно…

М. Соколов ― До этого она еще успела съездить на съезд эсеров.

К. Кривошеина ― Да, очень тайно, я бы сказала. Причем она поехала в Москву через фронт, и эта поездка, конечно, была очень рискованной. Но когда она приехала на этот съезд, довольно быстро большевики, после расстрела Ф. Каплан, издали постановление Совнаркома «Декрет о красном терроре», речь шла об уничтожении классовых врагов и об эсерах, которых нужно выявлять и расстреливать. Это была опасная история, она поняла что если она немедленно не уедет их Москвы и не вернется домой на Кубань, то ее могут арестовать и расстрелять в любой момент. Зачем она вернулась — непонятно. Может думала, замести следы или что в родных местах, где ее хорошо знали будет безопаснее. Она не могла поверить, что ее мгновенно арестуют… Но арестовали не большевики ( как эсерку), а уже белые, за работу с большевиками.

М. Соколов ― У нее дочь, по-моему, там оставалась?

К. Кривошеина ― Да, безусловно: оставалась дочь и оставался брат Димитрий. И брат ей писал, что лучше туда не ехать. Но она не послушалась — она все-таки решила вернуться к своему делу. Она не могла его оставить.

М. Соколов ― А какие, собственно, претензии были у деникинцев? Ну, хорошо, человек управлял каким-то медицинским хозяйством или жил комхозом. Коллаборант, получается?

К. Кривошеина ― Конечно! Она оказалась в такой ситуации — действительно между двух жерновов. Вот этот доктор Будзинский, который был другом семьи, он же на нее потом писал доносы, когда она приехала, и он же ее практически выдал белым. Вначале он сотрудничал с большевиками, был на стороне Елизаветы пока ты была «головой», а потом выдал ее. Она не подозревала, что может попасть в такую ситуацию.

М. Соколов ― Был суд, и оказалось, что суд практически близок к «справедливому суду».

К. Кривошеина ― Да, ей помогали друзья и будущий муж Даниил Ермолаевич Скобцов. Который влюбилися в нее с первого взгляда. Друзья были в курсе ареста и суда. Волошин жил в Одессе и он встретился с В. Шульгиным, который передал коллективное письмо в защиту матери Марии в Екатеринодар. Письмо подписали М. Волошин, А. Толстой, В. Инбер, Н. Тэффи и даже Маршак…

М. Соколов ― А Скобцов был деятель Кубанской Рады.

К. Кривошеина ― Он был крупный деятель Кубанской Рады. Он действительно сумел найти хорошего адвоката. Ее спасло просто чудо. Вот не судьба ей была тогда погибнуть!

М. Соколов ― Как дальше складывается ее жизнь, уже в этом вихре Гражданской войны на Кубани? Ее муж — один из деятелей кубанского правительства, которое в конфликте с Деникиным. Фронт разваливается. Что с ними со всеми происходит?

К. Кривошеина ― Довольно быстро, практически после этого суда, после освобождения от неминуемой смерти, она, конечно, понимает, что всё сложилось так, что надо уезжать, надо просто уносить ноги. Потому что события развивались стремительно. И они буквально в каких-то последних обозах уехали — через Грузию, кажется. Я до сих пор не уверена, что это была именно Грузия, но со своим мужем они уже воссоединились только в Константинополе в конце 1920 года. Потом остров Лемнос.

М. Соколов ― Никиту Игоревича спрошу опять как потомка премьер-министра правительства Врангеля. На ваш взгляд, Белое движение, такое сложное, как мы видим — даже в этот последний год: там и Деникин, и кубанцы, и конфликты, и все это на фоне красного наступления — было ли оно обречено? Достойные же люди на самом деле противостояли большевикам. Тот же Даниил Скобцов — вполне приличный, порядочный человек.

Н. Кривошеин ― Вопрос, который надо переадресовать только в одну инстанцию: его надо задать Всевышнему. Поскольку совершенно очевидно по ходу Гражданской войны, ее истории, соотношения сил, революций и боев, распределения людей в обоих странах: сложилась и не исчезала очень редкая в истории ситуация невесомости и алеаторности. Невесомости такой, что достаточно одной-двух песчинок, чтобы пошло в одну или в другую сторону. И вот Господь попустил, чтобы эта песчинка упала на левую чашу весов, на большевистскую чашу весов. Они победили — а дальше произошло то, что вы знаете еще лучше моего.

М. Соколов ― О песчинках, которые понесло потоком времени: куда вынесло семью матери Марии? Как они оказались во Франции? Кажется, через Сербию и еще Лемнос?

К. Кривошеина ― Да, вначале был Лемнос, а потом генерал Врангель в 1922 их всех вывез в Сербию, в Сремски-Карловцы. Врангель перебазировался вместе с войсками, со своим штабом и с 11 тысячной казачьей армией. Период сербского пребывания матери Марии остается абсолютно неизвестным. А все-таки она была там довольно долго — около 2 лет. Потом она приезжает уже в Париж, куда ее зовут друзья. Все друзья у нее выехали, а многих и выслали на «философских пароходах», и они решают приехать в этот город.

М. Соколов ― Уже трое детей у них…

К. Кривошеина ― Да, трое детей, бабушка и Даниил Ермолаевич. Они все оказываются в Париже. Но, оказываются буквально в нищете. У них не было ничего. Все, что можно было продать, и все, что можно было увезти в этих обозах — я представляю, как по дороге это всё продавалось. Они действительно оказались в тяжелейшем положении. Впрочем в такой ситуации оказались десятки тысячь русских беженцев.

М. Соколов ― Они работали НРЗБ?

К. Кривошеина ― Мать Мария пыталась что-то делать руками: шила какие-то куклы, продавала. Русские женщины там занимались росписью тканей. Даниил Ермолаевич постепенно сумел сдать права и стал шофером. Боевой офицер сел за руль, он этим зарабатывал на хлеб.

М. Соколов ― Еще один вопрос. Я так понимаю, именно в это время начинаются трагические события: гибель дочери от болезни и так далее. Это тоже как-то меняет уклад жизни матери Марии?

К. Кривошеина ― Да, смерть дочери — маленькой Насти — в 1926 году конечно ее сотрясла. По всем почти этапам матери Марии — это сплошные разрывы связей, вырубка корней… потери близких. Вы знаете, ведь она действительно уехала из России, оставив там первую половину своей жизни. Она выехала из России человеком абсолютно сформировавшимся, уже цельным человеком. С уже наметившимся путем не политическим, а скорее все-таки религиозным. Удивительно, что воспоминания, которые она написала, приехав в Париж — о Гражданской войне, революции — это были ее последние, можно сказать, светские воспоминания. Потом она это оставила, никогда уже этим не занималась. И пошла по пути церковному, встала на путь монашества в миру.

М. Соколов ― А печаталась она где тогда?

К. Кривошеина ― В «Современных записках» и в «Пути».

М. Соколов ― И я так понимаю, что она вошла в круг Свято-Сергиевского института?

К. Кривошеина ― Да. Она довольно быстро вновь обрела своих друзей, пришла к отцу Сергию Булгакову, стала посещать лекции в Свято-Сергиевском богословском институте, который открылся в 1924 году. И довольно быстро стала на путь миссионерский. Открыла первую церковь — конечно, не сразу, уже в начале 30-х годов. Потом, у нее были очень интересные исследования — эссе о Хомякове, о Соловьеве.

М. Соколов ― Я напомню слушателям «Эха Москвы»: мы в Париже, беседуем с Ксенией Кривошеиной и Никитой Кривошеиным о матери Марии Скобцовой. И продолжим после короткого перерыва.

М. Соколов ― В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции», ведет ее Михаил Соколов. Мы беседуем с художником и писателем Ксенией Кривошеиной, автором книги «Святая наших дней» о матери Марии, и ее супругом Никитой Кривошеиным, публицистом и переводчиком.

Ну, а собственно, эта идея социального христианства — как она появляется у матери Марии? Она уже выступала с этими идеями до того, как приняла монашество, или нет?

К. Кривошеина ― Я думаю, что это, конечно, очень связано с ее поиском гуманизма — удивительного слова, которое в России уже к началу века подменило слово «благотворительность». Этот гуманизм витал в воздухе. И из той части интеллигенции, которая не была церковной, многие говорили и писали о гуманизме, это веяние пришло из 19 века и из Европы.
Но у матери Марии гуманизм вырос в милосердие к ближнему, я уверена, что ее путь «заботы о ближнем и дальнем» созревал уже по мере ее этапности в Париже. Она увидела столько горя вокруг себя, увидела столько несчастий, потеряла свою дочку… Какой человек не замкнется на себе и не обозлится? 90% таких людей. А в ней это горе, наоборот, удивительным образом открыло путь к любви, путь к служению человеку.
Стать на путь монашества келейного она не могла: она по своей природе была человек живой, энергичный, который должен жить среди людей и помогать им. Такого служения во Франции тогда еще не было. Она была, наверное, одной из немногих, кто, приняв постриг, встал на этот путь. Особенно среди русских, конечно.

М. Соколов ― Тут, наверное, надо еще сказать о такой фигуре, как митрополит Евлогий, который сыграл большую роль и в ее жизни, и в жизни русской эмиграции. Я у Никиты спрошу: вы же его, наверное, когда-то видели? Что это был за человек?

Н. Кривошеин ― Подробно и обстоятельно ответить очень трудно. Я прислуживал митрополиту Евлогию в алтаре 13-14 летним мальчиком в Соборе Александра Невского на улице Дарю. Он, сидя в кресле, меня подозвал, потрепал по щеке и казал: «Я знаю твоего отца».
Добавить к этому надо, что им буквально овладел необъяснимый, странный пароксистический приступ совпатриотизма, дошедший до того, что он не только взял советское гражданство, но и призывал всю свою паству взять советское гражданство. Хотел организовать коллективное передвижение прихожан всей его епархии в СССР, где только их конечно и ждали.

М. Соколов ― Это после войны?

Н. Кривошеин ― В 1946.

М. Соколов ― А еще до войны его, кажется, даже критиковали за то, что он позволил матери Марии не идти в монастырь, а заниматься благотворительными проектами в миру.

К. Кривошеина ― Критиковали её, надо сказать, и ближайшие друзья. Тот же Пьянов, который был близким ее соратником по РСХД. Он даже не пришел к ней на постриг. Да, конечно, владыка Евлогий довольно быстро понял, что она не может быть келейной монахиней. И даже сказал ей — есть такая фраза у него. Они ехали в поезде, стояли у окна, владыка посмотрел в окно и сказал, указав на поля и леса: «Вот это ваш мир мать Мария, ваш монастырь. Вот тут вы и должны служить…».

М. Соколов ― Что, собственно, она делала? Какие у нее были проекты до войны?

К. Кривошеина ― Первый проект — за какие-то гроши она сняла пустое помещение, где буквально собственными руками, с малым количеством помощников, сумела открыть свою маленькую церковь. Всё сама расписала. Всегда ей помогала сестра Иоанна Рейтлингер, известнейшая живописец-иконограф. Отец Сергий Булгаков очень ей помогал во всем. Он был ее духовником, она всегда считала себя его духовной дочерью. Задача у нее была открыть церковь и помогать людям, чтобы они приходили к ней. Давала им приют, всегда устраивала рядом какие-то комнаты, дешевые столовые — буквально за 1 су. Вот это была ее задача.

М. Соколов ― Этот приют был уже на улице Лурмель?

К. Кривошеина ― Первая церковь у нее была на Вилла де Сакс. Это всё в том же 15-м районе. Там она была недолго, а потом сумела открыть свой первый приют (это называется «foyer») уже на улице Лурмель. Этих домов уже нет, квартал изменился, в те времена здесь жили русские эмигранты, теперь это буржуазный район.

М. Соколов ― Как все-таки при живом муже постригаются в монахини?

К. Кривошеина ― У меня в книге это подробно описано. Дело в том, что, вы знаете, они ведь не были разведены гражданским браком. Они получили разрешение быть разведенными церковно. Даниил Ермолаевич оставался законным мужем по бумагам до конца. Но он очень не хотел давать ей церковного развода. Это был тяжелейший момент в их жизни. Владыка Евлогий много с ним разговаривал, объяснял ему. Для него это была большая трагедия — до конца жизни. Известны его слова — он говорил: «моя жизнь кончилась»! Не нам судить, мать Мария решилась на такой шаг не сразу, в ней это долго вызревало.

М. Соколов ― Хотелось вас спросить еще про историю с ее старшей дочерью Гаяной. Вы очень подробно это описываете. Странная история. Молодая девушка вдруг приобретает левые взгляды, что, конечно, было не редко среди русской эмиграции по странности. А вот то, что она мгновенно уезжает в Советский Союз в 1935 году — эта история, действительно выглядящая очень странной.

К. Кривошеина ― Вы знаете, я недавно прочла книгу Анны Саакянц о Марине Цветаевой. И я поняла одну вещь: ее дочь Ариадна была безумно увлечена всеми этими марксистко-коммунистическими идеями. Такая молодежь была в эмиграции. И теперь я почти уверена, что Гаяна, дочь матери Марии, конечно была с ней знакома. Они наверняка пересекались на лекциях по марксизму. Недаром они помогали волонтерами на этом знаменитом писательском съезде в Париже 1935 года, на который приехал Алексей Толстой и Пастернак и многие другие.
У Гаяны это был протест — протест против матери. Известный и тяжелый симбиоз «мать и дочь». Мать Мария очень хотела, чтобы Гаяна избежала тех ошибок, которые она совершила в жизни. Для нее было важно ее уберечь. И поэтому она мечтала, что Гаяна, может быть, сумеет стать монахиней, пойти по такому пути.
Гаяна была девушкой очень темпераментной, красивой, но, видимо, слишком похожей на свою мать — очень непокорной. Я думаю, что они были безумно похожи не только внешне но и характерами. Когда смотришь фотографии того времени — это просто одно лицо. Протест, бунт, поиск собственного пути… это все болезни роста

М. Соколов ― А какую роль сыграл Алексей Толстой?

К. Кривошеина ― Алексей Толстой сыграл, наверное, не очень красивую роль. Он подробно описывает свою встречу с матерью Марией и доводами о том почему он вывозит Гаяну. Пишет о том, что буквально спас ее тем что вывез. Он же был, кстати, ее крестным отцом. И он уговорил мать Марию, чтобы она ее отпустила. Берберова в своих воспоминаниях тоже об этом эпизоде вспоминает.

Но история была гораздо сложнее, потому что к моменту появления Толстого в Париже, Гаяна уже увлеклась молодым человеком Георгием Мелия, с которым она познакомилась якобы в советском посольстве — опять же, при странных обстоятельствах. То ли она ходила на приемы в посольство, где он в то время работал переводчиком, и познакомилась там. А может и на марксистких посиделках.. Он был человеком далеким от церкви, но говорят, что он бывал в храме у матери Марии.

Он мгновенно сделал ей предложение, а она почти увлеклась им. Что это было — настоящее, искреннее увлечение или желание, опять же, отдалиться от этой материнской опеки? Тут же возник Алексей Толстой, и когда он предложил ей уехать, вернуться в СССР, она мгновенно согласилась. Вероятно Толстой сумел уладить формальности с выездом, Гаяне очень быстро сделали советский паспорт.

М. Соколов ― И в результате уехала на смерть. Через год, поработав там где-то на заводе, скончалась при непонятных обстоятельствах: то ли от болезни…

К. Кривошеина ― Да, вначале она оказалась в Царском Селе, у него в доме. Она, конечно, очень интересно описывает в малочисленных письмах в Париж всю обстановку дома Толстого. Потом она оказалась в Москве. Как она оказалась в Москве, до сих пор неизвестно. Почему она уехала в Москву? То ли она уехала к своему мужу — этому Мелия, то ли по каким-то другим обстоятельствам, но действительно очень быстро скончалась непонятно от чего.

М. Соколов ― Никита, что вы скажете об этой странной тяге молодых людей того времени, чуть старше вас, взять и ехать в Советский Союз? Мне кажется, вы не очень хотели уже после войны?

Н. Кривошеин ― Во-первых, «возвращаться» ко мне никак не подходит. Меня повезли. А что касается довоенных молодых людей — не так уж много их было. Был этот дьякон из Испании, которого публиковал «Новый мир»… Дьякон Эйснер, который сражался в Испании на стороне коммунистов и был за это заслуженно наказан 10 годами Колымы. Был молодой Хенкин, который тоже встал на сторону коммунистов и оставался НРЗБ. Но эти левые убеждения — это уже такое предположение, поверхностное, может быть — были для многих детей русских эмигрантов, не прижившихся тогда, не встроившихся во французскую жизнь, как бы алиби для покидания Франции и приезда в страну, где они надеялись быть обустроенными.

М. Соколов ― Теперь давайте собственно к войне. Мать Мария имеет этот приют, работает в церкви. Начинается Вторая мировая война, оккупация. И вот здесь надо, наверное, рассказать уже об этих событиях — о ее подвиге.

К. Кривошеина ― Я думаю, Никита все-таки может вспомнить, как он первый раз видел мать Марию. Это было для него ярким воспоминанием. Когда началась война, оккупация Парижа, мать Мария довольно быстро поняла, как нужно действовать. Но ее именно практическая деятельность на этом пути началась после выхода из Компьенского лагеря Игоря Александровича. Тогда Штерн или Фондаминский, точно не помню, попросил его прийти к матери Марии и помочь ей наладить посылки, которые они посылали в лагерь, позже укрытие пленных, выдача крестильных метрик и так далее.

М. Соколов ― То есть, это было уже после 22 июня 1941 года, когда были арестованы многие русские эмигранты, независимо от их политических взглядов? Тогда вы и встретились с матерью Марией?

Н. Кривошеин ― Встретился я уже после выхода отца из Компьенского лагеря, откуда немцы распустили всех, кроме евреев, очень быстро. Евреи были депортированы и погибли, а все русские были отпущены. И тогда началась вот эта организованная помощь продолжавшим сидеть в Компьенском лагере людям, которая была устроена матерью Марией, и в которой активно участвовал Игорь Александрович. Активно работало «Православное дело».
Как-то мама для передачи — не продуктов, а денег, как я помню — взяла меня с собой на улицу Лурмель, в келью матери Марии, где мы пробыли не очень долго. Но для 8-летнего мальчика это оказалось воздействие, запомнившееся на всю жизнь: черный, одетый в черную рясу силуэт курящей женщины. Такое случалось очень редко — я ощутил такую силу присутствия, которая во мне до сих пор!
В своих воспоминаниях «Четыре трети нашей жизни» моя покойная мама, которая неоднократно видалась с матерью Марией, об одной из этих встреч пишет: «Вдруг меня осияло убеждение, что передо мной я вижу святую».

М. Соколов ― Ксения, там же еще работали, насколько я понимаю, и отец Дмитрий Клепинин, и сын Юра и много других людей. То есть это была целая организованная акция по помощи. Собственно, делали и поддельные документы для евреев?

К. Кривошеина ― Безусловно. Дело в том, что и Игорь Александрович Кривошеин активно помогал, укрывал людей, переправлял их в неокупированые зоны или через границу в Испанию. Так они спасали евреев. И конечно отец Димитрий Клепинин и Юра были в этом очень задействованы они делали поддельные крестильные метрики. Собственно говоря, когда пришли 7 февраля 1943 в храм на Лурмель, мать Марию гестапо не застало, она накануне поехала к Скобцову в Фелярд ( недалеко от Парижа), она очень устала и хотела немного передохнуть. Об обыске и аресте Юры и о. Димитрия ей сообщают друзья. У Юры в кармане его куртки нашли просьбу одной женщины- еврейки, она просила о. Димитрия о крещенской метрике ( а может и просто о крещении). Это было вещественное доказательство. Они совершили обыск в канцелярии «Православного дела», изъяли документацию.

М. Соколов ― А известно ли, сколько людей спаслось благодаря «Православному делу»?

К. Кривошеина ― Я думаю, что такой статистики никто не вел. Но я знаю, что еще недавно была жива женщина — но кажется она уже умерла — которая действительно выжила благодаря этой помощи. Но статистики такой нет.

М. Соколов ― Арест группы матери Марии все-таки с чем связан? С каким-то доносом или немцы НРЗБ

К. Кривошеина ― За ними долго следили — это было не то, что так пришли, нагрянули и всех арестовали. Да, был донос. Я пишу в своей книге о том, что женщину, которая у них жила и мать Мария помогала ей, арестовали в свое время. Какое-то очень маленькое время ее продержали в гестапо, отпустили. Но вероятнее всего, она стала работать на них. Но помимо этого были, конечно, регулярные доносы людей которые знали, как действуют члены «Православного дела». Их неоднократно предупреждали, что нужно «вести себя потише».

М. Соколов ― Что мы знаем о матери Марии в тюрьме и концлагере?

К. Кривошеина ― Благодаря некоторым ее солагерницам остались довольно яркие воспоминания и записи о том, как она жила, как она себя там вела, что делала. У нее был «задор», невероятный оптимизм во всем! Она никогда не унывала. Даже при самых невероятных и казалось безвыходно гибельных тупиках. Вера в Бога, в то, что Господь должен как-то помочь, содействовать, выводила ее из самых невероятных обстоятельств. И когда она попала в лагерь, она помогала другим. Она поддерживала людей уже когда сама-то была не в силах. Ее спасала вера и творчество. Ведь и там она вышивала, рассказывала узницам о литературе, о Боге, о России и Париже…

М. Соколов ― А все-таки история о том, что она пошла вместо другой женщины на смерть в газовую камеру, обменявшись номерами, чем-то подтверждается или это легенда вроде как из жития святой?

К. Кривошеина ― Я не знаю. Я скажу вам: когда я изучала ее житие, может быть, это было и так. Есть воспоминания, которые подтверждают это. Но есть люди, которые говорят, что это было не так. Что она просто была уже настолько истощена, у нее была сильнейшая дизентерия. Ее уже отправили в другой лагерь по соседству, откуда не возвращаются. По истощению, как человека, который не может работать — это был все-таки трудовой лагерь — ее просто «пустили в расход». Всякое может быть.

М. Соколов ― Я хотел бы вас спросить, пожалуй, уже близко к заключению: опыт матери Марии, ее подвижничество, вся социальная деятельность — они как-то важны для сегодняшнего дня, влияют на сегодняшнее православие здесь и в России? Как вы считаете?

К. Кривошеина ― Во Франции ведь очень развита миссионерская деятельность, у католиков, протестантов. особенно сейчас. Это началось еще до войны, были pretres ouvriers, «рабочие батюшки», которые начали этим заниматься до войны, а уж потом, после войны, все больше и больше.
В России до революции такое милосердие было очень востребованным, принятым. Многие монастыри занимались этим: приютами, ухаживали за больными, были госпитали.

А вот сейчас в России, мне кажется, сама личность матери Марии — настолько интересная, настолько необыкновенная по многим «этажам» — примером быть не может, потому что тогда было другое время.

Сейчас действовать так как она, в одиночку, с малыми помощниками — практически не возможно.

Но как ее пример в России влияет на окружающих — я не знаю, я не могу ответить на этот вопрос. Конечно ее личность в целом — вызывает восхищение и подымает в душе чувства благородные… наверное это главное

М. Соколов ― Никита, а вы что скажете?

Н. Кривошеин ― Мне очень трудно ответить конкретно. Но судя по тому, что я из Парижа узнаю и читаю о России, я вижу, что все больше и больше расширяется и становится все более деятельным движение православных волонтеров, оказывающих самую что ни есть традиционную филантропическую помощь людям без места жительства, голодающим пенсионерам. Тут обилие выбора — кому помогать в современной России. Это движение ширится, углубляется, и оно, конечно, соответствует духу того, что делала мать Мария.

М. Соколов ― Пожалуй, последнее. Мать Мария канонизирована Константинопольским Патриархатом. Русская Православная Церковь изучает этот вопрос в течение длительного времени, хотя Патриарх Кирилл высказывался весьма позитивно о личности матери Марии. Ждать ли этого события и долго ли ждать, как вы думаете?

К. Кривошеина ― Надежда есть большая. Не нужно забывать, что все-таки есть такое слово как «рецепция». Наши церкви все-таки находятся в канонической близости, в очень близких отношениях. Надо вспомнить замечательный пример, когда Государь и его семья были прославлены в лике святых в 1980 году в Зарубежной Церкви. Тогда мы еще не думали и не помышляли, что эта рецепция может произойти в Русской Православной Церкви с семьей императора, что и произошло. Такое случается. И я думаю, что нет ничего такого, чтобы этого не было с матерью Марией. Я уверена, что это произойдет. Рано или поздно обязательно произойдет. Потому что мать Мария — действительно святая наших дней. По всей своей деятельности и жертвенности во имя человека и Бога — она человек святой.

М. Соколов ― Что ж, спасибо! Я благодарю своих собеседников. Это Никита Кривошеин, писатель и переводчик, и Ксения Кривошеина, художник и писатель, автор книги «святая наших дней» о матери Марии. Ксения Кривошеина не только автор книги «Мать Мария: святая наших дней». Недавно у нее вышла в издательстве Алетейя еще одна книга, которую я вам также рекомендую. Она называется «Шум прошлого» и вот только что «Оттаявшее время или искушение свободой». Вел передачу Михаил Соколов. До свидания!

Источник: